Наши гости

Нам пишут...

Библиография

Историческая публицистика

М . Кушникова , В . Тогулев .

КРАСНАЯ ГОРКА :

очерки  истории « американской» Коммуны в Щегловске , провинциальных нравов , быта и психологии 1920-1930- х гг .

( документальная версия ).

Глава вторая.

В ГОД СМЕРТИ ЛЖЕКУМИРА…

Американская индустриальная колония «Кузбасс» и Красная горка в 1924 г.

Страница 17 из 17

Безнадежное дело. — Моясарову еще повезло — его дело решилось за какой-то месяц и вызвало беспокойство в тех местах, куда его должны были командировать. А если бы оно решалось не месяц, а полгода или год? Такие дела считались почти безнадежными: любой вопрос «заматывался» и в конечном итоге «затухал». Вспомним многомесячные, по году и больше, ходатайства иностранцев о получении партбилетов или о снятии с учета в связи с отъездом на родину. Их хлопоты в большинстве своем ни к чему не приводили. И чем больше «срок давности», тем неохотнее укомовцы берутся за подобные дела. Вот, например, еще один случай. Некто Корешков, проживающий в Ново-Николаевске, уверен, что когда-то, еще в 1922 году, его личные бумаги хранились в Щегловском укоме, и он через Ново-Николаевские партийные органы пытается их разыскать. Но вступает в силу «закон срока давности»: никто его делом в укоме заниматься не хочет. Хотя за Корешкова ходатайствует Вокзальный райком города Ново-Николаевска, ответсекретарь коего 22 марта 1924 г. посылает в Щегловский уком записку: «Вокзальный райком РКП города Ново-Николаевска при сем препровождает заявление Корешкова о высылке личного дела и партбилета. Приложение: Упомянутое». ¹⁵¹⁵

На этот запрос Щегловский уком ответил, что «товарищ Корешков Д. в прохождении чистки по нашей организации не значится», что было сообщено Вокзальному райкому РКП г. Ново-Николаевска 29 мая 1924 г. ¹⁵¹⁶

Однако вот что странно. Если сам Корешков утверждал, что был как бы приписанным к Щегловскому укому, то причем же тут партчистка? Запрос был на одну тему, а ответ — совсем на другую. Между тем, Корешков принадлежал не к какой-нибудь ячейке, а — к ГПУшной, и Вокзальный райком подвигнул сделать запрос в Щегловск не кто-нибудь, а ответсекретарь комячейки ГПУ, и, казалось бы, к чекистам — внимание должно быть особое. «Комячейка Ново-Николаевского ОДТООГПУ, — писал чекистский ответсекретарь А. Чирков в райком 26 февраля 1924 г., — препровождает заявление члена РКП (б) товарища Корешкова для принятия соответствующих мер. Приложение упомянутое». ¹⁵¹⁷

На письме — виза: «Ответить тов. Корешкову, что по его заявлению райком ничего сделать не может, т.к. все запросы будут безрезультатны. Предложить ему вступить на общих основаниях». И — подпись: А. Коваленко. Виза датирована 29 февраля 1924 г. Странность ее заключается прежде всего в том, что райкомовец заранее уверен в тщетности своих усилий по установлению, где именно находятся документы Корешкова. То есть стопроцентно уверен в бумажном разброде и развале в канцелярском деле Щегловского укома. Но на всякий случай — запрос в Щегловск шлет. И в своих предчувствиях не обманывается: укомовцы ничем помогать не стали. Так, для проформы заглянули в списки партвычищенных и на этом ограничились. Больших усилий по поиску документов щегловчане не прилагали. Корешков — он хоть и член чекистской ячейки, но — «не свой». И поэтому можно было ограничиться лишь отпиской. Так что заявление Д. Корешкова ни к чему не привело, хотя он указал в нем даже номер утраченного партбилета, и, казалось бы, уже поэтому разыскать его было несложно. «Настоящим заявляю, — писал Корешков в свою комячейку 12 февраля 1924 г., — что я проведен в члены РКП (б) в 1920 году 24 декабря на общем собрании 1-го района города Томска № 444798 партбилета и в 1922 году в феврале месяце, когда была чистка партии, то в это время я служил в ОДТЧК Топки, комиссией по чистке партии был взят мой вышеуказанный билет, а также и личное дело и все вместе увезено в Щегловский уком РКП (б). С тех пор не имею на руках партбилета и где таковой находится, ничего неизвестно. У меня имелась справка комячейки ОДТЧК станции Топки о том, что мой партбилет был сдан в комиссию по чистке партии, в настоящее время я справки не имею ввиду того, что я по неосторожности не знаю, где-то утерял. Мною неоднократно писались заявления в Щегловский уком РКП (б) на предмет выяснения, где находится мой партбилет, а также и личное дело, кроме того, писал заявление в Тайгинский райком о розыске партбилета и до сего времени нет никаких сведений об этом. В заключение же я скажу, что по протоколу комиссии по чистке партии я прошел и просил бы еще раз комячейку ОДТОГПУ Ново-Николаевска ходатайствовать перед райкомом о выяснении, где находится мой партбилет и тоже заменить его новым и тоже о выдаче мне анкет для заполнения и зачисления меня в ряды РКП (б) с зачислением старого стажа в партии, т.е. с 1920 года, о чем прошу не отказать моей просьбы». ¹⁵¹⁸

Кладбище бумаг. — Вот так: забрали партбилет у Б. Корешкова, утеряли его, в списках прошедших чистку не зафиксировали, хотя уведомили (очевидно, устно), что таковую прошел. Но пока проходил чистку — сменил место работы, и партбилет как в воду канул. И никто ничего вразумительного сказать, куда он девался, не может. Щегловский уком превратился в кладбище бумаг. Впрочем, — только ли уком? Похоже, что губком — тоже. Щегловские укомовцы, не полагаясь на сохранность документов в Томске, не раз посылали туда напоминания сообщить в низы, какое решение принято губкомом по утверждению в членах или кандидатах тех-то и тех-то имярек. Очевидно, в Щегловске беспокоились: как бы нужные документы не затерялись, не «замылились» бы и не были бы отосланы в какое-нибудь другое место. Потому что «кладбища бумаг» — повсюду. «Уком, — писал зав. орготделом в губком 29 мая 1924 г., — просит сообщить, какое последовало решение по вопросу об утверждении кандидатами товарищей Сидорова Филата и Тимоева Дениса, личные листки которых и протокол заседания от 24 апреля 1922 г. направлены Вам при отношении от 10 мая 1922 г. за № 1225». ¹⁵¹⁹

Укомовцы надеются обнаружить в архиве Томского губкома бумаги за 1922 год? Но ведь мы уже читали историю Корешкова, которая тоже относится к 1922 году, и убедились, что разыскать его документы в году уже 1924-м невозможно. Потому что партийцы жили как бы одним днем и явно не рассчитывали, что их бумаги будут читать лет этак через 70. Притом, что они старательно фиксировали продвижение каждой бумажки и бережно хранили даже сопроводиловки к пересланным в другие города личным делам. Читаем документ: «Препровождается личное дело тов. Непомнящего А. Я. за № 399776, выбывшего в ваше распоряжение при командировочном удостоверении Томгубкома за № 56, — сообщал заворготделом укома в Ленинский райком 29 мая 1924 г. и добавлял: Приложение упомянутое». ¹⁵²⁰

С одной стороны — хранят самые малозначительные «сопроводиловки», с другой — не могут подтвердить даже самого факта существования коммуниста, находящегося в ведении укома двухгодичной давности. Очевидно, бумаги подшивались укомовцами не для дела, а — ради самого процесса подшивания, в котором перед верхами надо отчитываться.

Сердобольность за чужой счет. — Конечно, бумажные развалы создавали и для укомовцев, и для просителей большие трудности. Укомовец и рад бы помочь — но не может, ибо в канцелярском деле не натаскан. И дело не в его нежелании оказать содействие. В иных документах зафиксирована как раз обратная реакция, которая сродни даже некоему подобию сердобольности. Вот, например, коммунист Пипкин узнал, что у него в Самарской губернии мать осталась одна-одинешенька и жить ей не на что, и он просит разрешения на переезд поближе к матери. Разрешение милостиво выдается. На заседании президиума Щегловского укома 3 мая 1924 г. многие, наверное, воочию представили душещипательную сцену встречи бедной матери с сыном. И Пипкина весьма участливо отпустили, что называется, с богом (точнее, с партбилетом). Из протокола: «Слушали заявление Пипкина Харитона, члена РКП Милицейской ячейки Кемрудника, о разрешении выехать ему на постоянное жительство в Самарскую губернию (Входящий номер 1477). Постановили: против выезда тов. Пипкину в распоряжение Самарского губкома РКП не возражать при условии переезда за свой счет и при согласии администрации милиции на освобождение от должности». ¹⁵²¹

