[ Домой ]

[ Кузнецкие дни Ф.Достоевского ] [ Черный человек сочинителя Достоевского ]

[ Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов ]

[ Кузнецкий венец Ф.Достоевского ]

М. Кушникова В. Тогулев

Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов.

Страница 2 из 2

[ 1 ] [ 2 ]

Дозволенные пределы. — Когда задумывалась эта книга, во главу угла мы ставили несколько опорных моментов.

Прежде всего нам казалось необходимым опровергнуть устоявшееся, — как ни странно, по сю пору, — довольно широкое мнение, что кузнецкое бытование Достоевского, — всего лишь малозначительный эпизод в его жизни. В 70-е годы, в пору, когда речь шла об открытии Музея Ф. М. Достоевского в Новокузнецке, это мнение, особенно на локальном чиновничьем уровне, звучало вполне однозначно: не везде же, где у писателя случился роман, открывать музеи. Шло время, в 80-е годы музей был открыт и успешно действует. В 80-е же годы литературоведение медленно, как бы исподволь, допустило новое понятие: «кузнецкий период» Достоевского. И все же — сейчас, в годы 90-е, нередко поминаются те «всего лишь 22 дня» в общей сложности, проведенные Достоевским в Кузнецке, а потому — стоит ли так уже переоценивать значение этих дней в его жизни и творчестве…

Все это — напрочь забывая, что не количеством времени, а интенсивностью переживаний, в это время вписанных, измеряется значение того или иного периода в человеческой жизни. А если это писатель масштаба Достоевского…

Впрочем, стоит ли доказывать очевидное. Пребывание Достоевского на Семеновском плацу в ожидании смертной казни укладывается в весьма недолгое время — много ли его ушло с 7 часов утра 22 декабря 1849 г., пока «прочли смертный приговор, дали приложиться к кресту, преломили над головами шпаги и устроили наш предсмертный туалет (белые рубахи)… я был во второй очереди, и жить мне оставалось не более минуты»¹⁵.

Итак, сколько же времени? Час? Два?

Но можем ли мы преуменьшить роль этого пребывания на плацу в перевороте судьбы, душевного строя и в изломе психологии великого писателя на всю будущую жизнь.

По фатальному стечению причин и обстоятельств за последние сто лет исследователи жизни и творчества Достоевского, твердо запомнив «всего лишь 22 дня», похоже, не пытались придать должного значения такому ответственному определению, как «грозное чувство», которым Достоевский обозначил свои отношения с М. Д. Исаевой.

Смертная казнь…

«О, не дай господи никому этого страшного, грозного чувства»…

Исаева, а не то — «или с ума сойду, или в Иртыш»…

Но каковы же причины таковой стойкой недооценки кузнецкого периода Достоевского? Думается, их несколько.

Не странно ли, что, задумав написать посмертную биографию мужа, А. Г. Достоевская обращается за описанием его кузнецкого «эпизода» не к закадычному другу той поры А. М. Врангелю, не к Семенову-Тян-Шанскому, с которым Достоевский в кузнецкую пору встречался не раз и вел откровенные беседы (о чем мы читаем в воспоминаниях самого Семенова-Тян-Шанского, а также в его биографии, написанной никем иным, как Андреем Андреевичем Достоевским, племянником писателя), не в Барнаул, к С. И. Гуляеву, который вообще был близок к семейству Достоевских (с братом Мишей), и притом, что Достоевский в Барнауле бывал нередко, — а к А. Голубеву, знакомому преподавателю Томской семинарии, дабы тот узнал от Е. И. Тюменцева, что ему известно о кузнецкой поре ее супруга. Почему столь окольный путь? Не может ли оказаться, что, зная о болезненной ревности Анны Григорьевны к памяти Марии Дмитриевны, Достоевский о своих семипалатинско-кузнецко-барнаульских днях не очень с ней откровенничал, так что ей могли быть вообще не известны знакомые Достоевского по тем дням. Фамилия же Тюменцева была «на памяти», потому что факт венчания с Исаевой не вычеркнешь из хода жизни почившего супруга, а венчал — Е. И. Тюменцев. Притом священник. Уж он ничего не утаит и объективно все опишет…

После смерти Достоевского в 1881 г., вплоть до собственной кончины в 1918 г., Анна Григорьевна была единственной распорядительницей «посмертной биографии» мужа — великого писателя. Как мы знаем, ничто человеческое ей не чуждо, и она бестрепетно исключала из памяти о нем все, что касалось «грозного чувства». Не было этого периода в жизни Достоевского. Вообще ничего не было. Так, эпизод, не более…

Столь авторитетный биограф писателя, как Анна Григорьевна, бывшая и слывшая его неизменной помощницей во всех делах, высказала мнение, которое, вполне естественно, прижилось не только в России, но и во всем мире. Не было допущено других толкований. Потому что — не было таковых. Кроме единственного: Анны Григорьевны Достоевской.

