Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов

Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов.

Часть вторая

ЛИКИ ПРОВИНЦИИ

Старый Кузнецк в портретах его обывателей

Глава одиннадцатая

«ВОЛЬНОДУМЕЦ» МИНЕРАЛЛОВ

Возмутитель спокойствия Минераллов оказывается преемником Тюменцева в должности настоятеля храма. Но много ли бы мы знали о Минераллове, помимо, разве, того, что за ним «одна акушерка ходит галопом», если бы не подслушивающая и подсматривающая кузнецкая братия, поминутно пишущая анонимки в Консисторию, благодаря чему, собственно, до нас и дошли бесценные сколки времен и характеров? Более того. Если судить по опубликованным уже источникам, фигура Минераллова выглядит не так чтобы привлекательной. Чего стоит, к примеру, уже упомянутая история про «акушерку» или такое место из воспоминаний Вениамина Булгакова, где он отразил свои детские впечатления:

«И еще короткая, — вспоминает Булгаков, — но неприятная встреча с вышедшим из магазина Васильева «отцом Виссарионом», настоятелем Богородской церкви. Он сразу же узнал меня и на мое приветствие ответил вопросом: «А как Волька, в котором он классе?». Я ответил, что перешел в четвертый класс, и быстро зашагал к Уездному училищу. Мне почему-то стало очень обидно и показалось оскорбительно за брата Волю, который школьником более двух лет «работал» у отца Виссариона, подавал кадило и читал разные молитвы в церкви за пономаря. Очень меня расстроило, что «батюшка» так грубо и пренебрежительно назвал брата Волькой»¹.

Детская душа требует ласки и нежности, в чем братьям Булгаковым, например, никогда не отказывала Матрена Васильевна Попугаева, жена кузнецкого часового мастера. На батюшку Виссариона она совсем не была похожа: «Матрена Васильевна, — пишет тут же Вениамин Булгаков, — всегда обращалась к нам ласково, никогда не называла нас Волькой, или Венькой, как отец Виссарион, а звала Волечкой, Костенькой, Венечкой...»².

Вениамин Булгаков, равно и Георгий Куртуков, о котором мы не раз поминали, — весьма авторитетные свидетели и информаторы. Но точные по своей сути рассказы, — о неприятной ли встрече Вениамина Булгакова с Минералловым, или об увлечении последнего местной повитухой и родовспоможеницей, — приобретают контуры реальности лишь в сочетании с другими, не менее субъективными, свидетельствами очевидцев, по сю пору не опубликованными, но коих в бумагах Консистории оказалось предостаточно. Что до воспоминаний Вениамина Булгакова, то неприветливое слово в адрес Минераллова могло быть, — но вовсе не обязательно! — своеобразным отголоском обстоятельств и условий времени, в котором «взрослый» Булгаков работал. В 1960-е годы, когда им была написана рукопись «Далекое детство», он никак не мог отдать долг сочувственной памяти погибшему от пули партизанов Рогова священнику Минераллову, «позволив» себе вспомнить лишь его «грубое» обращение.

Спектакль. — Минераллову, наверное, «не повезло» более, чем кому-либо из кузнецких священников. И то: даже мимолетная, но незавидная аттестация такого видного исследователя, как Вениамин Булгаков, рисовала Минераллова личностью отталкивающей. Прибавим к этому два скандальных консисторских разбирательства, где Минераллов — главное действующее лицо, и, возможно, поймем, сколь отчуждающей может быть реакция провинции к человеку, виновному перед историей куда менее, чем, скажем, иные роговцы, живые по сю пору. Не менее озадачивает и то, что иные дела столетней давности, некогда раздуваемые до «вселенского» масштаба; сегодня по большей части выглядят весьма тенденциозными, а то и попросту смешными.

Вспомним историю Рудичева и зададимся вопросом: какое, собственно, было дело скучающим кузнецким обывателям до того, с кем он интимно общается и кто нянчит его детей, — истовая ли прихожанка, или любовница? Но это — по сегодняшним меркам, в которые вполне вписываются «проступки» и Рудичева, и Минераллова. Столетие же назад — иное восприятие, безжалостно «расправляющееся» с теми, кто осмеливается идти против канонов провинции, пока еще патриархально дремлющей в завещанном дедами старозаветном укладе, ничуть не тронутом «новыми временами».

В подтверждение таковых оценок и рассуждений приведем содержание одного из архивных дел о Минераллове, где истина и правота — на его стороне. Оно было спровоцировано гражданскими властями и началось с официального письма томского губернатора архиепископу томскому и барнаульскому Макарию от 28 февраля 1908 г. Таким образом, дело изначально было поставлено под контроль самых влиятельных особ губернии и епархии, что придавало ему особенную значимость и «вес». Называлось оно так — «О неблагоповедении протоиерея Минераллова».

