Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов

Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов.

Часть первая

ФЕНОМЕН ПРОВИНЦИИ

Свидетели и участники «кузнецкой драмы»

Глава первая

ИЗ ЖИЗНИ УЕЗДНОГО УЧИТЕЛЯ ВЕРГУНОВА

«…Уездный учитель остался один со своими стремлениями… Он не хотел преклониться перед проповедниками чванства и роскоши, он не признавал их величия и глубоко оскорбил их этим. Они отвергли его и уничтожили».

Неудобный Вергунов. — «Положение рабочего класса в России» В. В. Берви-Флеровский опубликовал в 1869 году. Как известно, он отбывал «мягкую ссылку» в Кузнецке в начале 60-х годов. Как человек просвещенный, он не мог не общаться с интеллигенцией маленького города и, конечно же, был наслышан, хотя бы от того же смотрителя уездного училища Федора Алексеевича Булгакова, которого тоже поминает в своем очерке о Кузнецке, о нашумевшем романтическом браке Ф. М. Достоевского с М. Д. Исаевой в 1857 г. и, конечно же, в этой связи мелькало в разных трактовках имя уездного учителя Никола Борисовича Вергунова — соперника Достоевского…

Имя Вергунова, волею судеб попавшее на одну страницу истории с именем великого писателя, долго овеяно было смутными слухами и облик Вергунова в описании самого Достоевского рисовался малопривлекательным. В письмах своих близкому другу и свидетелю «грозного чувства» А. Е. Врангелю Достоевский характеризовал его как юношу, у которого «конечно, сердце… доброе, и плачет он искренне, но, кажется, только и умеет плакать, и при том еще собирается устраивать свою и ее (Исаевой, — авт.) жизнь»¹.

Очевидно, эта оценка Вергунова была передана Достоевским Анне Григорьевне, а от той унаследована Л. Ф. Достоевской. По ее мнению, «…красивый молодой человек был столь незначителен, что Достоевскому никогда в голову не приходила мысль, что он может быть его соперником» («Достоевский в изображении его дочери»… — М. — Пг., 1922. — С. 28-29).

Но почему же Достоевский до самого момента венчания с Исаевой в Одигитриевской церкви опасается, что «слабый юноша» может увести невесту из-под венца? Почему в «Обыске брачном № 17» мы с удивлением находим подпись «поручителя по жениху»… Вергунова, уже зная из писем Достоевского, что тот у него «просил дружбы и братства»? Откуда такая уверенность у дочери Ф. М. Достоевского Любови Федоровны, что Вергунов после брака Исаевой с Достоевским последовал за ними в Семипалатинск и Тверь, и что связь с Исаевой не прекращалась чуть не до самой ее кончины (апрель 1864 г.), причем якобы имело место некое предсмертное признание Достоевскому обо всем, сказанном выше².

Каков же был этот загадочный уездный учитель, которому ко времени его встречи с Достоевским было всего 24 года от роду, если, при всей пренебрежительности отзывов о нем, Вергунов выступает шафером на бракосочетании и в ряде значительных произведений Достоевского оказывается прямым или косвенным прототипом его героев, причем, обычно описанных с плохо скрываемым раздражением — свидетельство того, что «расправа» с былым соперником для Достоевского даже через годы остается «живым» делом…

Недавно в Томском архиве среди многих документов, касающихся учителей уездных училищ, подведомственных Томску, обнаружена любопытная подборка — этакая провинциальная драма, каких, наверное, немало можно найти в архивных папках, чем-то очень сродни описанным у Л. П. Блюммера «мелким злодействам» в романе «Около золота»³, действие которого происходит преимущественно в Кузнецке. Но — главным страдательным лицом упомянутой выше драмы оказался… Николай Борисович Вергунов, уездный учитель, но уже не в Кузнецке, а… в Семипалатинске.

Попытавшись по датам восстановить хронологию событий, мы получили, думается, не только впечатляющую картину — «сколок времени и нравов», не напрасно вызвавшую в памяти работы Берви-Флеровского и Блюммера, как документальное подтверждение их наблюдений и выводов, но и как дополнительный штрих, во многом проясняющий сущность загадочного соперника Достоевского и подтверждающий наброски его психологического портрета, составленного одним из авторов еще в 80-х годах, «сугубо предположительно»⁴. Более того, эта подборка документов вносит ясность и в вопрос, пребывал ли Вергунов вблизи от Исаевой в течение многих лет, хотя… задает и новые загадки.