Впрочем, — оговорились, поминая Россию.

Здесь после 1917 г. людям было не до Достоевского. «Прорвавшиеся» в 20-х годах воспоминания дочери писателя лишь подтверждали, что никакого «грозного чувства» не было, а лишь недолгая связь со вздорной, и к тому же неверной и сластолюбивой «африканкой».

С другой стороны, в те же 20-е годы существовало некое «обратное» течение воспоминаний. Которое велело съезду крестьянских и солдатских депутатов в 1918 г. принять решение об увековечивании пребывания писателя в Кузнецке, сделав мемориальной камеру в крепости, где он, якобы, содержался. В одной из своих статей известный сибирский писатель В. Зазубрин в 1926 г. подтвердил эту информацию, заведомо неверную, по местному преданию. Тот же В. Зазубрин, со слов местного краеведа Д. Т. Ярославцева, повествует о двухлетнем пребывании Достоевского в Кузнецке, а журналист А. Кручина, в очерке за 1923 г., «бьет рекорды», отпустив Достоевскому для пребывания в Кузнецке целых пять лет¹⁶.

Все это говорит о том, что семипалатинско-кузнецкий период Достоевского был удивительно мало изучен. И, похоже, не намного более исследован по сей день. Не может ли оказаться, что, подпав под гипноз различных «биографических хроник», дотошно — но нередко так неполно! — фиксирующих каждый шаг какого-нибудь деятеля, мы перестали учитывать реалии живой жизни, которые никак не поддаются абсолютной фиксации. Одно случайно найденное личное письмо, почему-то чудом сохранившееся в чьем-то архиве, мгновенно опрокидывает педантичные посмертные реконструкции иной жизни. Личная переписка на полях официального документа открывает неожиданные психологические глубины человека с безупречно-устоявшейся репутацией высокоэтической личности. Описание какого-нибудь провинциального происшествия вдруг косвенно вовлекает в орбиту неблаговидных дел почтенного чиновника с блистательным послужным списком…

Итак — семипалатинско-кузнецкий период Достоевского, похоже, слишком мало изучен.

«Белое пятно» в биографии Достоевского. — В последние годы в публикациях, посвященных «кузнецкому периоду» Достоевского, обычно звучат «22 дня», которые в общей сложности провел великий писатель в Кузнецке в 1856-57 гг. Эта версия, похоже, прочно прижилась. Очевидно, 22 дня складываются из трех приездов Достоевского к его избраннице Марии Дмитриевне Исаевой: 2 дня в июне 1856 г., 5 дней — в ноябре того же года и 15 дней в феврале 1857 г. Такие цифры поминает сам Достоевский в своих письмах, что составляет в сумме именно 22 дня.

Этот на первый взгляд несложный, но, как оказалось, далеко не проясненный подсчет получил «прописку» в современном нам историческом краеведении, о чем можно судить хотя бы по последнему выпуску кемеровского альманаха «Разыскания»¹⁷.

Однако при более внимательном рассмотрении уже опубликованных литературных источников возникает ряд вопросов. Перед нами три издания, посвященных творчеству Достоевского. В «Материалах к биографии Ф. М. Достоевского», опубликованных в приложениях к 10-томному собранию его сочинений в 1958 г., поминается всего лишь два приезда Достоевского в Кузнецк¹⁸. В академическом Полном Собрании Сочинений — только один, если судить по указателю мест пребывания великого писателя, причем протяженностью в 24 дня (27 января — 19 февраля 1857 г.)¹⁹. А в «Летописи жизни и творчества Ф. М. Достоевского», выпущенной в 1993 г. Институтом Русской Литературы Российской Академии Наук, мы обнаруживаем, что Достоевский якобы «прибывает в Кузнецк» 5 февраля 1857 г., 6 февраля венчается в Одигитриевской церкви, а всего же приезжал в Кузнецк три раза²⁰. Что касается даты отъезда Достоевских из Кузнецка, то в «Летописи» она проставлена более чем приблизительно — «около 15 февраля».