Из упомянутого письма губернатора следовало, что он, губернатор, «при сем» препровождает архиепископу Макарию некое «извлечение из сведений» о священнике Минераллове, а также псаломщиках Торопове и Псареве, доставленное ему из Кузнецка³. Из текста «извлечения», который мы находим тут же, узнаем о деталях деяний, крайне неблаговидных, а по церковным меркам даже преступных, вменяющихся в вину о. Виссариону:

«11 ноября 1907 г., — читаем в документе, — в г. Кузнецке в Народном Доме был дан любительский спектакль: шла пьеса «Бедность не порок» с пением и пляской. В спектакле принимали участие не только частные лица, но и духовенство, как, например, протоиерей Минераллов и псаломщики Иван Псарев и Виктор Торопов. Протоиерей Минераллов часто посещает общественное собрание, где проводит время за выпивкой и игрой в биллиард, не стесняясь частных посетителей»⁴.

Ошибка осведомителя. — Итак — служителю церкви, даже в свободное от службы время, участвовать в любительских спектаклях непозволительно и предосудительно. По подозрению же в сем неблаговидном поступке, консистория немедленно открывает следственное дело. Абсурд? Но можно ли таковым назвать точку зрения губернатора или епископа? Если даже первое лицо губернии считает поступок Минераллова непорядочным, то что же говорить о других жителях? Всеобщее затмение разума тому виной, или — законы и каноны уже минувшего века?

Впрочем, — а был ли грех? Не подвел ли губернатора, а через него и епископа, не названный в деле осведомитель, специализирующийся на «извлечениях из сведений»? Ибо сам Минераллов свою вину отрицает:

«...никакого спектакля я никогда не посещал и участия ни в чем не принимал — ни в роли зрителя, ни певца, ни исполнителя... Относительно посещения общественного собрания — ... без различия того или иного дня недели их (т. е. посещения, — авт.) приходится делать: по званию члена правления школьного общества, члена пожарного общества, члена общественной библиотеки, члена учреждений императрицы Марии и члена общества трезвости, а также во время сессий Томского окружного суда. В подобного рода собраниях нет места ни биллиардной игре, ни выпивке»⁵.

Но кто он — этот тайный осведомитель, которому было на руку смещение Минераллова? Мы говорим «смещение», потому что Минераллов в это время исполняет должность благочинного. Вернее, не исполняет, а — исполнял, поскольку через пять дней после письма губернатора его «сместили». Кому же было важно дискредитировать Минераллова и, скажем, псаломщика Виктора Ивановича Торопова — весьма приметной в городе фигуры: почетный гражданин, сын бывшего благочинного Ивана Торопова...

И тут как не подметить еще одну странность этого дела: место Минераллова достается почти немедленно отцу Николаю Рудичеву. Он же, Рудичев, «наследует» место благочинного после отставки Ивана Торопова в 1904 г. Это было первое «благочиние» Рудичева, ознаменованное, как мы помним, пропажей подлинных документов о венчании Достоевского. В том, чтобы вновь вернуть себе место благочинного, Рудичев был, конечно, заинтересован.

Хотя не исключено, что дело заключалось не в Минераллове, а в самом упомянутом спектакле: идеи Островского, как представляется, в ту пору не жаловались. Политическое же кредо Рудичева, который «расписывался» в своей приверженности «правым» взглядам и лозунгу «Бог, Царь и Отечество», нам уже известно. А тут — «фривольная» пьеса и личный враг под прицелом. Это он, Минераллов, наступил Рудичеву «на мозоль» в памятном 1904-м году, так внезапно прервав скоротечное, но удобное «сидение» на верхушке провинциальной церковной пирамиды.

Но даже если Рудичев не спровоцировал очередного консисторского разбирательства, то он воспользовался его плодами. Ибо в ходе следствия именно люди Рудичева давали самые компрометирующие для Минераллова показания. Вот, например, мещанин Николай Иванович Бастрыгин, на квартире коего Рудичев прожил четыре с половиной года, — так тот своего пристрастного отношения к Минераллову даже не пытается скрыть:

«Я видел, — докладывал Консистории Бастрыгин, — отца протоиерея Виссариона Минераллова с кием в руках и при мне он играл на биллиарде... Потом был я на сессии окружного суда из любопытства и видел в это время, как отец протоиерей Минераллов с чиновниками судебного ведомства закусывал и выпивал водку, чокаясь с чиновниками»⁶.

Такое показание Бастрыгина, конечно, должно было наделать в Кузнецке большой «фурор». Подвергнуть сомнению правдивость слов отца протоиерея... Да и как-то не укладывается: член общества трезвости, и — закусывал, выпивал и чокался. Да и где? На сессии окружного суда, — там, где по словам Минераллова, такого никогда не водилось. Скандал!