Таким образом, сердобольность проявляется, но при многих условиях: требуется особое разрешение милиции, комячейки и вообще добрый уком осуществляет благодеяние только за счет облагодетельствованного. Но главное, встречи матери с сыном не препятствует, — а мог бы! Пипкин и тому рад. Потому что несмотря на то, что секретаря комячейки ему удалось убедить в своих сыновних чувствах еще в марте 1924 г., укомовцы убеждались в оных после этого еще два месяца, т.е. до мая. Хорошо еще — не год и не два, как это случилось в истории с некоторыми колонистами, тщетно пытающимися получить разрешения на выезд по партлинии. Секретарь комячейки был настолько любезен, что согласился даже препроводить в уком заявление Пипкина при особой бумаге: «При сем на обороте препровождаю, — писал секретарь в уком 13 марта 1924 г., — Исполбюро милицейской комячейки 1-го района не возражает». ¹⁵²²

Заметим: секретарь комячейки не «ходатайствует», а — «не возражает». Чувства к матери, по его мнению, второстепенны по сравнению с обожанием РКП, Ленина и знамени. Хорош и Пипкин: вместо того, чтобы ринуться к голодающей родительнице, невзирая на запреты и бумажную волокиту, он ждет два месяца, пока уком даст разрешение и документально зафиксирует свое согласие на встречу сына с матерью. Наконец Пипкин дождался. На письме секретаря проставлена виза: «Не возражать за свой счет». Думали, однако, долго. Взвешивали все мотивы «за» и «против» аж два месяца. Потому что само заявление Пипкина датировано 9 марта. В нем говорилось: «Прошу вас о переводе меня в Самарскую губернию. В настоящее время пришлось узнать, что мать живет одна совершенно, не имея средств к существованию, и поблизости нет никого родственников. Просьба не отказать». ¹⁵²³

Непослушание. — Просьба Пипкина «не отказать» не случайна. Потому что во власти укома было Пипкина задержать. Иной раз даже распоряжения губкома об откомандировании были укому не указ, а уж просьба рядового коммуниста и вовсе — «чих». Вот, например, некоего коммуниста Кирякова секретарь губкома Вольфович 14 мая 1924 г. просил срочно откомандировать в распоряжение губкома аж дважды, телеграммами. А уком показывал свой норов и с Вольфовичем не соглашался. Телеграмма Вольфовича, посланная 14 мая в 13 часов 50 минут: «Кирякова экстренно откомандировать в наше распоряжение, о выезде телеграфируйте = Вольфович, Линде». ¹⁵²⁴

В тот же день Вольфович в 9 часов вечера шлет в уком еще одну телеграмму: «Кирякова экстренно откомандировать в наше распоряжение, о выезде телеграфируйте = Вольфович, Линде». ¹⁵²⁵

И что же? Вместо того, чтобы тут же ринуться выполнять экстренное телеграфное да еще повторное распоряжение губкома, укомовцы решают… поставить вопрос на президиуме. То есть ждать до очередного созыва укома, что следует из визы на одной из телеграмм: «Вопрос об откомандировании поставить на президиуме укоме». Визу эту проставил укомовец Колесников в тот же день по получении. На второй же телеграмме виза датирована 20 мая (то есть неделю спустя после получения!): «До получения ответа оставить вопрос открытым». То есть проходит неделя — а экстренное командирование еще дебатируется. Приказы томских властей обсуждаются.

Далее созывается заседание президиума. 20 мая 1924 г. укомовцы постановили… ничего не решать до получения указаний из Томска. Как будто бы таковых не было вовсе. Из протокола: «Слушали о тов. Кирякове в связи с его отзывом в губком (входящий № 1585). Постановили: Ввиду отсутствия ответа на телеграфный запрос об оставлении тов. Кирякова в Щегловске, вопрос от откомандировании до получения такового оставить открытым». ¹⁵²⁶

Впрочем, главное — это мотивы откомандирования. Когда мотивы — в желании сына жить с матерью, то можно покуражиться, но отпустить. Когда причина — воля губкома, с этим шутки плохи, и на откомандирование надо соглашаться, но — демонстрируя свое неудовольствие (в 20-е годы это было еще возможно). Когда же повод пустяковый и диктуется недалекими умственными способностями коммуниста — то уком решительно отказывает. Вот, например, председатель Правления Профсоюза Совработников Марков признается, что он не приспособлен к канцелярской работе, и поэтому просит откомандировать его на работу слесарем, но почему-то... в Гомель. Марков, очевидно, был недружен с собственной головой, если думал, что вчерашние полуграмотные крестьяне, присутствуя на заседаниях укома, примут во внимание неумение разбираться в «делах канцелярских». Маркову, конечно, отказали. Из протокола от 20 мая 1924 г.: «Слушали заявление тов. Маркова Афанасия, члена РКП, предправления Профсоюза Совработников, о снятии его с названной должности и разрешении выехать в распоряжение Гомельского губкома. Постановили: За недостаточностью доводов к снятию с должности просьбу тов. Маркова отклонить». ¹⁵²⁷

Такая же виза («Отклонить») проставлена на заявлении Маркова Афанасия Емельяновича в уком от 20 мая 1924 г. Заметим, что письмо Маркова разбиралось в тот же день, когда было подано. Неслыханная оперативность, если учесть, что многие прочие дела и даже экстренные телеграммы губкома испугались чуть не спустя месяц. Марков — как бы «свой», живет в Щегловске и все с ним считаются, и поэтому его вопрос не «заматывают». Из заявления Маркова: «Настоящим прошу Комитет партии обратить внимание на мои оводы о том, что я имею 15-летний стаж слесаря и всевозможные другие механические работы, а потому я никогда не думал быть каким-либо канцеляристом — одно, а главное то, что моя техническая грамотность слишком слаба, так что мне слишком трудно разбираться с разными бумажками, что нужно сделать с той или иной бумажкой, а поэтому прошу освободить от этой работы и дать мне разрешение выехать в город Гомель Гомелевской губернии, где я больше принесу пользы в несколько раз, работая по своей специальности». ¹⁵²⁸

«Канцелярские» способности. — Достойно удивления не только то, что на ответственной работе уком держит лицо, которое ничего не смыслит в бумагах. Удивляет, что уком всеми силами противится удалению этого малограмотного чиновника именно в поры, когда советский аппарат чистится и из него исключаются более или менее грамотные лица — писари с «не тем» прошлым или учителя, не воспринявшие «идеи» нового строя. Изгоняя из партийного и советского аппарата наиболее грамотных и образованных, партийцы сами себе готовят ловушку и становятся жертвами удручающего бумажного беспорядка, который ликвидировать могли только привыкшие к системному и кропотливому «бумажному» труду бывшие царские «канцеляристы».

Доходило до абсурда. Где-нибудь в соседнем укоме состоял на учете коммунист, что документально подтверждается надлежащими справками. И вот коммунист переезжает на новое место жительства, в Щегловск, и требует со своего прежнего местопребывания прислать его партдокументы. Но не тут-то было. всех старых «царских канцелярских крыс» выжили, так что — кому разбираться? И ко всеобщему конфузу затребованные документы не находят, демонстрируя свою полную беспомощность. Именно это происходит, например, с неким Спельтыном, который перебирается на жительство в Щегловск из Минусинского округа. Спельтын пребывал в уверенности, что Минусинский уком его членство в партии подтвердит. Но не тут-то было. 7 мая 1924 г. из Минусинска пришел ответ: зав. общим отделом укома возвратил в Щегловск всю переписку насчет Спельтына с отрицательным для него ответом при сопроводительной записочке такого содержания: «Минусинский уком при сем возвращает ваше отношение за № 724 от 6 марта с пояснением, данным учстатом укома». ¹⁵²⁹

«Пояснение учстата», о котором толкует секретарь, заключалось в визе, поставленной им на отношении Щегловского укома Минусинскому укому от 6 марта 1924 г. и заключалось в том, что в Минусинске никто ничего ни о каком Спельтыне не знает. Очевидно, для Щегловска такой ответ был неожиданностью. Ведь в самом отношении Щегловского укома, составленном зав. орготделом М. Колесниковым, сомнений в партийности Спельтына как будто не демонстрируется. «Препровождая на обороте, — писал Колесников, — копию удостоверения Артемовской ячейки, за № 239, на имя Спельтына, уком просит проверить правильность такового и в случае утвердительном выслать на Спельтына личное дело и партбилет. Если же партбилета нет, то взамен его временное удостоверение, сообщив при этом, когда возбуждено ходатайство перед ЦК о высылке билета». ¹⁵³⁰

На этом письме, как уже сказано, стоит виза Минусинского укомовца. Он сообщил, что о Спельтыне в укоме никто ничего не знает, и что виною всему, очевидно, нижестоящая ячейка, которая, приняв Спельтына в партию, забыла послать документы о сем на согласование в уком. Такая вот забывчивость… Поражает, однако, вот что. Вопиющая нерасторопность и необязательность «низов» в Минусинске никого не удивила. И вместо того, чтобы разобраться, в чем дело и послать запрос в «низы», дабы проверить сам факт приема в РКП, укомовцы ограничиваются отпиской. Никто и ничего проверять не собирается, потому что обеспокоенность Спельтына в Минусинске уже никого не волнует — ведь он теперь находится вне досягаемости и вне сферы влияния минусинских укомовцев. Из резолюции минусинцев на письме Колесникова: «Ответить, что тов. Спельтын на учете в укоме не состоял и не состоит. Данное явление получилось, очевидно, из-за того, что этот товарищ был принят ячейкой, но не утверждался укомом ввиду неполучения материала с места». ¹⁵³¹