Более того, в той же «Летописи» находим загадочную фразу, что «Достоевский с женой проводит в Кузнецке неделю», тогда как в письмах Достоевского к А. Е. Врангелю от 25 февраля 1857 г. и к В. М. Карепиной от 23 февраля 1857 г. он сообщает, что «ездил в Кузнецк на 15 дней». Таким образом, остается лишь гадать, — возможно, составители «Летописи» это место из писем Достоевского поняли так, что из 15 дней, которые «проездил» писатель, он всего 7 дней провел в Кузнецке, а остальные дни ушли на дорогу? Или — брал отпуск на 15 дней, а уж сколько пробыл в Кузнецке, — кто знает?

«Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского» — прекрасно аннотированное издание. За каждым упомянутым в ней мало-мальским фактом из жизни писателя следует отсылка на авторитетный литературный источник.

Тем более удивительно, что за столь неожиданными историко-биографическими выкладками, сократившими бытование Достоевского в Кузнецке на целую неделю, последовало, среди нескольких ссылок на книги М. Кушниковой («Остались в памяти края», «Кузнецкие дни Федора Достоевского», «Черный человек сочинителя Достоевского»), также и указания на то, что Достоевский якобы прибыл в Кузнецк 5 февраля, то есть буквально накануне венчания (6 февраля)²¹.

Излишне напоминать, что точного количества дней, проведенных Достоевским в Кузнецке, в работах названного автора никогда не указывалось, поскольку, как уже сказано, это сложный и до сих пор не вполне проясненный вопрос. По нашему мнению, при подобном разнобое трактовок надежнее всего считать дни пребывания Достоевского в Кузнецке, исходя из первоисточника, т. е. из его писем, в которых он весьма точно определяет сроки встреч с М. Д. Исаевой.

Почему приходится вновь возвращаться к этой уже ставшей сакраментальной цифре — 22 дня? Ответ прост: сколько раз не доводилось бы перечитывать письма Достоевского, в них постоянно обнаруживаются мельчайшие, доселе незамеченные оттенки, которые вдруг высвечивают новую загадку и позволяют предположить новую гипотезу, связанную с творчеством или с биографией писателя.

Так, поездка Достоевского в Кузнецк, где он венчался, из Семипалатинска, где он постоянно проживал — вообще цепь загадок. Достоверно известно, опять же сугубо из его писем, что выехал он из Семипалатинска 27 января 1857 г. и через некоторое время был в Барнауле, который находился на пути в Кузнецк. Известно также, что здесь Достоевский встретился с выдающимся ученым П. П. Семеновым-Тян-Шанским. Но — сколько же времени пробыл Достоевский в Барнауле?

В воспоминаниях Тян-Шанского упоминаются вовсе фантастические сведения: якобы Достоевский прожил у него «две недели в необходимых приготовлениях к своей свадьбе», и что в эти две недели Достоевский читал ему отрывки из «Записок из Мертвого Дома»²². Но — если Достоевский выехал из Семипалатинска 27 января, а пробыл у Семенова-Тян-Шанского 14 дней, то в Кузнецк он, стало быть, прибыл 10 февраля или около того, — тогда как из его писем и из широко известного сегодня «Обыска брачного» № 17, венчание его с Исаевой состоялось 6 февраля.

Эту ссылку на воспоминания Семенова-Тян-Шанского мы приводим намеренно, чтобы еще раз подчеркнуть, сколь мало изучен так называемый «кузнецкий период» Достоевского: в названной выше «Летописи» упомянуто, что сведения, почерпнутые из воспоминаний известного ученого — неточны. Но — до недавних пор на них ссылались, об их неточности заговорили совсем недавно. Из более новых данных в «Летописи» читаем, что Достоевский, по пути в Кузнецк, сделал остановку в Змиеве и 4 дня пробыл в Барнауле. В результате, учитывая 1 день на путь в Змиев и остановку в нем, 1 день пути в Барнаул, 4 дня пребывания там и 1 день пути в Кузнецк, получается, что Достоевский должен был прибыть в Кузнецк 2 февраля. Это было бы куда правдоподобнее приезда в самый канун свадьбы. Однако, в «Летописи» названо 5 февраля, и эта дата несомненно войдет в научный обиход, как представленная столь солидным источником.