Участники и свидетели. — Но Бастрыгин — верный «авангард» Рудичева. А что же другие участники и свидетели «дела»? Вот как выглядит эта история со слов одного из обвиняемых в «неблагоповедении», неутвержденного в должности псаломщика Преображенского собора Ивана Псарева:

«11-го ноября 1907 года, — сообщал Псарев, — в г. Кузнецке в народном доме был любительский спектакль, поставлена была пьеса «Бедность не порок» Островского; спектакль был дан в пользу учащихся начальных школ города Кузнецка. Я, как сам недавно окончивший ученье в одном из училищ г. Кузнецка, по просьбе местных граждан об участии в пении на спектакле согласился и принимал участие в пении хора бытовых песен, но в качестве действующего лица в игре пьесы участия не принимал, равно и в танцах, кои были по окончании спектакля... Протоиерея о. Виссариона Минераллова на спектакле не было... Псаломщик Виктор Торопов участие в спектакле принимал только также, как и я..., танцевать же Торопов совершенно не умеет...»⁷.

Соглашаясь с Псаревым, Торопов в своем объяснении записал: «плясать не умею»⁸. Он, Торопов, был приглашен на спектакль в другом качестве — управлять хором певчих. Но происходило это, похоже, при молчаливом согласии и одобрении Минераллова. Ибо, хотя он и заметил Торопову в присутствии организатора спектакля Л. П. Ешина, что ему, как псаломщику, «неудобно выступать на сцене», но, как следует из сути показаний, присутствовал и даже руководил хором на спевках (репетициях) именно отец Виссарион⁹.

Да и почему бы не быть отцу Виссариону на спевках, когда в спектакле участвует его родственница, о чем мы узнаем из присовокупленной к делу афиши:

«БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК. Комедия в трех действиях. С пением и плясками. Сочинение А. Островского. Участвующие: госпожи Баева, Леонтьева, Нешумова, Малишевская, Минераллова, Пичугина, и др., господа Ушаков, Безносов, Нагорный, Докукин, Григорьев, Серебряков, Бийский и др. Хор 20 человек»¹⁰.

Упомянутая в афише Минераллова — либо жена отца Виссариона, Мария Леонтьевна, которой к этому времени исполнилось 9 лет, либо жена старшего сына, Вениамина, состоящего учителем кузнецкой соборной церковно-приходской школы, либо одна из дочерей¹¹, но старшей в ту пору исполнилось только 13. Не становится ли понятным, почему дело спектакля было воспринято Минералловым так близко? Между тем, соборный хор — любимое его детище, которым он по праву гордился. Так, двумя годами позднее он специально подчеркнет перед Консисторией выдержку из публикации в «Епархиальных Ведомостях» за 1906 г. по случаю поездки Начальника Алтайской Духовной Миссии епископа Иннокентия по Кузнецкому уезду. В публикации сказано:

«Местный хор под управлением самого о. настоятеля пел прекрасно. Такое чудное пение в редких церквах приходится слушать, и то только городских»¹².

Это — про отца Виссариона и его хор. Так разве могла его профессиональная «жилка» не откликнуться на приглашение хотя бы поприсутствовать на репетициях хора, если уж на самый спектакль вход священнослужителю по существовавшим церковным обычаям был запрещен? Вряд ли в соборе хор певчих был больше, чем на спектакле. Но если в соборе, согласно процитированным выше строкам, пение было чудесным, то каким же оно могло стать на спектакле с достаточным числом участников? Хор — «конек» Минераллова. Он строго блюдет поведение своих подопечных и состав хора подбирает лично. «Певчие, — вспоминал лекарский отставной ученик Яков Линев, — особенно ребята, шалят, а молодежь, которая ими управляет, не может с ними справиться. Но когда сам о. протоиерей на клиросе, то певчие ведут... себя прилично. Были случаи, когда некоторые вели себя худо, но о. протоиерей их увольнял из певчих»¹³. Так разве элементарная гордость созидателя хора и престиж собственного детища не подталкивала его вполне закономерно к нарушению канонов, постепенно изживаемых «новыми временами» даже в провинции?

Изживание канонов. — Пьесы Островского пользовались в Кузнецке особым успехом, Вениамин Булгаков, когда писал о «сценических» талантах своего брата Валентина, попутно сообщат следующее:

«А в 1902 году шестнадцатилетний Воля в качестве режиссера поставил на сцене Общественного собрания, в доме Шукшина, комедию А. Н. Островского «Доходное место», в которой отлично сыграл роль Жадова, а роль чиновника-взяточника Белогубова сыграл также бывший актер нашего «Театра на сеновале» — Яша Конов. Конечно, другие роли играли взрослые актеры-любители из кузнецкого «Общества любителей драматического искусства»¹⁴.