«Материалы с места» — это протокол собрания, на котором принимался в партию Спельтын. Напомним, что в те поры все протоколы комячеек в обязательном порядке предоставлялись в уком. И выглядит странно, что в Минусинске одного протокола не получили. Интересно и другое. Упомянутая в письме Артемовская комячейка самому Спельтыну, равно и администрации Артемовского рудкома, его принятие в партию подтвердила, о чем свидетельствует специальное удостоверение, подписанное ответсекретарем ячейки 6 июня 1923 года, причем неподложность подписи секретаря подтверждена на обороте удостоверения председателем рудкома и секретарем рудкома Крыловым с приложением печати. Остается удивляться, почему в Минусинском укоме никто и ничего о Спельтыне не знал и его прием в партию не утверждался, и даже не подтверждается. Заметим, что Щегловский уком препроводил в Минусинск копию удостоверения, выданного Спельтыну Артемовской комячейкой, и, стало быть, в Минусинске получили доказательство своей нерасторопности, необязательности и никудышней работы. И не оттого ли оттуда, несмотря ни на что, получен ответ именно отрицательный? Но нельзя же не верить выданному Спельтыну удостоверению, в котором черным по белому написано: «Дано сие от Артемовской рабочей ячейки РКП(б) тов. Спельтыну Яну Крвевичу в том, что он действительно состоял в вышеназванной ячейке кандидатом. Согласно протокола ячейки от 19 мая с. г. за № 90 переведен в члены. С учета снят, членские взносы им уплочены по 1-е июня с. г., что и удостоверяется подписью». ¹⁵³²

Странно, что в Минусинском укоме не нашлось не только данных о приеме Спельтына кандидатом, но и о переводе его в действительные члены РКП(б). Выходит, что Спельтын платил укому взносы, а там даже не фиксировалось его существование как такового. Впрочем, так ли уж важно, с кого собирать взносы? Числится коммунист на бумаге, или нет — вопрос второстепенный. Главное же — собрать вовремя взносы, а потом по-хамски об этом забыть…

Дело начальника милиции Боброва . — В общем, создается впечатление, что укомы состояли из малограмотных и ленивых особей, мало приспособленных к методичному и усидчивому труду. Да что укомы, — вся страна походила на Щегловский уком. Вчерашние партизанские рубаки симпатии почему-то не вызывают. Власть была не только ленивой, но и аморальной, так что стихи и легенды, распространяемые еще десять лет назад о «славных и героических 20-х» сегодня мало кого впечатляют. О том же говорят и дела на ответственных местных руководителей, которые, к счастью, сохранились в архивах по сей день.

Вот, например, начальник щегловской милиции 1-го района Бобров, аморальный и нечистый на руку. Присваивал членские взносы, как-то даже обменял наган на часы, — в общем, гордиться ему было нечем. Тем не менее, отзывы укомовцев о нем были противоречивые. Все таки — свой же. Впрочем, когда Бобров уже «засветился» и аморальность его деяний более не вызывала никаких сомнений, деловые отзывы о нем резко «охладели». 3 мая 1924 г. укомовцы Скобников С. и некто, подписавшийся за заведующего орготделом, выдали Боброву не так чтобы лестную характеристику, но ни звуком, ни намеком не отражающую его истинный облик: «Деловой отзыв на товарища Боброва Петра Николаевича, партбилет № 234762, служил начальником милиции 1-го района с 16 ноября 1923 г. по 15 апреля 1924 г. Прежде работал председателем завкома химзавода около года. Инициативен и настойчив, но склонен к преувеличению администрирования. Недостаточно оценивает значение работы, слабо охватывает работу. Ьольших способностей подбирать работников и умело руководить ими не имеет. Политически развит удовлетворительно, марксистская подготовка небольшая. Партийно дисциплинирован, но слабо выдержан, в работе и отношениях сквозит личное «я». Склонностей к склокам нет. Может быть использован хотя и на ответственной, но не самостоятельной работе». ¹⁵³³

Заметим — отзыв дан уже когда Бобров не в должности. Поэтому он не похож на панегирик. Над Бобровым уже сгустились тучи, а потому укомовцы от него отворачиваются. Помогать в беде — не их амплуа. Хотя когда-то они Бобровым гордились. Имеется, например, совсем другая характеристика на Боброва, подписанная секретарем укома В. Черных, явно до того, как Бобров оскандалился. Судя по тексту, написана она была где-то в январе 1924 г., и в ней Бобров — вполне «герой стихов и легенд». То есть «свой». Читаем: «Характеристика Боброва Петра Николаевича. 1) Начальник районной милиции в течение двух месяцев. Прежде работал председателем завкома около года. Инициативен. 2) За короткий срок работы работу начальника районной милиции сумел охватить и настойчиво проводит намеченную линию. Сумел оценить значение работы, учитывая общие задачи Соввласти и партии. 3) Сумел подобрать работников и умело ими руководит. 4) Настоящей работе соответствует. Возможно выдвинуть начальником уездной милиции, председателем ГИКа. 5) Не имеет систематического марксистского образования, но в кружках работал удовлетворительно. В общем политически относительно развит и ориентироваться в политической обстановке может. 6) Устойчив в партийных взглядах, уклонов нет. 7) Организационные и административные способности есть. 8) Выдержан. Ошибки легко признает и вывод сделать умеет. Партийно и вообще дисциплинирован». ¹⁵³⁴

Не может не броситься в глаза разница деловых отзывов до и после «конфуза», который произошел с Бобровым. В первом отзыве сообщается, что «административные способности есть», а во втором — «склонен к преувеличению администрирования». В первом — «сумел подобрать работников и умело ими руководит», а во втором — «больших способностей подбирать работников и умело руководить ими не имеет». В первом — «сумел оценить значение работы», во втором — «недостаточно оценивает значение работы». В первом — «Выдержан», во втором — «слабо выдержан». В первом — «возможно выдвинуть начальником уездной милиции, председателем ГИКа», во втором — «может быть использован хотя и на ответственной, но не самостоятельной работе». В общем, отличие в отзывах разительные. Очевидно, именно потому отзывы и подписаны разными лицами, чтобы не уличить потом одно и то же должностное лицо в недобросовестном подходе к составлению бумаг. В общем, Бобров принес укомовцам одни неприятности. Поэтому решили его, как оконфузившегося, перебросить в другую губернию, что следует из протокола заседания президиума укома от 11 апреля 1924 г.: «Слушали о Боброве П., начальнике милиции 1-го района. Постановили: 1) С заключением партследователя о снятии Боброва с ответственных должностей согласиться. 2) Боброва откомандировать за пределы губернии. 3) Поручить комфракции УИКа откомандировать тов. Боброва в распоряжение укома для переброски». ¹⁵³⁵

Итак, получился большой конфуз. Вина Боброва была доказана уполномоченным губернской контрольной комиссии Ковалевым. В заключении Ковалева прямо сказано, что Бобров вор. Удивительно, но вора не судят. И укомовцы отнюдь не считают, что бывшему начальнику милиции место в тюрьме. Партийная и советская власть, как мы уже не раз подмечали в других книгах, держалась именно на ворах. Из заключения Ковалева по делу Боброва от 10 апреля 1924 г.: «Собранные материалы считаю достаточными. К разбору дела считаю Боброва поступок. 1) В обмене револьвера на часы есть нарушение как партдисциплины, а также преступление по должности. 2) О взятии денег бывшим предзавкомом согласно имеющихся справок от тов. Авдеева и членских взносов, записанных в книжку, а по ведомостям не числящихся. В беседе с рудкомцами с товарищами Гульбой и бывшим счетоводом рудкома Вороновым точно установить злоумышленность невозможно. Можно считать, и техническая ошибка, и можно думать злоумышленная проделка с целью присвоения. Считаю, что по вопросу о взятии денег у секретаря завкома непонимание и халатность к делу Боброва, бывшего предзавкома, о членских взносах можно отметить халатность как к своей службе и к профсоюзу. Считаю: 1) Снять с ответственной должности, 2) Вынести выговор с занесением в личное дело». ¹⁵³⁶

Халатность? Нечаянная ошибка? Но ведь как-то странно, получается, что «ошибка» произошла именно в пользу Боброва. Укомовцы, не стыдясь, покрывают вора. И, возможно, все для Боброва кончилось бы не так плачевно, если бы он не был уличен и в других неблаговидных акциях. Например, последовала на него жалоба от аиковца Когана в том, что Бобров отобрал у потерпевшего наган, хотя, очевидно, право на ношение такового у Когана имелось. Пришлось вмешаться укому. Секретарь укома Иванов и заворготдела С. Тачков в секретном письме уже знакомому нам Малаховскому 14 марта 1924 г. предложили изъятый Бобровым наган вернуть Когану: «Уком срочно поручает вам возвратить взятый от тов. Когана бельгийский наган через уком РКП или сообщить, где такой находится». ¹⁵³⁷

Где находится наган, выяснилось после. Его Бобров променял на часы. Таким образом, «исчезновение» членских взносов прояснилось. Но, если раз пойман за руку — еще можно сомневаться, вор ли ты. Однако, Бобров попался вторично. Начальник милиции — вор. То есть милицию в Щегловске возглавлял преступник. Причем преступник мелкий, «стреляла», как сказал бы бывалый зэк. Колонист Эдуард Коган молчать не стал и написал заявление командиру 23 батальона особого назначения. «Начальником 1-го района милиции т. Бобровым, — писал Коган 11 марта 1924 г., — отобран от меня бельгийский наган в ноябре 1923 г. и до сего времени не возвращается. Обстоятельства таковы. Достав этот револьвер, я, не зная, где достать разрешение, обратился к тов. Боброву, который сказал, что через два дня дам разрешение, только нужно принести револьвер, чтобы записать его номер. Револьвер я принес, передал Боброву и до сего времени не могу от него получить таковой и с револьвером взято от меня 13 штук патронов». ¹⁵³⁸

Это заявление через командира ЧОН попало в уком РКП(б). Секретарь укома Иванов специальной резолюцией на заявлении от 14 марта потребовал от Малаховского принять меры к возвращению нагана Когану: «Товарищу Малаховскому уком срочно просит возвратить взятый у тов. Когана бельгийский наган и доставить в уком или сообщить, где таковой находится».