Но — перечитывая письма Достоевского к Врангелю в смятенный период разлуки с Исаевой, — письма, проникнутые, особенно в последний год до венчания (1856), сомнениями, тревогой, отчаянием, вызванными присутствием соперника, Н. Б. Вергунова, в жизни Исаевой, — психологически неоправданным кажется, что с 27 января по 1-2 февраля (а тем более — по 5-е) Достоевский, который до последнего мгновения опасался, не уведет ли Вергунов Исаеву из-под венца — психологически недопустимым кажется, что он мог «упустить» 7-9 дней, пребывая то в Змиеве, то в Барнауле, вместо того, чтобы «ринуться» наконец в Кузнецк.

И тогда обратимся еще к одной дате. Мы знаем, — о чем упоминается в той же «Летописи», — письмо, что 1 февраля подполковник Беликов пишет из Семипалатинска в Кузнецк священникам с просьбой обвенчать Достоевского с Исаевой. Это тем более странно, что, судя по упомянутым выше датам, приведенным в «Летописи», Достоевский давно в пути, и уже совершенно необъяснимо, почему он, отправляясь венчаться, не взял с собою предусмотрительно тот документ, без которого обвенчать его, по существующим в те поры правилам, никак не могли²³.

Конечно, никакие «летописи», по определению, не могут подневно и поминутно зафиксировать, ход человеческой жизни. Бытование человека на грешной земле не являет собою целенаправленный путь к будущей летописи, а потому отнюдь не каждый свой час каждый из нас документирует. Более того, современники, почти как правило, осознают важность, значительность, гениальность писателя, художника, политического деятеля, через долголетний период времени. При жизни он — просто современник. Воспоминания пишутся «спустя жизнь». Когда они изрядно потускнели и, если не подкреплены письмами или дневниковыми записями, могут быть далеко не точны по датам, и даже по сути излагаемых событий (что касается неточности дат, вспомним неточные воспоминаний Семенова-Тян-Шанского о двухнедельной побывке у него Достоевского накануне свадьбы).

Казалось бы, не к теме — но как не упомянуть, например, что даты рождения, смерти и место погребения В. П. Обнорского, достаточно долго прожившего в Кузнецке, даже после уточнений, введенных в его биографию кузнецким историком и краеведом А. И. Полосухиным еще в 1950-м году, — а Полосухин лично знал Обнорского и был свидетелем последних лет его жизни, — даже после этих уточнений в Энциклопедических словарях они еще долго оставались туманными, и в упомянутых данных бытовал полный разброд.

Так что точная дата приезда Достоевского в Кузнецк перед венчанием в феврале 1857 г., на наш взгляд, более чем загадочна, если ко всему сказанному добавить еще утверждение священника Е. И. Тюменцева, венчавшего Достоевского с Исаевой, что тот прибыл в Кузнецк даже не в феврале, а еще в конце января, о чем Тюменцев пишет адресату А. Голубеву, который обратился к нему за уточнениями по кузнецким дням Достоевского в 1884 г. по просьбе Анны Григорьевны Достоевской²⁴.

Не менее загадочна и дата отъезда Достоевских из Кузнецка после венчания. Как уже было сказано, в «Летописи» поминается «около 15 февраля». Возможно, это и произошло в середине месяца, поскольку 20 февраля Достоевский возвращается в Семипалатинск с женой, о чем сообщает другу А. Е. Врангелю и родственникам, — притом, что по пути задержался на 4 дня в Барнауле, где у него случился сильнейший припадок эпилепсии. В «Указателе мест пребывания Ф. М. Достоевского с 1832 по 1859 гг.», в т. 28 кн. 1 академического издания сочинений Достоевского, мы читаем дату выезда из Кузнецка 19 февраля, а прибытия в Семипалатинск — 20 февраля. Таким образом, совершенно утраченными оказываются 4 дня болезни, проведенные в Барнауле²⁵.

Все это еще более доказывает, что кузнецкий период Достоевского и по сей день — «белое пятно», и мы не можем, при нынешнем состоянии источников, даже предположительно утверждать, насколько продолжительным он был, кроме как ссылаясь на первоисточник — собственные письма писателя.

Исходя из нового осмысления этого периода, длительность его кажется понятием достаточно спорным. Действительно ли укладывается связка, сроднившая имя писателя с Кузнецком, в арифметически точно подсчитанное число дней, проведенных им под сенью маленького деревянного дома, где в Кузнецке жила М. Д. Исаева?