Но и «Доходное место», поминаемое Вениамином Булгаковым, и «Бедность не порок», из-за чего пережил столько неприятностей отец Минераллов, игрались в Кузнецке еще в 1893 г., а то и ранее, о чем мы можем судить из сохранившихся афиш. При этом и до спектакля, и после, необходимо было выполнить массу формальностей. Вот, к примеру, одно из донесений, отправленных кузнецким окружным исправником Лучшевым томскому губернатору 24 января 1893 г.:

«Согласно циркуляру Министра Внутренних Дел от 26 июля 1882 года за № 3071, представляя при сем Вашему Превосходительству афишу спектакля, данного в г. Кузнецке 30 декабря 1892 г. обществом любителей с целью на устройство предполагающейся в будущем городской лечебницы, имею честь почтительнейше донести, что от означенного спектакля, за произведенным на обстановку оного расходом, осталось 70 руб., которые Распорядительницей того спектакля г. Аргентовской сданы в ссудосберегательную кассу при Кузнецком Окружном Казначействе 10 сего января, № книжки 553 и последняя передана ею в распоряжение Кузнецкой городской Управы»¹⁵.

Итак — для того, чтобы поставить любительский спектакль, требовалось в точности исполнить соответствующий циркуляр Министерства Внутренних Дел и представить окружному исправнику афишу спектакля, который ее визирует и ставит резолюцию: «спектакль разрешается». Окружной исправник обязан рапортовать о спектакле губернатору и отчитаться перед ним в собранных и израсходованных средствах, которые кладутся на счет в окружном казначействе.

Постановка любого спектакля в 90-е годы XIX в. обрастала ворохом бумаг. Организаторы отчитывались перед исправником, аккуратно собирая расписки и подкалывая к отчетам счета из частных магазинов, где покупались реквизиты. Окружной исправник посылал часть бумаг губернатору, и так — по поводу каждого спектакля, коих могло быть сыграно за год немало.

Но вот прошло 15 лет, и что же изменилось? Всевидящий губернаторский глаз подмечает неисправность — не в отчете окружного исправника, — с того «взятки гладки». Непорядок усматривается в «извлечениях из сведений», кем-то для него специально подготовленных. И вот страдательной стороной выступает Минераллов. Не потому, что виновен, — можно ли винить человека за участие или содействие спектаклю? Беда в безнадежно устаревшей канцелярской машине, перемалывающей события с безнадежным опозданием: сказано кем-то, когда-то в давнишнем циркуляре — раз священник, то не положено...

«С папироскою в зубах». — «Изживание канонов», как видим, шло очень медленно, и Минераллов это прекрасно понимал. Но когда провинциальная рутина коснулась его лично, он дипломатично, мягко «отнекиваясь», сводит к нулю усилия «доброжелателей»: не участвует в спектакле. Абсурдность обвинений, похоже, понимали и в Томске, хотя в присланной из Кузнецка афише не заметить фамилию Минералловой, конечно, было нельзя. Сделали вид, что не заметили, и «дело» прекратили.

Минераллов отделался легким испугом и стал готовиться, очевидно, к войне с Рудичевым. В «театральном» деле бывший домовладелец Рудичева Бастрыгин очень нелестно отзывался о Минераллове: любитель он, дескать, «выпить, закусить и чокнуться». Не самое ли время отыграться? Тем более, что у Рудичева, как уже поминалось, — любовница, живущая в его доме под видом няньки и экономки. Коллега Минераллова и его помощник по собору, занимающий второе священническое место, Дмитрий Хандорин, говорит, что нянька — наложница. Не усидеть было Рудичеву в кресле благочинного...

И Рудичева действительно снимают в декабре 1909 г., а вместо него назначают благочинным Минераллова¹⁶. Через несколько дней после назначения «ответный удар». В первом номере за 1910 г. газета «Сибирская Правда» публикует статью, где отец Виссарион почти открытым текстом называется душегубом, бунтарем и разбойником. Статья называлась «Не на своем месте». Вот что в ней писалось:

«В № 42 газеты «Сибирская Правда», в отделе местной жизни, помещена заметка «Допустимо ли это?», в которой указывается на то, что священники ходят по улицам Томска с папироскою в зубах... Православные миряне таким поступком священников крайне возмущены».