День 14 марта 1924 г. для Боброва был просто-таки роковым. Мало того, что в дело вмешался уком и попросил вернуть краденое, так еще досье на Боброва завела милиция. Причем активную роль в сборе досье сыграл помощник начальника 1-го района милиции Малаховский — то есть аккурат того отделения, в котором начальствовал Бобров. Боброва обвинили в уголовном преступлении по статье 113 уголовного кодекса. В ходе следствия, которое вел лично Малаховский, опросили свидетелем Дмитрия Николаевича Компанейца, 25 лет, грамотного, члена РКП(б), партбилет № 234108, под судом и следствием не состоявшего, происходившего из граждан Семипалатинской губернии (город Усть-Каменогорск), по семейному положению холостого, но имеющего 7 членов семьи, по имущественному положению — ничего не имеющего, проживающего в бараке № 134 на Кемруднике. Из протокола допроса: «Опрошенный показал нижеследующее: я, Компанеец, действительно выменял у товарища Боброва бельгийский наган за № 287582, за который я ему дал часы американской фирмы, открытые крышки вроде варшавского золота, крышки винтовые и кроме того я еще обязался дать ему свой револьвер системы «Смит Висон». Но МЕНЮВУ (так в документе, имеется ввиду, наверное, МЕНЯВА ИЛИ РАЗМЕНЯВА, — авт.) мы производили с условием, чтобы (если кто-либо из нас вздумаеть разменяться, то в любое время вправе потребовать размена и обязаны были разменяться. МЕНЮВА наша происходила открыто и кроме того, я не знал, что наган мог быть чей-либо, а не его. Больше показать ничего не могу, протокол мне зачитан и со слов моих записан правильно, в чем и подписуюсь». ¹⁵³⁹

Итак, Бобров изобличен и оказался вором. Что оставалось ему делать? Только уезжать из Щегловска, подальше от стыда и позора. Но как найти благовидный предлог? Таковой нашелся: у жены обнаружили «женскую болезнь», и ей требовалось побывать на курорте. Чем не предлог для отъезда на другое местожительство? Врач Никитина (особа влиятельная, о ней мы не раз писали) выдает Боброву 4 апреля специальную справку с угловым штампом больницы каменноугольных копей: «Справка дана гражданину Боброву в том, что жена его Анна 20 лет страдает женскими болезнями, лечится при больнице Кемрудника и ввиду серьезности заболевания должна быть направлена на курорт (будет проведена через курортную комиссию в апреле месяце с. г.)». ¹⁵⁴⁰

Удивительно, что скандал с Бобровым по времени совпал с необходимостью в курортном лечении его жены. На курорт не всяких пускали — места там были считанные, а тут доктор Никитина устраивает все практически в мгновение. Буквально на следующий же день (оперативность неслыханная!) после получения справки вопрос о курортном лечении для жены Боброва специальной резолюцией ставится на заседание укома. В тот же день 5 апреля 1924 г. Бобров пишет заявление в уком с просьбой направить его на работу «в производство» в связи со смещением с должности начальника милиции. Уком, однако, неделей позже распорядится иначе и отправит его с глаз долой подальше, в другую губернию. Из заявления Боброва от 5 апреля 1924 г.: «В связи со снятием меня с должности начальника милиции 1-го района прошу направить меня на производство или же дать возможность подыскать самому работы в производстве, причины ко всему этому следующие, что у меня жена находится на излечении в кемеровской больнице, она уже первый период своей болезни закончила, осталось только второй период, это отправка на курорт, и я прошу на этот период остаться на месте, по окончании ее болезни после всего этого можете использовать как вам угодно…, а сейчас нет никакой возможности для какой-либо переброски. Ко всему этому прилагаю справку врача Кемрудника». ¹⁵⁴¹

Бобров попал в сложный переплет. Болезнь жены (мнимая или настоящая) интригу осложнила. Имя Боброва, похоже, в те дни буквально не сходило с уст укомовцев. 4 апреля 1924 г. у него требуют объяснений по поводу присвоения членских взносов. Таковые требовались по линии контрольной комиссии. Бобров, как может, выкручивается. Он пишет: «Все, что у меня выспрашивали насчет задолженности членских взносов в Союз горнорабочих, я пишу все откровенно (далее слово неразборчиво, — авт.) причина, что я не хотел платить, но вся эта задолженность проходила в связи с моей забывчивостью, не потому, что я похитил. Уплата суммы, которая составила 4 рубля 5 коп… Я давал расписку, которую представил, документ, по которому можно стребовать…, членские взносы мной уплачены, и старая задолженность в сумме 13 рублей в половине количества осталась за мной, всей задолженности в количестве 6 рублей 50 копеек, вот мой проступок… И с этой задолженностью договаривался с тов. Авдеевым, которому я говорил, что при первой возможности расплачусь и он вполне на это согласился». ¹⁵⁴²

Враги Боброва, однако, не дремали. Неусыпный Малаховский (о нем немало нами написано в главе о 1923 годе) раскручивает упомянутое дело о браунинге. Малаховский пишет записочку в Щегловский уком РКП(б), в которой сообщает о состоявшемся обмене между Бобровым и Компанейцем собственностью, принадлежащей американцу Когану: «Сим сообщаю, — доносит Малаховский, — что товарищем Бобровым променян бельгийский наган тов. Компанейцу на часы и кажись один револьвер, подробности МЕНОВЫ мне неизвестны, но лишь знаю то, что в моем присутствии тов. Бобров предлагал товарищу Компанейцу сменять на часы и один револьвер, а 12 марта с. г. мне пришлось случайно увидеть часы у тов. Боброва, которые я видел у Компанейца, и того же дня видел у тов. Компанейца бельгийский наган и когда я спросил у Боброва, что он выменял часы, то тов. Бобров сказал — да, выменял, и после чего спросил у тов. Компанейца, что он выменял наган, то тов. Компанеец подтвердил: да, выменял».1543

То, что Малаховский был профессиональным доносителем, нам уже известно из материалов предыдущего, 1923 года. Можно себе представить, сколько бы пикантности прибавилось в доносе Малаховского, знай он заранее, что Бобров променял чужой пистолет, по сути, украденный у Когана. Впрочем, Малаховский очень скоро об этом узнает. Не удивимся, если основной пружиной в деле Боброва был именно Малаховский. Во всяком случае, материалы следствия по делу Боброва пересылает секретарю укома именно он. «Товарищ Иванов, — обращался к секретарю укома Малаховский 18 апреля 1924 года, — препровождая при сем дело по обвинению тов. Боброва, прошу быть осторожным с данным сообщением ввиду того, что он слишком много угрожает по адресу того, кто донес и он хвалится, что в пятницу обязательно узнает, я полагаю, что вполне возможно, потому что он с тов. Истлентьевым в хорошей дружбе и возможно, что на заседании укома тов. Истлентьев будет, который постарается передать тов. Боброву подробности, кто сообщил и какие будут у кого из товарищей укома мнения по делу его». ¹⁵⁴⁴

Итак, — доносчик боится, что его имя станет известно тому, на кого он доносит. Значит, чувствует, что делает что-то постыдное. Не знаем, существовал ли комплекс вины у доносчиков, но то, что они боялись и трусили — это факт. Никто не хотел получить ярлык «стукача». Власть же была именно на стороне стукачей, поскольку, во-первых, вся была насквозь «простукаченной», а во-вторых, стукачи были верной опорой власти. Почти каждый коммунист был стукачом. Бобров — жертва. И хоть «играет мускулами», еще не понимает, видно, что со стукачами шутки плохи. Стукаческий механизм заработал, и Боброву приходится давать объяснения. 23 марта 1924 г. он сочиняет письмо в Щегловский уком: «… Я пришел в нардом Кемрудника приблизительно в 8 часов вечера числа 10 или 11 марта, где собирались любители драматических секций на репетицию, ч зашел на сцену, там уже собралось много любителей, в том числе и товарищ Компанеец, мы начали наводить критики на постановку спектаклей, товарищ Компанеец вытащил свои часы посмотреть время и мы переменили наши разговоры, я говорю, что мне нужно завести такие часы, хотя бы на временное пользование на одну поездку, я как раз собирался ехать на рудник «25 Октября», я ему говорю, давай мне часы, а я тебе дам револьвер, но только с условием, чтобы во всякий момент не препятствовать по предъявлению вернуть обратно, после этого я ушел. (Через) день или два тов. Компанеец пришел ко мне в милицию и мы с ним обменялись. После этого я уехал на рудник «25 Октября». Кроме того, он еще говорил мне, что у него есть револьвер и я ему сказал, чтобы он сдал мне для сотрудников в милицию, но он не приносил. По приезде моего с рудника «25 Октября» я тотчас же вернул револьвер обратно, все это происходило открыто при людях, все наши разговоры… Я совсем не думаю, что я делаю преступление, потому что я сделал это с коммунистом и безо всякого умысла. Это револьвер принес мне тов. Коган, я этот револьвер ни от кого не отбирал, хотя он просил у меня его отдать ему, но я задержал ввиду того, что он годится для милиции, он возбуждает вопрос перед укомом, … но я предъявляю документ…» ¹⁵⁴⁵