Не трактуем ли мы непозволительно узко этот период на манер школьно-краеведческого подхода: «в этом доме ночевал тогда-то такой-то»?

А как же эпистолярный роман — иначе не назовешь! — связывавший Семипалатинск с Кузнецком (считай Достоевского с Исаевой) в течение двух лет, с 1855 по 1857 гг.? Как известно из писем Достоевского к Врангелю, он писал Исаевой в Кузнецк с каждой почтой и почти столь же часто получал от нее ответы. Их письма не сохранились. Но содержание их нам, к счастью, известно. Потому что Достоевский почти полностью пересказывал описанные в них основные моменты в своих письмах, адресованных другу Врангелю. Не сохранились бы и эти письма, — сегодня мы знали бы, возможно, лишь то, что 6 февраля 1857 г. великий русский писатель венчался почему-то в Кузнецке с некоей М. Д. Исаевой, с которой прожил недолгие и несчастливые несколько лет. Но — письма Достоевского к Врангелю сохранились, как и воспоминания последнего. И это позволяет нам утверждать, что кузнецкий период Достоевского измеряется никак не 22 днями (или 20, или 19), «физически» проведенными в Кузнецке, а двумя годами, когда сугубо «физически» находясь в Семипалатинске, он мысленно, духовно и эмоционально пребывал рядом со своей избранницей в Кузнецке. «Только бы видеть ее, только бы слышать! Я несчастный сумасшедший! Любовь в таком виде есть болезнь…», «Я как помешанный в полном смысле слова все это время…», «Я бросил все, я ни об чем не думаю, кроме как об ней» — это выдержки из писем Достоевского к Врангелю…

Однако, перечитывая не только сохранившиеся источники (письма и воспоминания), упомянутые выше, но и ряд произведений Достоевского, мы позволяем себе сделать, на первый взгляд, самые смелые сопоставления, часто отнюдь не подтверждающие установившиеся воззрения на историю написания того или иного романа, притом нередко искренно удивляясь: как могли доселе остаться незамеченными многие совершенно очевидные аналогии, не только ситуаций, но даже способы их изложения в романах и письмах писателя. И это касается отнюдь не только написанных «по-горячему» произведений, как «Дядюшкин сон» или «Село Степанчиково и его обитатели». Хрестоматийно известны отголоски кузнецкого периода в «Униженных и оскорбленных», в «Идиоте», в «Преступлении и наказании». К удивлению, недавно обнаружены вполне очевидные, а порой, почти буквальные, сколки кузнецкой драмы в «Вечном муже» и в «Записках из подполья».

Но удивительнее всего, что даже в «Беса» (1871), а тем более в «Братьях Карамазовых» (1880-81) мы находим отдаленные отголоски кузнецкого периода Достоевского.

И в том и в другом романе привлекает внимание использование Достоевским излюбленного приема: сохранение имен тех, кто послужил полным или частичным прототипом для его героев. Так, в «Братьях Карамазовых» мы находим не только старца Зосиму, в большей мере «списанного» с кузнецкого Зосимы, но и следы купца Михаила Васильева (зятя Тюменцева) в образе одного из описанных грешников, искавших покаяния, и тоже с сохранением имени — «Михаил», — после исследования документальных материалов почва для такого предположения кажется вполне устойчивой. В «Бесах» же мы находим странный треугольник имен: Мария (Лебядкина, болезненным чувством связанная с пьющим горькую братом) — Николай (Ставрогин, считавший себя виновным в ее смерти и бывший ее «тайным мужем») — Федька Каторжный (фактический убийца).

Мы ничего не утверждаем. Мы лишь удивляемся. В 1871 г., через полтора десятка лет после кузнецких событий, Достоевский умерщвляет несчастную Марию, замученную братом-алкоголиком (Исаев?), возлюбленным (Вергунов?) и, наконец, что, очевидно, самое мучительное для писателя, — (им самим?) Федором, который отбывал каторгу…

Предвидя возможные возражения и обвинения в «местническом патриотизме», рискнем все же предположить — не длился ли «кузнецкий период» Достоевского с 1855 г. до конца его дней, никак не умещаясь в точные цифровые рамки: 22 дня?

Свое чувство к Исаевой Достоевский называл «грозным». Этот роман и был подобен обрушившейся на них стены. Грозе, отголоски которой, как послегрозовые раскаты грома, отзвучали через четверть века — вместе с кончиной великого писателя.