И, — «я вполне разделяю скорбь тех православных русских людей, которые не могут видеть в рясе священника замаскированных хулиганов, единомышленников Гапона и Гр. Петрова», — признается автор пасквиля... —

«Я живу в городе Кузнецке Н-ской епархии, где есть два православных храма и при них три священника, один из них взят под покровительство влиятельными горожанами и чиновничеством, которые много содействовали его служебной карьере, при достижении сана соборного протоиерея. Теперь этот обыкновенный священник в сане протоиерея, на груди с золотым крестом. Так вот этого соборного протоиерея я ни разу не видел без папироски в зубах. А видеть его приходилось мне почти ежедневно в течение восемнадцати месяцев, ибо я нанимал в таком доме квартиру, мимо окон которой о. протоиерей отправлялся в собор на богослужение и возвращался оттуда, но всегда не иначе, как с папироской в зубах. Это раз. Несколько раз мне приходилось вместе с ним и со всем соборным причтом сидеть за обедом. В антрактах, между меню, протоиерей, важно развалясь за обеденным столом и играя золотым крестом, висящим на его груди, как брелоком или ключиком от часов, достает папиросу и закуривает, не перекрестившись на св. образ после принятия пищи, не спросивши согласия у остальных обедающих. Его примеру следует весь соборный причт, за исключением одного, не курящего никогда священника. В одну минуту столовая превращается в курильню и над столом, где расставлены кушанья, появляются кучи табачного дыма. Это второе. Курение табаку за общим столом не разрешается даже в таком месте, как ж. д. вокзал. Мало этого, о. протоиерей и его клир, «ничтоже сумняшеся», курит в церковной сторожке, входная дверь которой имеется только из церкви собора, и бывают случаи, что дверь из сторожки в церковь стоит открытой. Это третье. О. протоиерей, во время совершения им Богослужения, стоит перед св. престолом с заложенными за спину обеими руками под фелон, в то же время отставив одну ногу и передав корпус на другую, изображает Евгения Онегина, очевидно забывая, где он находится. Это четвертое». Заканчивается статья так: «В духовных семинариях мы подготовляем новых душегубов, бунтарей и разбойников»¹⁷.

«Душегуб и бунтарь». — Автор этой злой заметки — конторщик одного из кузнецких магазинов Иван Окулов. Жизнь кузнецкого клира была знакома ему в деталях благодаря родству со старостой Преображенского собора Максимом Эмануиловичем Окуловым. Как видно из приведенной выше статьи, ее главное действующее лицо — Виссарион Минераллов; поминается там, впрочем, и Дмитрий Хандорин — в качестве священника, который «никогда не курил». Могла ли газетная заметка по столь ничтожному поводу, как курение, иметь серьезные последствия для упомянутых в ней лиц? Могла. Ведь сняли же Минераллова в 1908 г. с должности благочинного лишь по одному подозрению в участии в «крамольном» спектакле. Минуло всего два года — срок не столь уж велик, чтобы в психологии людей, кровно затронутых его «театральной» провинностью, что-либо существенно изменилось.

В случае с «курительным» разбирательством произошла, однако, некая накладка, идущая вразрез с правилами, принятыми в Консистории. По этим правилам, как уже было сказано, обвиняемый отстранялся от должности не по установленному факту, а лишь по подозрению. Но Минераллов был назначен благочинным всего за несколько дней до появления заметки Окулова. Не отменять же, в самом деле, только что утвержденный указ Консистории по столь вздорным мотивам! Следствие, однако же, было назначено, для чего в Кузнецк опять пригласили священника Красносельского из села Тогульского — в таких делах он был «докой», поскольку выступал в том же качестве следователя со стороны Консистории в памятном деле о спектакле.

А что же Минераллов, — признает ли он за собой вину? Из его объяснений, аккуратно подшитых Красносельским к следственному делу, мы узнаем, что сам факт курения Минераллов не отрицает¹⁸: а что, де, собственно, такого? Но уж очень задевает его публичное оскорбление — какой же он бунтарь и душегуб, да и где связь между курением и «душегубством»? Автор заметки — злой человек и клеветник, а по сему «за клевету в печати Иван Окулов должен подлежать суду уголовному, — считает Минераллов. -Общественное мнение к таким горе-писакам, как Иван Окулов со своими безбожно-сектантскими убеждениями, относится с полным презрением»¹⁹.

Неосторожная фраза про «бунтарей и разбойников», как видим, свела на нет усилия Окулова и превратила его из обвиняющего в обвиняемого. В провинциальных играх, начинаемых, по обыкновению, с какого-нибудь пустякового хода, любым неосторожным шагом и даже словом можно легко свести на нет с трудом завоеванные позиции или нарушить шаткое равновесие сил. Впрочем, такими ли пустяковыми были эти игры, если ставки в них считались отнюдь не «легковесными», — иные теряли авторитет, другие — должность, исковерканной оказывалась чья-то жизнь, а то некоторые и вовсе с ней... прощались.

Ставка на жизнь. — Итак, — Иван Окулов. Забегая вперед, скажем, что Консистория по результатам «курительного» дела в своем решении отметила: «все писание г. Окулова составляет клевету на протоиерея г. Кузнецка...»²⁰. Таковое заявление было, конечно, «перебором», ибо даже сам Минераллов факт курения не отрицал. Но Консистория Минераллова только что назначила. Консистория не ошибается. С Консисторией не спорят. И раз все писание Окулова — «сплошная клевета», а протоиерей Минераллов настаивает на уголовном преследовании Окулова, как клеветника, то, стало быть, дела последнего не так чтобы хороши. Ибо статьей № 1039 действующего в ту пору Уложения о наказаниях клевета действительно рассматривалась уголовным деянием.