Письмо очень сумбурное, чернила выцветшие, многие места прочесть не удалось, почерк ужасный, к тому же Бобров пользуется сокращениями и почти не ведает о знаках препинания. Смысл, однако, понятен: Бобров отбирает у Когана револьвер как бы на нужды милиции, держит его полгода, потом выменивает якобы временно на часы, Малаховский это подмечает и пишет донос, возникает дело и… Бобров лишается не только теплого кресла, но и местожительства как в Кузбассе, так и в Томской губернии вообще. Такова интрига, которая дорого стоила Боброву. Что касается Когана — то он получил все же сатисфакцию и собственность его ему вернули. Хотя ждать Когану пришлось долго. К слову сказать, получил он револьвер от американца по фамилии Курал, тоже колониста, что следует из письма Когана начальнику милиции от 27 ноября 1923 г.: «Начальнику милиции Кемеровского района от члена РКСМ Коган Эдварда заявление: При сем прилагаю револьвер системы Бельгийский наган, полученный мною от беспартийного, приехавшего недавно из Америки, товарища Курал Иван, и прошу выдать его мне». ¹⁵⁴⁶

У Когана револьвер отобрали. А сам Коган? Не отобрал ли тоже? Ведь беспартийным в СССР оружие носить не полагалось. А посему у Курала пистолет можно было и изъять. Или убедить подарить его Когану, или просто «по хорошему» отдать ему, поскольку Коган — комсомолец. Так или иначе, история Когана всплыла именно тогда, когда назрел скандал вокруг Боброва. Должно быть, крутой норов последнего не всем пришелся по вкусу, и угрозы Боброва разделаться с доносчиками заставили Малаховского и иже с ним срочно предпринять контрмеры. История с пистолетом Когана — козырная карта. Но были карты и другие. История с членскими взносами, которые то ли присвоил, то ли просто недоплатил Бобров — тоже карта в игре компроматов. Она блестяще разыгрывается с помощью коммуниста Авдеева. И хоть сумма незначительная — что-то около 12 рублей — но в игре компроматов всему свое место. 27 марта 1924 г. названный выше Авдеев шлет председателю рудкома ВСГ Тимощенке докладную записку: «Прилагая при сем денежные расписки бывшего уполномоченного рудкома ВСГ тов. Боброва на сумму 8300 рублей сов. знаков в з/в (знаках валютных? — авт.) 17 рублей 66 коп., взятые им в бытность его у нас на службе в счет заработка, но до сих пор погашено им только 4 руб. 90 коп., остаток 12 руб. 76 коп. числится за ним до настоящего момента. Примечание: Взятая сумма 17 руб. 66 коп. является от несвоевременной сдачи червонцев, а рассчет производился в совзнаках, что и представляю со справкой и расписками на Ваше усмотрение». ¹⁵⁴⁷ Председатель Кемеровского рудкома ВСГ, получив письмо Авдеева, тут же пересылает его секретарю укома Иванову. И тот дает компромату ход, присоединяя письмо Авдеева к доносу Малаховского по поводу обмена револьвера на часы. Так родилось «дело». Удивляет, однако, некая деталь. Из специальной справки выясняется, что Бобров сколько-то месяцев не платил профсоюзные взносы именно в пору, когда он был уполномоченным рудкома ВСГ, то есть — профсоюзным лидером, и подавал дурной пример своей «пастве»: кому же захочется платить дань в профсоюз, если даже вожак — среди неплательщиков? Из справки, заверенной неразборчивой подписью и недатированной: «В книге личных счетов членов ВСГ Кемеровского рудника за 2-е полугодие 1923 года ясно сказано, что т. Бобров не платил членских взносов за 5 месяцев за июнь, июль, август, сентябрь и октябрь. Вороновым С. было проставлено в его членской книжке об уплате членских взносов и заверено печатью за сентябрь и октябрь, но тов. Бобров их фактически не уплатил и поэтому Воронов его из списка вычеркнул. Но через некоторое время по какой-то причине членская книжка эта попала Боброву и Бобров надеется, что за эти два месяца у него взносы уплочены. За июнь, июль и август у нас никаких сведений нет об уплате им членских взносов». ¹⁵⁴⁸

Волчий билет . — В общем, Боброва поймали за руку и выдворили за пределы губернии, снабдив нехорошим отзывом. Чем, с одной стороны, спасли его репутацию как коммуниста, ибо с клеймом вора в маленьком Щегловске жить непросто, но можно. А с другой — максимально осложнили ему жизнь на новом месте, в Гомельской губернии, ибо в отзыве написали, что руководитель никудышний.

Интересное наблюдение: из командируемых в другие губернии по своему собственному желанию лишь очень немногие получали приличные отзывы. Остальные походили на «волчий билет». Вот, например, некто Иван Кузьмич Зеленин просит откомандировать его в распоряжение Рязанского губкома. Уком на откомандирование за свой счет соглашается, но при этом выдает нелестный отзыв, подписанный укомовцами Колесниковым, Истлентьевым и М. Башинским. О том, что отзывы могли быть, в зависимости от ситуации, очень и очень разными даже на одно и то же лицо, мы знаем по истории Боброва. Плохой отзыв выдается, когда коммунист в Щегловске не прижился и думает, что в ином месте СССР ему будет лучше. Однако за коммунистом следует его «волчий билет», так что на новом месте ему тоже будет несладко.

Отзыв на Зеленина выполнен в форме вопросника. ¹⁵⁴⁹

Отзыв утвержден на заседании укома 27 мая 1924 г. протоколом № 5/15. Так выглядел «волчий билет»: посредственность ты, а не Зеленин. Уж лучше маяться в Щегловске на нелюбимой, но привычной работе, чем получать такие «напутствия» перед дальней дорогой. Впрочем, работу Зеленин уже потерял. Так что выбора у него нет. Похоже, что от Зеленина стараются избавиться как можно быстрее. Не случайно его заявление разбирается на укоме в тот же день, когда было написано. Из протокола заседания президиума укома от 20 мая 1924 г.: «Слушали заявление Зеленина Ивана, члена РКП, о разрешении выехать в распоряжение Рязанского губкома как находящегося в настоящее время без работы. Постановили: Не возражать против выезда при условии переезда на свои средства». ¹⁵⁵⁰

Между тем в Рязанской губернии, куда рвется Зеленин, — его «одинокая мать с малолетними детьми», и, оставшись без работы, он собирается в отчий дом, подальше от неласкового Кузбасса, о котором после не вовсе лестного «аусвайса» у него останутся далеко не радужные воспоминания. Из заявления Зеленина в Щегловский уком от 20 мая 1924 г.: «Настоящим прошу вашего распоряжения откомандировать меня со своим семейством из пределов Щегловского уезда в распоряжение Рязанского губкома РКП (б), т.к. мое постоянное местожительство в Рязанской губернии, где в настоящее время проживает моя родительница мать с малолетними детьми, которые находятся на моем иждивении. О всем вышеизложенном прошу не отказать моей просьбе». ¹⁵⁵¹

Зеленину не позавидуешь. Мало того, что ему приходится содержать сразу два семейства, так еще непонятно, на какие средства он их содержит. Ведь он безработный, так что не получает зарплаты. Уволили его по сокращению штата. И на том спасибо — потому что времена были крутые и запросто можно было пострадать от чисток соваппарата (правда, коммунистам, как правило, это почти не грозило). Долгое время без работы Зеленин, конечно, не остался бы: уком обязан был заботиться о том, чтобы ни один коммунист не был без должности. Да и сам факт оперативности, с какой уком решает вопрос о безработном Зеленине, не может не удивить: 16 мая Зеленин уволился, а через 4 дня уже следует решение укома. Об увольнении же Зеленина укомовцев проинформировал заместитель заведующего Щегловского УФО Рагозин 19 мая 1924 г. специальным письмом, выданным на руки Зеленину: «Предъявитель сего тов. Зеленин И. К. следует в Ваше распоряжение как уволенный по сокращению штата с 16 мая 1924 года, что и удостоверяется». ¹⁵⁵²

Между тем Зеленин был когда-то не последним человеком в Щегловске. В 1923 году служил помощником старшего инспектора заготконторы, правда — не ужился там, что следует из приказа по Щегловского упродкому от 7 декабря 1923 г.: «На основании распоряжения губпродкома пом. старшего инспектора Топкинской заготконторы т. Зеленина с 10 декабря с.г. с занимаемой должности считать уволенным с передачей в распоряжение укома РКП (б)». ¹⁵⁵³