Итак, 5 августа 1863 г. учитель приходского училища (заметим, — Семипалатинского! — авт.) Вергунов учтиво просит господина директора училищ Томской губернии: «не отказать мне в ходатайстве о награждении меня чином, для чего имею честь представить требующиеся для того документы». При сем Вергунов напоминает: «В бытность Вашего Высокоблагородия в Семипалатинске для ревизии училищ в настоящем году, я имел честь лично доложить Вам, что исполняю обязанность приходского учителя с 25 марта 1854 года (это в Кузнецке, — авт.), что составляет 9,5 лет, все это можете усмотреть из формулярного моего списка…» и просит о присвоении ему чина не по званию приходского учителя, а — домашнего, ибо для этого хватит и восьмилетней выслуги лет⁵.

Похоже, это заявление Вергунова послужило детонатором непонятной по силе лавины провинциальных чиновничьих страстей, которая в течение лишь полутора лет погребла карьеру незадачливого Вергунова. Первая реакции последовала 19 сентября того же года. Господин Директор Томских училищ особых симпатий к Вергунову, очевидно, не питает (с добром ли уехал из Кузнецка, не тянется ли некий не названный никем, но смутивший местных обитателей шлейф?) и сообщает штатному смотрителю Семипалатинских училищ Делаткевичу, что не видит оснований для присвоения чина Вергунову, поскольку «чтобы получить ему первый классный чин, он должен прослужить в этом звании согласно 788 ст. III т. Св. Законов гражд. изд. 1857 года — 12 лет», а для получения звания домашнего учителя — 10 лет. Но — главное не это. Оно, главное, читается меж строк — Вергунов отдан Делаткевичу «на милость»: «А также прошу объявить г. Вергунову, что особых форм, одобрительных свидетельств и для составления годового отчета по званию домашнего учителя не имеется…»⁶.

Мстительный смотритель. — Делаткевич намек понял. 24 октября 1863 г. он начинает «пристрелку» и направляет Вергунову предписание № 197, где мелочно его уличает: «…У Вас нет книги для записи училищного имущества и нет каталога, как должно ведомого, учебным пособиям и книгам». Очевидно, возмущало Делаткевича, более всего, то, что «все это вместе и неполно, наскоро записано Вами на двух несшитых листах бумаги»⁷… Позднее Делаткевич направит о сем предписании и о реакции Вергунова соответствующее донесение в Томск, где подчеркнет особо и нарочито «два несшитых листа бумаги, которые я сам сшил»⁸. За этой малостью он не заметил, что Вергунов раздавал книги из библиотеки не кому-нибудь, а учащимся, но, очевидно, доверяя им, — может, и излишне, — не всегда записывал их в библиотечные формуляры. Словом, он строго Вергунову наказывает «…собрать для проверки мною учебные книги, розданные Вами учащимся и не оказавшиеся налицо 23 октября, в течение двух недель, считая от 24 октября; в противном случае я донесу о нецелости библиотеки, находящейся под Вашим ведением, г. Директору Томских училищ»⁹.

Какими устными комментариями сопровождалось предписание, легко догадаться, ибо рядышком с ним — своего рода «декларация» Вергунова: «…В предписании своем от 27 октября, Ваше Высокоблагородие, выразили то, что будто бы, во-первых, я не понимаю и совершенно чужд знаний долга службы и, в особенности, благопристойности, приличия и вежливости. Последнее, как видно из Ваших выражений мне, вывели Вы из того, что когда 27 октября вошли в приходское училище, то я не поклонился Вам, это и было так, но я ведь имел на это свою особенную причину и именно ту, что по принятому обычаю, даже в простом быту, а не только в обществах образованных, входящий в частный дом или общественное заведение, какого рода оно бы не было, обязан предварительно поклониться и тем, в первом случае, — оказать привет хозяину, а, во-вторых, — обществу, с которым желает провести время. Вы, к сожалению, этих условий не соблюли, а снявши галоши и шинель, едва-едва поклонились учащимся, а не только мне — меня Вы и не заметили. Следовательно, с моей стороны не было ничего ни неприличного, ни невежливого»¹⁰. Далее Вергунов, еще так недавно «слабый юноша, который только умеет плакать», прописывает почти всевластному над ним начальству отповедь, не только виня того в невежестве, но и с честью отстаивая свое достоинство: «Что касается знания и невыполнения долга моего, то десятилетняя служба моя и формулярный список, которыми я постоянно аттестован «способен и достоин», могут вывести Вас из того заблуждения, в которое Вы впали, вероятно, в запальчивости… которое считаю уже не за личное оскорбление, а официальное, на что… вообще, Законами Российской Империи начальствующим лицам не дано право, право оскорблять подчиненных, в какой бы зависимости они не были, а потому в заключение имею честь объявить Вам, что обо всем этом нахожу необходимым объясниться с г. Директором Томских училищ, представив ему копии с Ваших последних ко мне предписаний»¹¹…