У протоиерея Минераллова — высокие покровители. Об этом Окулов писал в своей заметке. Очевидно, не без основания. Причем — покровители именно высокие, т. к., сразу же после опубликования статьи, Окулову пришлось срочно рассчитаться с работы и уехать в неизвестном направлении. Следователь Красносельский пытался Окулова разыскать через полицию, но в кузнецком уездном полицейском управлении ему было заявлено, что разыскиваемое им лицо «выбыло... неизвестно куда и сведений о местожительстве его в Полицейском Управлении не имеется»²¹.

На Окулове — несмываемое клеймо и «общественное презрение», о котором пишет Минераллов, называя его горе-писакой. Игра закончена и, как последняя реакция — фатальный исход. В воспоминаниях Георгия Куртукова находим своеобразный эпилог «курительной драмы»:

«Старший сын купца Окулова, Иван, — пишет Куртуков, — пошел с кумом штабс-капитаном Николаем Алексеевичем на охоту. Весна, только растаял снег, пароходы уже ходили. Шли охотиться на куликов, на бекасов. С заряженными ружьями они перескакивали с кочку на кочку... — произошел выстрел, сорвало правую часть черепа. Был жив, на пароходе с матерью повезли в Томск. Иван Окулов дорогой умер. Мать возвратилась с покойным сыном. Хоронили здесь, на кузнецком кладбище»²².

Несчастный случай? Сучок задел за взведенный курок? Возможно. Но возможно и другое, ибо в семействе Окуловых случаи самоубийства — не редкость. Если верить тому же Куртукову, мать Окулова, Ольга Леонидовна, была дочерью известного кузнецкого купца Емельянова, а его отец проработал в магазине Емельянова около 19 лет. После смерти Емельянова к матери Окулова приехал ее брат, Василий Леонидович, который учился в Томске и окончил коммерческое училище. Куртуков вспоминает, что Василий Леонидович предложил сестре «поделить хозяйство и имущество отца». Она в ответ: «Если нам с тобой заплатить моему мужу за 19 лет его работы в доме отца, останутся одни стены. Поезжай, учись, будем помогать». Василий Емельянов уехал в Томск и там застрелился»²³.

Таким образом, у Ивана Окулова — «дурная наследственность» и прямой пример для подражания. Так что его жизнь вполне могла оказаться ставкой в «полушуточном» споре о том, курит отец Виссарион или не курит. Стреляться из-за «понюшки табака»? Что ж, — в провинции и не такое бывало...

«Затаскивание» покойников. — Опорочить противника — вот ведущая доминанта в подобных азартных играх, где в роли фигурок и пешек — люди и судьбы. До мотивов и финалов никому дела нет, ибо главное — игра. Как могли довести до предполагаемого самоубийства Окулова? Почитаем донесение некоего Степана Егоровича, фамилию коего прочесть не удалось ввиду ветхости следственного дела. Скорее всего, это Степан Егорович Попов — почетный гражданин города Кузнецка. Вот его показания:

«...а когда он (т. е. Минераллов, — авт.) перешел из собора в Богородскую церковь, так покойников-то силой затаскивали в собор... а потом, когда о. протоиерей перешел в собор обратно — обратно и молящиеся из Богородской церкви перешли в собор... Осмеивание других явилось в корреспонденции по следующему случаю: в собор явилась жена И. Окулова и, не снимая перчаток, стала ставить свечи перед местными иконами и, следовательно, крестилась, в перчатках. Это показалось диким и смешным и молодые певчие ребята улыбались, глядя на эту госпожу»²⁴.

Но зачем понадобилось Попову так жестоко подставлять Окулова и компрометировать его супругу? Не потому ли, что его, Попова, собственная супруга, Елена Васильевна, по ночам тайком отлучалась из дому к полковнику Сухову, вовлекая в орбиту своих амурных интриг семейство Окуловых? Ибо тот же Георгий Куртуков рассказывает, что полковник Сухов ездил с названной любовницей на встречи именно в дом Окуловых, после чего счастливая пара отправлялась в номера к Сухову. Георгий Куртуков — надежный свидетель, потому что самолично сопровождал Попову и Сухова к Окуловым, за что получал от Сухова каждый раз по серебряному рублю²⁵. Так за что же любить престарелому почетному гражданину Попову семейство Окуловых, которые были прямыми свидетелями измены его молодой жены? «Курительное дело» Минераллова — прекрасный шанс отыграться и на Окуловых — Попов его не упускает.