Разумеется, если человек нужен и полезен, особенно личными связями, от него «освобождаться» не будут. Чем-то Зеленин начальству не потрафил. В результате дважды лишался работы в Кемерове и, наконец, обстоятельства заставили его покинуть Кузбасс. Совсем иное дело — с теми, кто умел ладить и находить «ходы» к начальству. Те, кто начальству нравился, получали хорошие отзывы. Как выглядели подобные «аусвайсы», судим по следующему вопроснику на некоего Павла Ивановича Бровкина». ¹⁵⁵⁴

Была, правда, одна закономерность. Обычно коммунистам-рабочим или очень невысокому начальству, вроде Бровкина, выдавали характеристики сугубо положительные. У приметного же начальства старались выявить если не бревно в глазу, то уж соринку — это точно. Возможно, таким образом те, кто выдавал отзыв, подстраховывали себя на случай, если «начальство» оскандалится, что бывало нередко: то проворуются, то с работой не справятся, то сопьются, а может, просто не найдут общего языка с «верхами» или с коллегами. Поэтому отзывы часто выглядели более чем осторожными. Вот, например, вопросник на председателя Щегловского отделения Губселькредсоюза Александра Яковлевича Непомнящего. ¹⁵⁵⁵

Безработица. — Мы помним, что особый пик массовой безработицы в Щегловске приходился на осень-зиму 1923 года. Рутгерс готовил массовое сокращение нескольких сот рабочих. Естественно, укомовцы всячески старались, чтобы безработица не коснулась партийцев. Увольнению подлежали и служащие. Вслед за первой волной уволенных появилась вторая, которая затронула даже аппаратчиков. Мы только что процитировали документы о некоем финработнике Щегловского УФО, коммуниста Зеленина. Уволили его не потому что — коммунист, а потому что служащие вслед за рабочими тоже сокращались. Из коммунистов подлежали увольнению, конечно, самые беззащитные. Или те, которые, по мнению рабочих, лишь «протирали штаны в конторах», т.е. профессиональные низовые аппаратчики и, конечно, работники УФО («которые на деньгах сидят и зарплату рабочих зажимают»). Уволенные искали места в деревнях. Вот, например, работник финотдела коммунист Николай Чудов был уволен и просится на жительство в Мариинскую деревню, что следует из протокола заседания президиума укома от 13 мая 1924 г.: «Слушали заявление Чудова Николая, члена РКП городской организации, о разрешении выехать на жительство в Мариинский уезд. Постановили: Против выезда тов. Чудову в распоряжение Мариинского укома РКП не возражать». ¹⁵⁵⁶

Вот так: коммунисты довели хозяйство страны «до ручки» и теперь сами испытывают неудобства от политики собственных «верхов». Дабы прокормиться хоть как-то, Чудов просит разрешение у укома вместе со всем своим семейством податься в родные пенаты: земля прокормит. «До 5 мая, — пишет Чудов у уком 6 мая 1924 г., — я работал в Щегловской УФО волфинагентом. 5 мая меня УФО уволило и передает в распоряжение укома. Я житель Мариинского уезда Томской губернии, на иждивении у меня членов семьи 5 человек, специальность моя хлебопашец, а посему прошу уком разрешить мне выехать в Мариинский уезд, где я думаю заняться крестьянством, т.е. обработкой земли. Если найдете возможным, прошу не отказать мне в просьбе». ¹⁵⁵⁷

В Щегловске наблюдалась удивительная картина. С одной стороны, уволенные с производства рабочие и служащие ринулись вместе со своими семьями в деревню. Поскольку увольнению подлежало около 700 человек (статистические данные приводились в главе о 1923 годе), то вместе с семьями выходило самое малое полторы-две тысячи «мигрантов». С другой стороны, в Щегловске заработная плата рабочих была выше, чем на других рудниках Кузбасса или иных местах СССР, и поэтому в Щегловск в те же самые времена стекались массы безработных, прельстившиеся заработками. И, опять-таки, куда им было деваться, как не в деревню? Население Кузбасса росло, хотя производство сокращалось. Особенно должно было возрасти число сельского населения (хотя этот вывод нуждается еще в дополнительной проверке). Беспартийные срывались с места без всякого предупреждения, коммунистам же надо было запастись еще бумагами с бывшего места работы, адресованными в уком. Такую бумагу названный выше Чудов получает: «При сем следует в Ваше распоряжение, — писал заведующий УФО в уком 6 мая 1924 г., — финагент по ЕСХН тов. Чудов Николай Лаврентьевич, как уволенный со службы из Щегловского уфинотдела с 5 мая 1924 года. Тов. Чудов удовлетворен довольствием по 5 мая включительно, компенсацией за неиспользованный отпуск в размере двухнедельного заработка и выходного пособия в размере двухнедельного заработка». ¹⁵⁵⁸

Вообще, 1924 год отличался каким-то особенным чувством нестабильности и неуверенности коммунистов в завтрашнем дне. «Вождь всех мировых пролетариев» умер, работу можно было потерять в любой момент, если судить хотя бы по истории Чудова, все было зыбким и временным. Даже в партийном членстве нельзя было быть уверенным до конца, потому что у половины партийцев вместо партбилета были временные удостоверения: очевидно, бланков партбилетов не хватало. По получении билетов из Москвы временные удостоверения изымались. Бывали они разных видов. Некоторые — с угловым штампом укома, написанные от руки, как, например, у некоего Сергея Васильевича Амосова: «Щегловский уездный комитет РКП (б) удостоверяет, что тов. Амосов Сергей Васильевич состоит членом партии с августа 1920 года и что на него затребован из ЦК РКП (б) партбилет 13 августа 1923 г. (исходящий номер 2737) через Томский губком. Настоящее удостоверение выдано тов. Амосову взамен утерянного билета за № 235008». ¹⁵⁵⁹

Был и другой вид временных удостоверений, отпечатанных типографским способом с угловым штампом Томской губернской организации секции Коминтерна. Такие «времянки» выдавались колонистам-иностранцам — например, Топи Руйпо: «Удостоверение дано сие Руйпо Топи в том, что он действительно является членом РКП с 23 октября 1923 года, настоящее удостоверение действительно впредь до получения партбилета ЦК РКП». ¹⁵⁶⁰

Были удостоверения, написанные достаточно вольно, и походили они скорее на официальное письмо, в котором рассказывалось о сложностях получения партийной корочки испытываемых колонистами. 29 мая 1924 г. такое письмо-удостоверение выдали колонисту Иоганну Сойнту: «Предъявитель сего член рабочей партии Америки, колонист АИК (Кузбасс) Сойнту Иоганн Карлович сдал укому партбилет РПА от 7 июня 1922 г. за № 5 с ходатайством о переводе его в РКП. Партбилет Сойнту вместе с его автобиографией и бланком переписи «А» препровожден в Томский Губком РКП 11 марта 1924 г. за № 801 на предмет перевода его в РКП и замены билета РПА партбилетом РКП. Результатов пока нет. В данный момент т. Сойнту по своему личному желанию выезжает в Петрозаводск». ¹⁵⁶¹

Досье. — Цитируемые документы почти стопроцентно — личного характера. Очевидно, уже в первые годы советской власти «верхи» осознали пользу и необходимость пополнения досье на каждого коммуниста. Архивные партийные дела пополнялись ежегодно на каждого отдельно взятого коммуниста. Для этого существовала практика составления деловых отзывов о работе коммуниста, утверждаемых в ячейках и даже в укоме. Укомовцы утверждали отзывы на работников уездного и районного масштаба. Например, таких, как зав. орготделом рудкома ВСГ Авдеев. Отзыв на него утвержден укомом 27 мая 1924 г.: «1) Кандидатская карточка № 448, 2) Партстаж с 30 октября 1922 г., 3) Масштаб рядовой, 4) Последняя выполняемая работа — зав. орготделом рудкома ВСГ, 5) Характеристика работы отдела: за время пребывания т. Авдеева в указанной должности постановка работы орготдела рудкома была не совсем удовлетворительной, ввиду слабого охвата т. Авдеевым стоящих перед отделом задач. инициативу проявлял как организатор, но в слабой степени, 6) Участие в партработе…: партийно дисциплинирован, но мало выдержан. В проведении намеченной линии нет твердой коммунистической устойчивости. Есть склонность подпадать под влияние более сильных натур и заискивающее отношение к вышестоящим по службе товарищам. Не чужд тенденции подделывания к массам с целью завоевания авторитета. Склонностей к склокам не замечалось. Политически развит удовлетворительно, марксисткая подготовка небольшая. Разбираться в существующей политической обстановке умеет. 7) Заключение о дальнейшем использовании: может быть использован на ответственной партийной или профессиональной организационной работе в районом или уездном масштабе, но не самостоятельно, а под руководством более опытных и выдержанных товарищей». ¹⁵⁶²