Но вернемся к причинам явления. В 30-е годы, судя по роману И. Эренбурга «День второй», в Кузнецке о Достоевском мало кто помнил. И домик его интереса не вызывал. Стройка, великая стройка, КМК — в центре внимания. Разве отдельные «чудаки», вроде Ярославцева (которого, впрочем, к тому времени тоже уже нет в живых) еще вписывали недавно имя Достоевского в историю Кузнецка, но уже с упомянутыми огрехами, вызванными незнанием фактов верой в слухи…

Немногим позднее Достоевский попадает в «негласную опалу». Настолько, что во многих работах о Кузбассе 40-х и последующих годов о нем и поминаний нет. Но поскольку «опала» негласная, то на всякий случай, — вдруг найдется настырный опять же чудак, который тому подивится, — аргумент наготове: 22 дня, «эпизод»…

Устойчивость штампа. — Удивительно, что по сей день некоторые исследователи продолжают недоумевать: разве же случилось в жизни Достоевского что-либо особо примечательное в Кузнецке? В наших краях, к «месту событий» поближе — сколь позволяли приличия, от тесной связи Достоевского с Кузнецком еще недавно пристойно открещивались (очевидно, у многих чиновных лиц «краеведческая» опала с Достоевского долго так и не снималась — тому свидетельство трудности и «муки рождения» Новокузнецкого музея Ф. М. Достоевского в 1981 г.). Но время шло, замалчивание стало смешным, да и невозможным.

Но десятилетиями воспитанная робость сковывала мышление, не позволяя заглянуть под покровы «штампа восприятия», заданного еще в конце прошлого века А. Г. Достоевской. Так, как будто «сегодня» и «некогда» подали друг другу руки, перешагнув разделяющее их столетие и связывая прерванное представление о Достоевском, слово в слово и букву в букву.

Осмыслив сказанное выше, мы пришли к выводу, что насущнейшая задача — пристальное и нещадно низвергающее робость мышления исследование сибирского периода Достоевского, в частности, кузнецкого, и нарочито именно его. Поскольку «Достоевский начинается в Сибири», по справедливым словам одного известного японского исследователя, недавно посетившего новокузнецкий Дом-музей. А в сибирском периоде писателя — две отправные точки для последующего формирования его психологического и творческого строя: «Мертвый Дом», где Личность — ничто, и глубокая провинция, где Личность — все.

Думается, именно на этом пути исследователей ждут неожиданные находки, которые могут во многом изменить устоявшиеся определения и оценки творчества Достоевского, сделанные в отсутствие условий «чистого эксперимента», то есть подобные результату, полученному при решении задачи с неким неучтенным числом, каким был кузнецкий период. При наличии почти «белого пятна» психологической биографии писателя, причем — отложившего свой отпечаток на большую часть его творчества.

Потому наша первая задача состояла в том, чтобы возможно полнее, с помощью документов, хотя бы частично описать реалии кузнецкого «эпизода» Достоевского — ибо, увы, такое определение, как уже было сказано, бытует по сей день…

А потому другим важным моментом была необходимость, по мере возможности, документально подкрепить гипотезы (или право на выдвижение их) о личности Вергунова и о том обороте, который приняли его отношения с Марией Дмитриевной уже после венчания с Достоевским и вплоть до ее кончины. Это — чтобы проследить, сколь глубокий след оставило вынужденное раздвоение в психологии Достоевского, вызванное его «грозным чувством»: защитник «униженных и оскорбленных» трижды — по отношению к А. И. Исаеву, супругу Марии Дмитриевны, к Николаю Борисовичу Вергунову, да и к самой М. Д. Исаевой, — оказывается источником унижений и бед. Отсюда, думается, истоки «Вечного мужа», равно и «Записок из подполья».

Но, пожалуй, наиболее важным моментом для нас было изучение психологического климата провинции, в поисках все новых и новых аргументов, подкрепляющих уж вовсе «дерзкую» гипотезу: почти все герои Достоевского, где бы ни происходило действие романа и сколь бы высоких кругов оно ни касалось, были «провинциалами» по качеству отношений к самим себе и по оценкам окружающей их среды, поступков, своих и чужих. По замечанию Н. А. Добролюбова, у Достоевского — общая черта: «боль о человеке», который признает себя не в силах, или, наконец, даже не вправе быть человеком настоящим, полным, самостоятельным человеком, самим по себе…». Стало быть, — личностью.