Вернемся на шесть лет назад. Как известно из письма Достоевского к Врангелю, он, вполне уверенный в своей силе и в ничтожности Вергунова, адресовал из Семипалатинска в Кузнецк некое «общее» письмо, в котором Вергунова назидает: неужели он не понимает, что участь жены учителя уездной школы… и вечный Кузнецк, это не для нее (Исаевой, — авт.), что ей, образованной, сильной, уготован иной удел!.. Чем может он ее поддержать, если сам и шага не сделал без поддержки. Ответ же Вергунова аттестуется Врангелю как «письмо ругательное». Возможно, в нем Вергунов писал, что, да, мол, беден, но зато ото всей души любит ее (Исаеву, — авт.) и она его. Что ему всего двадцать четыре года? Но ведь если только двадцать четыре года, то зато вся жизнь впереди!.. Да и не по той ли причине Достоевский убеждает Вергунова «отказаться» и «не портить ей жизнь», что сам слишком в Исаевой заинтересован»¹²…

Коллизия с Достоевским для Вергунова разрешилась «беспоследственно», если не считать такую малость, — он всего лишь утратил свою большую любовь…

Не то было с Делаткевичем. Что видно из последующего документа от 22 декабря, представляющего собой мстительный донос «по инстанциям», в котором доложено, что Вергунов «не только не принял моих предписаний к руководству и исполнению, но и уверен, что я не имею права делать ему уместные замечания и давать полезные советы»¹³. И — уж совсем смехотворная «ловля блох» в поведении строптивого Вергунова: «г. Вергунов… упомянул, что я посетил училище 27 октября, а я был в приходском училище не в воскресенье, а в субботу, 26 октября. Этой опрометчивостью г. Вергунов ясно доказывает… что он точно так же небрежно исполняет свою обязанность»¹⁴. Но возмутительнее всего показалось Делаткевичу, что «23 октября в начале 12 часа, придя в училище, застал г. Вергунова в охотничьем платье и на пороге», к тому же на его реприманды Вергунов ответил: «Я не полицейский, мне некогда бегать и собирать по домам книги»¹⁵. А уж 13 ноября (в том же доносе Делаткевича) в присутствии г. Поникаровского (фамилия, заслуживающая особого рассказа, — авт.) Делаткевич, очевидно, окончательно Вергунова допек, ибо тот, по словам жалующегося Делаткевича, заявил: «Да, у меня нет каталога, нет многих книг и прописей, жалуйтесь, как хотели, г. Директору Томских училищ; я сумею дать отчет в своих действиях»¹⁶.

Вергунов переоценил свои силы, или, вернее, силу справедливых аргументов и здравого смысла. 18 января 1864 г. директору училищ Томской губернии из канцелярии главного инспектора училищ поступает извещение, что вследствие поданных рапортов «Его Превосходительство имеет честь покорнейше просить… перевести учителя Семипалатинского приходского училища Вергунова под свой личный надзор, если окажется возможным, а за растраченные книги из библиотеки» — естественно, поручить Делаткевичу удержать из жалования Вергунова¹⁷.

…А Мария Дмитриевна Исаева доживает свои последние месяцы и, стало быть, в 1863 и в начале 1864 г. Вергунова около нее не было?

В «документальной уездной драме» — затишье.