Откомандирования . — Деловые отзывы, подобно процитированному выше, выдавались практически ежегодно, и обязательно — перед каким-нибудь новым назначением или откомандированием. Например, 13 мая 1924 г. уком рассматривал служебный отзыв на комаппаратчика Терехина по случаю его предстоящего переезда в Кузнецк, что свидетельствуется протоколом заседания президиума укома: «Слушали деловой служебный отзыв о тов. Терехине (докладывает тов. Истлентьев). Постановили: утвердить». ¹⁵⁶³

Кстати, само откомандирование планировалось еще за месяц до означенного заседания президиума, но не могло осуществиться вовремя из-за весенней распутицы. Из укомовского протокола от 11 апреля 1924 г.: «Слушали телеграмму Томгубкома от 31 марта с. г. за № 1300 об откомандировании тов. Терехина в распоряжение Кузнецкого укома зав. учстатом (входящий номер 1213). Постановили, ввиду полного весеннего бездорожья тов. Терехина откомандировать с первым пароходом по Томи». ¹⁵⁶⁴

Заметим — губком просит откомандировать Терехина телеграфно, то есть в спешном порядке. Фактически же таковое откомандирование произошло лишь полтора месяца спустя, т. е. после утверждения делового отзыва. Нашлась объективная причина, и выполнение телеграфной директивы губкомовца Каменского если не срывается, то сильно задерживается. Телеграмма Каменского гласила: «Откомандируйте Терехина Кузнецк завучстатом 1300 губком Каменский». ¹⁵⁶⁵

Вообще, что касается переброски кадров с одного места на другое, уком был весьма консервативен. Все друг друга знают, перезнакомились и перекумились, а в случае переброски нужно искать замену, губком может прислать человека неподходящего, к которому еще надо будет уметь подобрать «ключик», так что лучше выдумать тысячу «объективных причин», срывающих или задерживающих назначение, чем стоять перед перспективой приезда никому в Щегловске неизвестного работника. А посему — в просьбах об откомандированиях и отъездах удобнее всего отказывать. Очередной отказ получил, например, секретарь ячейки РКП общего отдела уездного исполкома Т. Середкин, что явствует из укомовского протокола от 25 марта 1924 г.: «Слушали заявление Середкина Т., секретаря ячейки РКП общего отдела УИКа о разрешении выехать на Урал ввиду болезненного состояния и необходимости перемены климатических условий. Постановили: Ввиду того, что Середкин болезненное состояние свое и необходимость перемены климата ничем не подтвердил, в просьбе отказать». ¹⁵⁶⁶

Интересно, что на слово коммунист коммунисту не верил. Сказанному всегда нужно было предъявлять доказательство с печатью и подписью. Что могло означать только одно из двух: либо все коммунисты были плутами и мошенниками, либо — маниакально сверхподозрительными. Казалось бы, в случае Середкина — почему бы не поверить, что климат в Щегловске ему не нравится и дурно влияет на здоровье? «Ввиду слабости моего здоровья, — сообщал он 16 марта 1924 года, — а, в частности, отражается сибирский климат, каковой необходимо переменить, прошу Вашего распоряжения о выезде из пределов Томской губернии на Урал, о чем прошу не отказать и о последующем меня уведомить». ¹⁵⁶⁷

Впрочем, возможно, дело не в излишней подозрительности укомовцев, а просто в социальном статусе Середкина. В иных случаях — в неумении аргументировать причины своих побуждений к отъездам или перемещениям с должности на должность. Вообще, мотивы, связанные с «состоянием здоровья» или «плохим климатом», не так чтобы уважались. Иное дело — когда перемещение производится по желанию начальства, а не по собственным надобностям перемещаемого. Вот, например, уже известный нам К. Шеин, как это следует из укомовского протокола от 20 мая 1924 г., был призван на работу в уком из Губотдела ГПУ. ¹⁵⁶⁸

Или — еще пример — некто Видусов, щегловский работник, без сучка и задоринки по решению укома от 20 мая 1924 г. командируется на должность в губернский отдел ГПУ. ¹⁵⁶⁹

Главное — уметь плыть по течению, во всем соглашаться с мнением «верхов», и как можно реже проявлять инициативу по части ходатайств об улучшении собственных удобств. «Верхи» сами обо всем позаботятся — благо, на каждого коммуниста имеется обширное досье, которым пользуются всякий раз, когда обсуждают, кого, куда и на какое место назначить.

Обширное досье . — Разумеется, все досье — секретны. Личные документы огласке не подлежали. Бывали случаи, когда в секретном порядке обсуждали не только «общественное лицо» коммуниста, но и его имущественное положение. Так, например, ответственный секретарь Зарубинского волкома Перевалов 20 июня 1924 г., сообщая в секретном письме о личных достоинствах и недостатках коммуниста Чикулаева, не забывает перечислить, сколько и какой живности имеется у него на хозяйстве: «На № 90/с от 4 мая, — писал в уком Перевалов, — Зарубинский волком сообщает: член партии тов. Чикулаев действительно завел пасеку две колодки, что касается посева, точно не представилось выделить, но скота имеет 1 корову, 1 подросток телка, скоро будет корова, семья состоит из 8 человек, рабочих лошадей 3, дом двухэтажный, снаружи хорош, что касается внутри хороший сарай, а больше никак нельзя назвать. Идеология как коммуниста, но дело в том, он совершенно неграмотный и поэтому недочетов много. Мое мнение такое — пусть покудова работает и все-таки он и стремится к учению, осенью мы к нему окончательно примем меры ликвидировать техническую неграмотность, чем его выведем окончательно на дорогу». ¹⁵⁷⁰

В общем, укомовцы хотели знать о своих подопечных все, вплоть до количества имеющейся живности. В архивные папки подшивалась каждая бумажка, пусть даже в ней — «нулевая» информация и, по правилам хранения документов более поздней поры, она могла быть безжалостно уничтожена. Вот, например, временное удостоверение на коммуниста Непомнящего от 20 октября 1923 г., выданное взамен утерянного партбилета. У Непомнящего изъяли это удостоверение, когда выдавали новый партбилет. К чему его было хранить? Ведь существовали особые ведомости, в которых отражалось, когда и какие партбилеты кому выдавались. Возможно, не была еще отработана практика уничтожения партдокументов по миновании в них надобности (в горкомовских делах более позднего времени содержались акты на каждый уничтоженный партдокумент, в 20-е годы старались сохранить даже «временки»). Возможно, «временки» хранили потому, что на их обороте — сведения об уплате членских взносов, а финансовые документы, даже если в них — ничтожные суммы, все равно считались важными. Читаем: «Удостоверение дано сие тов. Непомнящему… в том, что он действительно является членом РКП(б) с 8 января 1920 г., настоящее удостоверение действительно впредь до получения партбилета из ЦК РКП». ¹⁵⁷¹

Оборотная сторона документа . — На обороте документа, как уже сказано — сведения о выплате членских взносов. Сам документ — крошечный, в четверть листа, скомканный. Бумаги не хватает, но голод на нее хоть немного, но утолен. В 1922 году, скажем, писали и вовсе на чем придется, в 1924 же году половина документов — с чистой оборотной стороной. Следующий документ написан уездным военкомом в уком РКП(б) в мае 1924 года на обороте инструкции «Об учете лошадей». В ней предписывалось «бережно хранить» — не лошадь, нет! — а учетный документ, на нее выданный, причем в случае утери «учетного документа» лошадь могут отобрать. Сия грозная инструкция подписана 8 апреля 1919 г. заместителем председателя Реввоенсовета Э. Склянским, и вот, за ненадобностью, пятью годами похже, используется уездным военкомом, который никак не разберется в деловых и прочих качествах некоего Федора Суворова: «Гражданин деревни Ключей Баянской волости, — пишет увоенком в уком, — Суворов Федор Алексеевич подал в увоенкомат заявление о желании поступить добровольцем в ряды Красной Армии на должность краскома и на словах объяснил, что он по каким-то причинам исключен из членов РКП, нуждаясь в означенных сведениях, увоенкомат просит сообщить причину исключения тов. Суворова из членов РКП». ¹⁵⁷²

Дело Карениуса . — В тех же личных бумагах обнаруживаем заявление Карениуса с просьбой разрешить ему вернуться в Америку. Карениус открыто писал, что американцев в Кемерове все ненавидят и постоянно ругают. Однако получить разрешение было непросто. Карениус изобретает хитрый ход: объявляет, что ему просто необходим 2-месячный отпуск для поездки в Финляндию, и Рутгерс его поддерживает, хотя, конечно, понимает, что из отпуска Карениус вряд ли вернется… Из протокола заседания президиума укома от 27 мая 1924 г.: «Слушали о товарище Карениус о выезде его в Америку (протокол президиума от 13 мая № 5/20 п. 31). Тов. Истлентьев (заявил), что Карениус изменил свое решение о выезде в Америку, он лично заявил орготделу, что ему необходим отпуск на два месяца для поездки в Финляндию. Тов. Рутгерс подтверждает это, и что АИК разрешает отпуск. Постановили: Против 2-месячного отпуска тов. Карениусу с поездкой в Финляндию не возражать, о чем телеграфно поставить в известность губком». ¹⁵⁷³