«Под лупу» рассмотренные действия и переживания, чисто провинциальные «кружева» в отношениях даже высокопоставленных и весьма просвещенных героев Достоевского, думается, — властное следствие той неизбывной «зарубки», полученной в Мертвом Доме, где, как уже было сказано, Личность — ничто, и в провинциальном Кузнецке, «обидевшем» любимую женщину писателя, где Личность — все.

Два полюса, велящих пристально, бережно, пристрастно подмечать малейшее проявление характеров. Самобытные же характеры во всей обнаженности были постигнуты писателем именно в Сибири: в Мертвом Доме и в сибирской глубинке.

Л. Н. Толстой, отвечая Страхову в письме от 3 сентября 1892 г. пишет: «Нет, я остаюсь при своем мнении. Вы говорите, что Достоевский описывает себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! Результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуто, тем общее всем, знакомее и роднее…»²⁶.

Как отнеслись бы герои архивных страстей к героям романа Достоевского? Полагаем, они бы признали их кровной себе родней. Тому порукой архивные папки, что легли в основу нашей работы и без которых эта книга не могла бы появиться.

Наша книга состоит из двух частей. В «Ликах провинции» мы касались личной жизни священников, купцов и учителей, равно удивительных происшествий, случавшихся в жизни прочих обывателей Кузнецка. В период пребывания в нем М. Д. Исаевой, когда, как уже было сказано, она могла письменно делиться своими впечатлениями о Кузнецке с Достоевским, но и куда как в более поздние времена. Листая архивные папки, содержащие нелицеприятные жизнеописания многих видных и невидных обитателей Кузнецка, мы нашли, думается, некий ключ к пониманию удивительной правдивости и вместе с тем фантастичности произведений Достоевского. Как и у его персонажей, у героев нашей «провинциальной летописи» поражает полное расхождение между видимостью, т. е. формой поступков, и истинными их мотивами. Они бывают порой так мало связаны друг с другом, что нелегко распутать многослойную «вязку» фактов из деяний и взаимоотношений множества людей «одного пятачка», чтобы докопаться до истинных стимулов того или иного поступка. И нередко благообразие последнего в корне разнится с неблаговидностью породивших его корней. Думается, многие кузнецкие происшествия 40-х и 50-х годов прошлого века, поразившие нас сегодня, вполне могли удивить и чувствительную, воспитанную с детства в весьма просвещенном обществе М. Д. Исаеву. И, конечно же, она могла описать и факты, и произведенное ими впечатление в письмах к Достоевскому. Более того, в маленьком городе «нашумевшие истории» или странности поведения обывателей запоминаются надолго и передаются как легенды. Так что, пребывая в Кузнецке 10-15 дней, великий писатель вполне мог в «банк» будущих образов внести услышанное там от новых знакомых. Священник Тюменцев, исправник Катанаев, смотритель училища Булгаков — это же своего рода судьбою помеченные «летописцы» родного города.

Другая деталь, поразившая нас в «провинциальной летописи» каковой невольно оказалась вторая часть книги — это роль случая и мнимых случайностей в судьбах людей и ходе «городских происшествий». Другое дело, что все «случайности», если проследить их до самых истоков, оказываются давно и закономерно подготовленными характерами и обстоятельствами. Думается, эти особенности должен был подметить и Достоевский, впервые окунувшись, хоть ненадолго, в провинциальный быт. И именно он, в жизни которого Случай — своего рода перст судьбы, не мог не заметить фарсовость провинциальных хитросплетений, тех самых «кружев», которые провинциалы не умеют, да и не стараются плести «без узелков». И, думается, не могли эти «кружева» не отразиться, скажем, в «Дядюшкином сне» или в «Идиоте», где — что ни шаг, то расхождение между видимым поведением и внутренним стимулом поступка, равно наивно-ухищренные «подставки», которые персонажи подстраивают друг другу. Иногда злорадствуя, иногда — горько сожалея, а иногда, «заголяясь» до предела и предаваясь раскаянью.

Архивные папки, сохранившие, спрессовавшие страсти, будни, триумфы и злодеяния былых обитателей уездного города, думается, весьма типичного для России, подарили нам не только «Загадки провинции», но и «Лики» ее, что в совокупности составляет естественный и, главное, нелицеприятный фон для понимания «кузнецкого периода» Достоевского и для отражения этого периода в последующем его творчестве. «Лики» живописуют именно тот климат, в котором Достоевский жил много лет.