Чрезвычайные причины. — Но — 16 августа 1864 г. неусыпный Делаткевич сообщает в рапорте директору Томских училищ за номером 155, что «учитель Семипалатинского приходского училища Вергунов по причинам, известным г-ну Главному Инспектору училищ Западной Сибири (подчеркнуто нами, — авт.), отстранен мною от должности учителя Семипалатинского приходского училища и подвергнут, по приказанию Его Превосходительства, семидневному домашнему аресту», в связи с чем Делаткевич просит назначить на место Вергунова другого учителя¹⁸.

Итак, семидневный домашний арест. За отсутствие каталога в библиотеке? За неподобострастие — не поклонился первым при встрече?

Но — может, иное — отлучка? «Самоволка», о которой не пишут, потому что сами ведь не доглядели? Во всяком случае, — существуют «причины, известные г-ну Главному Инспектору», которые расшифровке не подверглись.

Но — 15 апреля 1864 г. умирает Исаева. Так, может, если между нею и Вергуновым существовала переписка (вспомним заветный ларчик с письмами из «Вечного мужа» Достоевского, — авт.), она могла Вергунова и позвать. А он мог, при его складе характера («я не полицейский»… «жалуйтесь на меня, как хотели».., «Законы Российской Империи не дают права оскорблять подчиненных»…) на зов ответить немедленно. О, это — сугубо предположительно…

Однако мы знаем — 23 февраля 1864 г. А. П. Иванов Достоевскому сообщал: «…Марья Дмитриевна сегодня пишет Вам, чтобы Вы не приезжали в Москву, будто бы ей лучше теперь, но не верьте этому: она очень слаба…». О своем тяжком состоянии она могла сообщить Вергунову, а его реакция непредсказуема. Мог к М. Д. и помчаться, — и, может, именно в связи с этим пишет М. Д. Достоевскому, чтобы он в Москву не приезжал. И не с этим ли моментом связаны строки Л. Ф. Достоевской, знавшей о «последних временах» М. Д. со слов матери и считавшей, очевидно, что М. Д. Исаева-Достоевская постоянно жила в Твери (о Владимире и Москве ей, видно, неизвестно): «Но кашлявшая и харкавшая кровью женщина вызвала скорее отвращение в молодом любовнике, следовавшем до сих пор всюду за ней. Она надоела ему, и она покинул Тверь, не оставив своего адреса». Примечательно это «всюду», — возможно, обозначает все-таки — некую побывку во Владимире или каком-либо ином городе, вне Твери; и не о предполагаемом ли нами последнем предсмертном свидании идет речь, после которого Вергунов с горизонта исчез (по складу мышления А. Г. и Л. Ф. Достоевских, уехать навсегда — а как может быть иначе, ведь М. Д. вскоре умирает — это и означает колкое «уехать не оставив своего адреса» — см. Достоевский в изображении его дочери…, с. 32).

Так или иначе, в служебном поведении Вергунова числился некий проступок, некая причина, по своим масштабам намного превосходящая отсутствие каталога в библиотеке или «растрачивание» книг учащимся. Поскольку 9 сентября 1864 г. главный инспектор училищ Западной Сибири направляет директору училищ Томской губернии документ за № 407, в котором сообщает, что директор смещать учителей имеет полное право, согласно устава учебных заведений от 1828 г., а потому можно бы на место Вергунова назначить коллежского регистратора, чертежника, состоящего при Мариинском окружном землемере Алексея Еремеева — по усмотрению дирекции, но — «причем нужным считаю присовокупить, что Вергунов, в виде исправления (подчеркнуто нами, — авт.) может быть перемещен на службу в г. Нарым, если найдете это нужным. Главный Инспектор училищ А. Попов»¹⁹. Стало быть, тот, кто знает причины смещения Вергунова. И, — стало быть, — в Нарым. Место ссылки. «В виде исправления». Какова, какова же истинная ПРИЧИНА?

19 сентября все дело закончено: уволен Вергунов — назначен Еремеев²⁰.

Наверное, таких драматических коллизий на Руси было куда как немало. Нас же интересует столь пристально именно история Вергунова, поскольку он так тесно связан с «кузнецким периодом» Достоевского и так болезненно и надолго запечатлелся в памяти писателя, что нашел отражение во многих его произведениях.