30 мая 1924 г. на протоколе появляется резолюция укомовца: «Выбыл в отпуск и зарегистрирован по книге отпусков». Карениус был видным колонистом. И если в заявлении пишет, что американцев (финнов) в Щегловске «травят», то его точка зрения должна была разделяться многими. Очевидно, поддерживал ее и Рутгерс, ибо на заявлении Карениуса имеется и его собственноручная одобрительная приписка. Заявление Карениуса было направлено 5 апреля 1924 г. в уком РКП(б). В нем говорилось: «Товарищи! Настоящим прошу Вас заполнить мне переводную бланку из Кемерово в Ленинград, а если мне не приходится найти работы в Ленинграде, то придется уезжать в Америку через Финляндию, далее описываю моей поездки. 1) Ввиду необходимого присутствия в моих делах в Финляндии меня лично для домашних обстоятельств. 2) Ввиду того, что я не владел местным наречием, не могу обозрять печать, и письма ко мне приходят очень редко, даже можно сказать, что совсем не приходят. 3) Климатическое зимнее условие слишком влияет и отражается на моем здоровии. 4) Местная производительная администрация мало обращает внимания на тех, кто специалист, а лишь обращает внимание на тех, кто им нравится, что я терпеть не могу. 5) Местная техническая секция состоит множеством из неспособных к делу техников и каждые ошибки с их стороны отзываются над производством, а главное остается виноват тот, кто производит работу к исполнению. 6) Ввиду того, что я финн, которых здесь ни в коем случае не обожают, а наоборот, их все ненавидят, 7) Я думаю, что самое лучшее для меня удалиться отсюда, потому что я слышал неоднократно ругательства по адресу американцев, и конечно, оно касалось и меня». ¹⁵⁷⁴

Как уже было сказано, на письме стоит приписка Рутгерса. Она весьма благожелательна и видно, что Рутгерс осознает правоту просьбы Карениуса. Создается впечатление, что Рутгерс вполне солидарен с ним и тоже желает его отъезда. Возможно — потому, что финны Рутгерсу не к душе, чему мы уже приводили доказательства, и он хочет от них поскорее освободиться. Приписка Рутгерса датирована 8 апреля 1924 г.: «Товарищ Карениус желает уехать из колонии ввиду истечения срока (2 года). Он полностью исполнил свой долг и обещания, данные им в Америке. Следовательно, препятствий со стороны Правления колонии не встречается, мы даем ему полную поддержку добраться до его места назначения». ¹⁵⁷⁵

Рядом — заявление о выезде колониста Нельсона. Он почему-то просится во Владивосток. Возможно, только для того, чтобы быть поближе к границе. Он хочет работать моряком. Но — не для того ли, чтобы в одном из заграничных рейсов остаться где-то там, в Америке, и никогда более в СССР не возвращаться? Просьба Нельсона была удовлетворена на заседании президиума укома 27 мая 1924 г. Из протокола: «Слушали заявление Нельсона Александра, члена РКП, колониста АИК, о разрешении выехать во Владивосток, как не по специальности здесь использованный (моряк). (Входящий № 1633). Постановили: Против выезда т. Нельсон не возражать». ¹⁵⁷⁶

Был ли со стороны Нельсона (как, впрочем, и Карениуса) намеренный обман? Очень может быть. По партийной линии получить разрешение на выезд из Кузбасса было почти невозможно, и нужно было знать, какими аргументами можно убедить укомовцев дать «визу», а соответствовали ли они истине — вопрос второстепенный. Из заявления Нельсона в уком от 26 мая 1924 г.: «Настоящим прошу разрешения для выезда во Владивосток на следующем основании. По квалификации я моряк и здесь в Кемерово не найдется работы в этой отрасли и так я желаю в такую местность, где я могу найти работу, которую я знаю». ¹⁵⁷⁷

Если бы мы не осознавали всей серьезности документа, рассмеялись бы. Кому же неизвестно имя «адмирала Нельсона», и как тут не заметить параллель с щегловским «моряком Нельсоном». Воистину, — чувство юмора у колонистов, наверное, наличествовало даже в трудную для них минуту. Правда, сомневаемся, знали ли щегловские укомовские мудрецы даже наиприметнейшие факты английской истории. И можно ли сомневаться, что новоиспеченный «адмирал Нельсон» улизнет из Владивостока в какую-нибудь Калифорнию, и будет острить там, как ему удалось провести местечковых щегловских самодуров…

27 мая 1924 г. уком разбирал заявление о выезде колониста Ивана Соенту в Петрозаводск «ввиду болезни». Трудно сказать, отправился ли Соенту действительно в Петрозаводск, или — прямиком в Петроград, поближе к консулу. Но разрешение Соенту выдали. Из протокола заседания президиума укома от 27 мая 1924 г.: «Слушали заявление Соенту Ивана, кандидата РКП, колониста АИК, о разрешении выехать в Петрозаводск ввиду болезни (входящий № 1632). Постановили: Против выезда тов. Соенту не возражать». ¹⁵⁷⁸

На протоколе — виза: «Ввиду того, что Соенту из АКП не переведен в РКП, ему выдана только справка об изъятии у него партбилета АКП и отсылке по назначению». В деле Соенту имеется также любопытная деталь: сначала он просился «для поправки здоровья» в Ленинград (поближе к консулу и к границе!), как это следует из заявления, но затем собственноручно слово «Ленинград» зачеркнул в заявлении, и надписал над ним «Петрозаводск». Что вовсе не означало, будто поедет он именно в Петрозаводск. Просто, возможно, хочет усыпить бдительность укомовцев, дабы они не подозревали, что через Ленинград Соенту хочет податься за границу, и тогда — никакого разрешения не дождешься. Из заявления Соенту в уком от 27 мая 1924 г.: «Настоящим прошу вашего разрешения о выезде мне в Петрозаводск, я чувствую себя больным, также и жена моя тоже чувствует болезнь». ¹⁵⁷⁹

Нечто подобное («климат», «болезни», «условия труда») писал в своем заявлении колонист Луис Тобин. 21 июля 1924 г. он написал заявление в уком, из коего явствовало, что Кузбасс для него не стал родным даже после двухлетнего пребывания. За два года Тобин не смог выучить русский язык. Очевидно, общение с русскими удовольствия ему не доставляло. «Сим я, — писал Тобин, — нижеподписавшийся, сообщаю свое желание уехать обратно в Соединенные Штаты Северной Америки по следующим причинам. Во-первых, в Америке я принимал активное участие в партийной работе, а здесь не представляется мне возможности к этой работе, так как я не знаю языка (русского) и здесь на месте нет достаточного большого количества американцев. Во-вторых, несмотря на то, что я очень интересован со своей работой в предприятии, но недостаток социальной жизни среди колонистов вместе с тяжелой работой так влиятельно отражается на меня и мое мнение, что эта причина играет большую роль на всех желающих уехать отсюда. В-третьих, прошлой зимою этому климату сильно заболел с холодной погоды и думаю, что не могу вытерпеть будущей зимы». ¹⁵⁸⁰

Очевидно, маленькие хитрости иностранцев в губкоме быстро раскусили. В 1924 году в подавляющем большинстве случаев отпускать иностранцев за границу отказывались и уехать можно было, только лишившись партбилета. Очевидно, именно поэтому колонисты изобретают новый трюк, и под видом переезда в другие места России выезжают из Кузбасса, но потом оказываются почему-то в Ленинграде, откуда до границы — два шага.

27 июня 1924 г. губком запретил выезд за границу знаменитому колонисту Ивану Тучельскому. Заворготделом губкома Денис и завучраспредом губкома Мясников сообщали об этом в Щегловский уком специальным письмом: «Сообщается, что в отношении выезда коммунистов-иностранцев за границу губкомом запрошен ЦК РКП и до получения ответа дать свое согласие на выезд Тучельского губком воздерживается». ¹⁵⁸¹

3 июля 1924 г. просится выехать из Кузбасса во Владивосток колонист Павел Саударгас по причине каких-то загадочных «экономических условий». Разрешение было получено. А Владивосток — «морские ворота» СССР, пограничный город, где опять же — консульства. Нет, не нравилось иностранцам в Кузбассе. Из заявления Саударгаса «Секретарю ячейки РКП(б). Прошу выдать увольнительный билет на выезд Дальне-Восточную республику Владивосток, причина состоит в том моего отъезда в перемене местожительства экономические условия». ¹⁵⁸²

Конечно, иной раз колонист уезжал из страны не сразу, а пытался посмотреть, как живут в других местах, например, в Москве. И лишь осознав, что везде — одинаково, иностранцы возвращались на родину (по крайней мере те, которые не разочаровались в первый же день прибытия в СССР). Колонист Жекобс, например, устав от Кузбасса, устроился на работу в какой-то московской пекарне, о чем секретарь укома Черных телеграфно сообщал в Москву: «Москва. Губком партии. Член партии колонист АИК Жекобс ходатайствует выезд Москву, где заручился устройством на работе в пекарне МосПо тчк Щегловский уком Томской не возражает просит вашего согласия телеграфом». ¹⁵⁸³

<< Назад    Далее>>

 Страница 17 из 17

[ 01 ][ 02 ][ 03 ][ 04 ][ 05 ][ 06 ][ 07 ][ 08 ][ 09 ][ 10 ][ 11 ][ 12 ][ 13 ][ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ]

Примечания Содержание

Ждем Ваших отзывов.

По оформлению и функционированию сайта

Наши гости

Нам пишут...

Библиография

Историческая публицистика