В заключение авторы выражают искреннюю благодарность сотрудникам Государственного Архива Алтайского края, Государственного Архива Новосибирской области, Тобольского филиала Государственного Архива Тюменской области, Зональной Научной библиотеки Томского Государственного Университета, а в особенности — директору Государственного Архива Томской области Анне Владимировне Большаковой и сотрудницам этого архива И. М. Семеновой, О. Б. Ткаченко, Л. С. Сухушиной, О. К. Русиной, С. П. Борисовой, В. В. Забаевой, предоставившим возможность в практически «полузакрытом», ввиду многолетнего ремонта, архиве изучать дореволюционные редкие фонды.

Эта книга не могла бы состояться без многолетнего финансирования и творческой заинтересованности Новокузнецкого Литературно-мемориального Дома-музея Ф. М. Достоевского, который и был вдохновителем этой работы, равно и без дружеской поддержки новокузнецкого издательства «Кузнецкая крепость», на счету которого, в числе прочих, — несколько книг, связанных с историей старого Кузнецка.

Источники:

1. Достоевский в изображении его дочери Л. Ф. Достоевской. — М. — Пг., 1922. Подробнее см. главу «Из жизни уездного учителя Вергунова».

2. Там же.

3-4. А. Шадрина. Кузнецкое уездное училище — один из немногих сохранившихся памятников архитектуры в Новокузнецке // Кузнецкий рабочий — 1989. — 5 января.

5. М. Кушникова. Черный человек сочинителя Достоевского. — Новокузнецк, 1992.

6. Кузнецкий рабочий. — 1990. — 7 июня.

7. См. ГАКО, ф. ОДФ-60, кузнецкие метрические книги за 1893 г.

8. Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений. — Т. 28. — Кн. 2. — Л., 1985. — С. 551.

9. Л. Н. Толстой. Собр. соч. в 22 томах. — Т. 19. — М., 1984. — С. 251.

10. Ф. М. Достоевский. — ПСС. — Т. 28. — Кн. 1. — Л., 1985. — С. 176.

11. Л. Н. Толстой. Собр. соч. в 22 томах. — Т. 18. — М., 1984. — С. 876.

12. Л. Н. Толстой. Собр. соч. в 22 томах. — Т. 20. — М., 1984. — С. 745.

13. Л. Н. Толстой. Собр. соч. в 22 томах. — Т. 18. — М., 1984. — С. 878.

14. Л. Н. Толстой. Собр. соч. в 22 томах. — Т. 19. — М., 1984. — С. 25.

15. Ф. М. Достоевский. — ПСС. — Т. 28. — Кн. 1. — Л., 1985. — С. 161.

16. Подробнее см. очерк «На протяжении века» в наст. изд.

17. Разыскания. Историко-краеведческий альманах. — Вып. 3. — Кемерово, 1993. — С. 15.

18. Ф. М. Достоевский. Собр. соч. в 10 томах. — Т. 10. — М., 1958. — С. 533-620.

19. Ф. М. Достоевский. — ПСС. — Т. 28. — Кн. 1. — Л., 1985. — С. 543.

20. Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. В трех томах. 1821 — 1881. — Т. 1. — Спб., 1993. — С. 224-235.

21. Там же. — С. 233.

22. Там же. — С. 233.

23. Там же. — С. 233.

24. Бекедин П. В. Малоизвестные материалы о пребывании Достоевского в Кузнецке // Достоевский. Материалы и исследования. — Вып. 7. — Л., 1987. — С. 227-238.

25. Ф. М. Достоевский. — ПСС. — Т. 28. — Кн. 1. — Л., 1985. — С. 543.

26. Л. Н. Толстой. Собр. соч. в 22 томах. — Т. 19. — М., 1984. — С. 250.

  << Назад  Далее>>

 [ Введение ] [ Глава I ] [ Глава II ]  [ Глава III ] [ Глава IV ] ] [ Глава V ] [ Глава VI ]

[ Глава VII ] [ Глава VIII ]  [ Глава IX ] [ Глава X ] ] [ Глава XI ] [ Глава XII ] [ Глава XIII ]

[ Глава XIV ]  [ Глава XV ] [ Глава XVI ] [ Послесловие ] [ Приложения ]

© 1990- 2004. М. Кушникова.

© 1992- 2004. В. Тогулев.

Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.

Web-master: Брагин А.В.