Для сопоставления, во оправдание весьма робкой догадки, что возникает при упоминании о неких ПРИЧИНАХ устранения Вергунова от должности, его домашнего ареста и предложения фактической ссылки в Нарым (и всего-то из-за дурного состояния библиотеки?!) — приведем содержание другого документа из Томского же архива.

В начале 1855 г. учитель кузнецкого уездного училища Серафим Попов нанес жестокие побои штатному смотрителю училища (тот же пост, что и у Делаткевича) Николаю Ананьину. «Побоище» было не только жестоким, но и многокровным. Одежда избитого, равно и самого Попова, так же, как и место происшествия, несли обильные следы крови²¹. 30 июня 1855 г. по предложению Томского гражданского губернатора губернской суд, выслушав множество аргументов за и против вины Попова, постановляет отстранить его от работы учителя, но никак не наказав, за недостаточностью улик, а лишь «оставив под подозрением»²². Заметим, что дело Попова завершилось через 4 года восстановлением его в должности учителя, правда, по специальному императорскому благоволению в ответ на прошение Попова²³. Дело Вергунова, если исходить только из видимых причин (библиотека, недостача книг и пр.), разворачивалось с небывалой для российского делопроизводства быстротой: в течение года все было кончено. Так ли уж быстро разрешились бы события, не подвернись какая-то неведомая нам, но известная главному инспектору училищ экстра-причина? И еще: если допустить верность нашей догадки, тогда объяснимо отсутствие в названном деле Вергунова каких-либо документов в период между январем и августом 1864 г. «Особая причина», очевидно, должна была найти отражение в каком-то особом, возможно, «закрытом» деле, поскольку затрагивала интересы начальствующих инстанций: проглядели проступок подчиненного.

Был ли так уж неправ наивный и запальчивый Вергунов, веривший в справедливость, и столь ли уж правы будут те современные исследователи, которые, прочтя приведенное выше дело, возможно, пожимая плечами, кажут: Вергунов — человек неуживчивый, в Кузнецке не прижился, в Семипалатинске — такой конфуз…

Ответим: вот еще документ. Опоздавший всего лишь на полгода, чтобы дело Вергунова решилось бы как-нибудь по-иному, — впрочем, о его дальнейшей судьбе нам лишь еще предстоит узнать.

Итак — 12 март 1865 г. военный губернатор Семипалатинской области в документе № 786 сообщает Председательствующему в Совете Главного правления Западной Сибири, что знает Делаткевича «за человека дерзкого и беспокойного», автора подложных доносов, и считает, что «дерзость и нахальство Делаткевича превосходит всякую меру терпения». В связи с чем добавляет, что «справедливость, польза службы и заведений, а также спокойствие общества налагает на меня обязанность ходатайствовать у Вашего Превосходительства о перемещении куда-либо сего чиновника»²⁴. Впрочем, ранее столь же нелестно отзывается об Иване Делаткевиче подполковник Эксблад в докладной записке к военному губернатору Семипалатинской области²⁵. В конечном итоге 25 марта 1865 г. Председательствующий в Совете Главного правления Западной Сибири приказал переместить штатных смотрителей училищ: Семипалатинского коллежского регистратора Делаткевича и Каинского коллежского асессора Галицкого, поменяв их местами, что свидетельствует своей подписью генерал-лейтенант Панов²⁶.

Отметим, Каинск — тоже не лучшее место в Российской Империи. Но… если бы Его Превосходительство главный инспектор училищ Западной Сибири с большим вниманием отнесся бы к документу, датированному 22 декабря еще 1863 г., в котором директор Томских училищ рапортует, что Делаткевич непрестанно жалуется на учителя Вергунова, добавляя: «Правда, г. Делаткевич большой охотник до бумажного дела, о чем я должен был уже сделать замечание, несмотря на то, что при таких взаимных отношениях смотрителя и Вергунова им служить вместе нельзя»²⁷, если бы эти соображения были бы приняты во внимание высоким начальством ранее…

Возможно, изложенная выше история, попадись в фокус внимания Ф. М. Достоевского, добавила бы еще строку о судьбах «униженных и оскорбленных» в «банк» его творчества, а может, и жгучее сомнение — не явился ли его, Достоевского, «кузнецкий праздник» вехой, сместившей жизненный путь учителя Вергунова с проторенной, хотя и робкой, но надежной колеи…