Но значит ли это, что написанное Поповым о Минераллове — сущая неправда? Не значит, — только в ином смысле. Ибо «перетаскивание покойников» подтверждается другими авторитетными свидетелями — например, канцелярским служителем Иваном Павловичем Огородниковым:

«Проповеди его политического характера, — рассказывал Огородников о Минераллове, — были только вскоре после издания манифеста 17 октября и говорились для разъяснения этого манифеста, но говорились в таком характере, что ни у кого и тени сомнения не явилось, что в них есть что-либо противоправительственное... Как священник, о. протоиерей — один из самых лучших, бывших в г. Кузнецке, по нравственности, по трезвости, по благочинному служению и всем другим качествам — религиозный... Одно известно всем в Кузнецке, что его служение привлекает к себе многих. Так, когда он был переведен в Богородскую церковь, за ним и многие из собора ушли в ту же церковь, а когда он поступил снова в собор, количество молящихся в соборе опять увеличилось... Карточной игрой занимается изредка в винт, заменяет иногда партнера, но это бывает очень редко, — но больше он играет в шахматы. Раньше, может быть, играл более часто в карты, потому что знает игру в винт, но за последнее время лет пять — восемь совершенно почти не играет в карты... Служит у бедных, так и богатых, везде одинаково, но без рисовки... Рыбалкой занимается... И этого удовольствия, рыбалку, до сего времени никто ему не ставит в укор»²⁶.

Что до поминаемых Огородниковым проповедей Минераллова политического характера, то попутный интерес к ним «свыше» был вполне обоснованным. Его политическое кредо не совпадало с «рудичевским», и льстиво прославляемый Рудичевым девиз «Бог, Царь и Отечество» Минераллову, похоже, резал ухо. Неслучайно же в заметке Окулова Минераллов сравнивался с Гапоном и назывался бунтарем. Очевидно, такую реакцию могла вызвать в ту пору любая, даже самая безобидная, политическая проповедь; а использовать ее в личных целях было «делом техники».

«Дело техники». — Каждому вольно жить в мире увлечений и пристрастий. Судя по документам, Минераллову нравилась карточная игра, винт, шахматы, рыбалка. Не прочь он был выпить и поиграть на биллиарде. Многие его увлечения считались в ту пору предосудительными и Минераллов прекрасно это понимал, по мере возможности не афишируя своих нехитрых утех.

Каждый соблюдает генно впитанные правила игры. Механика их проста: все мелкие прегрешения до поры до времени обыватели глубинок склонны прощать друг другу. Все помнят, что живут в стеклянном доме. Но приходит момент, когда кто-либо, усыпленный привычной безнаказанностью, нечаянно перебегает дорогу личному врагу. Который, может быть, и сам погряз в пороках. Но затронуты интересы на диво самоценной и первоценной в провинции Личности. Непомерно ценимое чье-то Я удручено и обеспокоено. Сигнал для лавины компрометирующих доносов дан. Легко находятся усердные руки, которые копаются в личной жизни «обидчика», выискивая в ней то, что тщательно и многолетне скрывалось от других, или замалчивалось другими, все по тем же упомянутым правилам игры в стеклянном доме.

Например, — биллиард. Отец Виссарион тщательно скрывает это увлечение, вполне понимая нелепость своих опасений и начисто его отрицает в беседе с Красносельским. Однако рано или поздно тайное становится явным, и некий кузнецкий мещанин Иван Алексеевич Весовщиков, который в течение всего полутора месяцев служил в общественном собрании маркером при биллиарде, «проговаривается»:

«За это время, — пишет Весовщиков о зиме и осени 1907 г., -видел (я) о. протоиерея Минераллова в общественном собрании только один раз на каком-то заседании. После заседания он, отец протоиерей Минераллов, играл одну партию на биллиарде, я ему подавал шары»²⁷.

Итак, — все личное скрывается. Скрывается всеми. Не потому ли, что в качестве не только компромата, но и причин большинства расследований выступали именно личные мотивы? Вот, к примеру, врач, статский советник Вячеслав Михайлович Баев, очень авторитетная фигура. Он проживает в Кузнецке уже более 13 лет — срок, вполне достаточный, чтобы изучить личность Минераллова хотя бы на уровне слухов. И что же? Оказывается, он за все это время про «социальные» проповеди Минераллова или, скажем, про его увлечение картами, ничего не слышал²⁸. А как же винт? А как же проповедь Минераллова по случаю Манифеста 17 октября?

Особенно странным кажется показание Баева (в документе, очевидно, описка, правильно — земский врач Викентий Михайлович Баев). Ему ли быть безразличным к обвинению Минераллова в политике. Но он безразличие изображает отменно, именно в силу своих весьма небезопасных убеждений. Именно он с 1909 г. был весьма близок к сосланному в Кузнецк Обнорскому и входил в некий тайный кружок, что образовался вокруг последнего (см. подробнее: М. Кушникова. Остались в памяти края. — Кемерово, 1984. — С. 6 — 22).

Стало быть, «асоциальные» увлечения могут быть всем интересны, но тщательно скрываются; а политикой в провинции мало кто интересуется. Вот если бы политика была подоплекой каких-нибудь личностных столкновений — другое дело. Опубликованное в газете писание Окулова только тем и было интересно в Кузнецке, что за трескотней о «душегубстве» и «бунтарстве» Минераллова во всех красках расписывалась его дурная привычка покурить...

Пример свыше. — А если увлечение разделялось, скажем, каким-либо высоким епархиальным чином? Вот, например, епископ Исаакий очень любил рыбачить. В этом случае, надо полагать, увлечение «санкционировалось» и разрешалось священникам всей епархии. Впрочем, так оно и было, если верить кузнецкому почетному гражданину Степану Егоровичу Попову. «Рыбалкой занимается... и преосвященнейший Исаакий... Поэтому, думаю, что для священника это занятие прилично»²⁹.

Что касается рыбалки, Минераллов — горячий последователь преосвященнейшего Исаакия. В Кузнецке у отца Виссариона был близкий знакомый — Алексей Яковлевич Игумнов, который у городской управы перекупил с торгов аренду на право рыбной ловли — об этом рассказывает в воспоминаниях Куртуков³⁰. У Алексея Игумнова Минераллов частенько бывал в лавочке, где они вместе курили. С ним же с половины августа и весь сентябрь Минералов ходил рыбачить на Томь³¹. Службе это не мешало. Некий Андриан Елисеевич Миляев, например, на следствии показывал: «ходит на рыбалку о. протоиерей на р. Томь близ города на виду у всех, только в летнее время, — если кому он нужен, то всякий и с рыбалки его может взять, потому что он в самом почти городе рыбачит...»³².

А если предположить невероятное: преосвященнейший Исаакий любил бы не рыбалку, а биллиардную игру, или винт, да вдобавок еще «дымил»? Или был бы поклонником любительского театрального искусства? Или — допускал «пропустить рюмочку», как некогда — священник Тюменцев в памятных встречах с Достоевским? Возможно, — дел о курении Минераллова или его «участии» в спектакле «Бедность не порок» не было бы вовсе. Или вместо них были бы заведены дела другие — но тоже «личного свойства», однако точно нацеленные на «поражение противника» именно в его служебной ипостаси и в общественном положении.

День вчерашний и завтрашний, как водится, вели непримиримую борьбу на крохотной кузнецкой арене, как, вероятно, во всех российских глубинках. Каноны нарушались легко, видимость их уважения соблюдалась, но только учитывая «технику безопасности». Отдельные «вольнодумцы» смущали тишь и гладь маленького города, причем не очень, как видим, и преследовались — не курение и биллиардная страсть священников первоочередно заботили Консисторию. Проповедь была в руках иереев могучим оружием воздействия на умы, и пока священник не поминал «политику» всуе, курение ему можно было и простить. «Вольнодумства» не такого калибра сулили разруху веками устоявшихся порядков, — хотя, возможно, и были предвестниками таковой...

В Кузнецке начался «ледоход». Незыблемый ледок устоев уже трещал, — и наиболее упрямые его почитатели перескакивали со льдинки на льдинку, — пребывая в привычном состоянии ума. Наиболее «дремотные» вообще не позволяли себе замечать зловещих трещин.

Невдолге друзья и враги в Кузнецке разделятся совсем по другим приметам. Погибнут бывшие противники Рудичев и Минераллов одинаковой лютой смертью; ничего «не знавший» о «социальном лице» Минераллова врач Баев станет жертвой своей слишком бесстрашно афишируемой социальной и политической позиции. Это он с другом и помощником Романом Борисенко в 1919 г. станет спасать, актируя по болезни заключенных большевиков, лечить раненых партизан, за что попадет во время оккупации Кузнецка колчаковскими частями в тюрьму. В 1920 году он заведует первой городской больницей, но по-прежнему как «красный доктор» ездит по селам на вызовы. Во время такого вызова он был пойман одной из банд и казнен с неимоверной жестокостью.

Другой «возмутитель спокойствия», о. Дмитрий Хандорин, и вовсе «приживется» в новых условиях «после переворота», как до сих пор еще именуют в некоторых селах революцию 1917 г., что приведет его к не менее трагическому концу жизни.

ИСТОЧНИКИ

1. Вен. Булгаков. В том давнем Кузнецке... /Лит. обработка М. Кушниковой. — Кемерово, 1991. — С. 240.

12. Томские епархиальные ведомости — 1906. — № 19.

22. Кузнецкая старина. — Вып. 1. — Новокузнецк, 1993.- — С. 177.

25. Кузнецкая старина. — Вып. 1. — Новокузнецк, 1993. — С. 160 — 161.

30. Кузнецкая старина. — Вып. 1. — Новокузнецк, 1993. — С. 164.