Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов

Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов.

Часть первая

ФЕНОМЕН ПРОВИНЦИИ

Свидетели и участники «кузнецкой драмы»

Глава первая

ИЗ ЖИЗНИ УЕЗДНОГО УЧИТЕЛЯ ВЕРГУНОВА

Перечитывая письма Достоевского. — О кузнецкой коллизии, связавшей в роковой узел сочинителя Достоевского, его возлюбленную, а впоследствии супругу, М. Д. Исаеву и уездного учителя Николая Вергунова, написано довольно много²⁸.

Однако до недавних пор к области догадок и толкований относилась версия о том, что Вергунов, — к изумлению исследующих «кузнецкий период» Достоевского, — поставивший свою подпись на «Обыске брачном № 17» от 6 февраля 1857 года в качестве шафера по жениху, Достоевскому, последовал за четой Достоевских в Семипалатинск и даже в Тверь после их отъезда из Сибири, а также будто бы имевший встречу с Марией Дмитриевной перед самой ее кончиной. Версии эта возникла, как уже было сказано, прежде всего с подачи дочери Достоевского Любови Федоровны, опубликовавшей в Берлине в 1922 году свои воспоминания об отце, где пишет, что ничтожный домашний учитель Вергунов, очень красивый мужчина, следовал за Исаевой повсюду «как собачонка».

Сколько исследователей — столько мнений. Мы, лишь опираясь на произведения великого писателя, которые, более чем у какого-либо другого, преимущественно автобиографичны в прямом или косвенном отношении, считали и считаем, что все было именно так (см. М. Кушникова. Черный человек. — Новокузнецк, изд. «Кузнецкая крепость», 1993 г.). Но догадки и толкования хороши до поры, и время неизбежно вносит в них уточнения, предоставляя подтверждения или опровержения, в виде архивных данных, дремлющих, но не вовсе…

Так, совсем недавно попалось в Томском архиве начатое в 1863 г. и законченное в 1864 г., как уже было сказано выше, дело семипалатинского учителя Николая Борисовича Вергунова, в котором от донесения к донесению по инстанциям прослеживается «изживание» последнего из Семипалатинского приходского училища, вплоть до домашнего ареста и пожелания высокого начальства направить его «для исправления» аж в Нарым — известное место ссылки. За что? Кроме неисправностей и неточностей в ведении библиотечных дел за Вергуновым по донесениям фактически ничего не числится. Мы предполагали, что все это «Дело» возникло неспроста. Что, возможно, была некая несанкционированная отлучка Вергунова — возможно, весной 1864 года к смертному одру Исаевой в Москву. К этой догадке добавилась другая. Почему именно в августе 1863 года начато упомянутое «Дело», когда Вергунов обращается по начальству, пытаясь упрочить положение? Перечитываем письма Достоевского. В июне 1863 года Достоевский пишет Тургеневу:

«…А что касается до предыдущих писем, то болезнь жены (чахотка), расставание мое с ней (то есть не умерев в Петербурге, — авт.), оставила Петербург на лето, а может быть и долее, причем я сам ее сопровождал из Петербурга, в котором она не могла переносить более климата…»²⁹.

Итак, в начале лета Достоевский увозит М. Д. во Владимир, где климат мягче, а сам вскоре уезжает за границу. Заметим, в поездке этой бурно развивается его роман с Апполинарией Сусловой, и не потому ли сделан акцент «причем я сам ее сопровождал» — все, мол, как у людей…

Любопытное письмо следует 8 сентября 1863 года из Турина (Италия) к сестре М. Д., Варваре Дмитриевне, с которой у Достоевского вполне дружеские отношения:

«…Видите, хоть я ей и выдал до октября денег достаточно, но я Вам рассказывал, возвратясь из Владимира, что она (М. Д. Исаева, — авт.) лечится и что в случае излечения ей надо дать доктору по крайней мере 100 р. Она говорила мне, что 100 р. для нее страшно много и что она не может. И вот теперь, получив мое письмо, где я уведомляю ее, что посылаю ей деньги, она, может быть, по щедрости своей (а она щедрая и благородная) и решилась дать эти 100 р., надеясь на мои деньги. Да кто знает, может, еще что-нибудь и купила себе. Так что теперь трепещу, что ей недостанет до октября. А это мне вдвое хуже, чем если б мне недостало. Боюсь, потому что она дорога мне. Тетенька, милая, если у Вас будут лишние деньги до моего приезда, то нельзя ли послать ей рублей 75. Пишите хоть что-нибудь о Марии Дмитриевне и о настоящей истории с деньгами»³⁰…

А дело в том, что едва послав жене деньги, Достоевский проигрался и просит «тетеньку» послать ему 100 рублей из посланных денег обратно.

В сентябре того же года, дня 30-го, Достоевский пишет Павлу, своему пасынку (сыну М. Д.):

«Но вдруг Варвара Дмитриевна мне пишет недавно, что мамаша ей писала, будто она ни одного письма от меня еще не получила. Я мамаше больше всех писал, поминутно писал. Как же она ничего не получила, тогда как к другим все мои письма дошли?»³¹ (Но так ли уж «поминутно» — коли в разгаре драматичнейший момент в отношениях с Сусловой! — авт.).

Осенью 1863 года Достоевский возвращается в Россию и 10 ноября уже из Владимира пишет Варваре Дмитриевне странное письмо:

«…по некоторым обстоятельствам, о которых рассказывать долго, мы, то есть я и Марья Дмитриевна, решились переехать совсем в Москву. Во Владимире во всяком случае нет почти никакой возможности оставаться. Переезд совершается на-днях, то есть как можно скорее… Вполне будущности моей теперь не знаю и определить не могу. Здоровье Марьи Дмитриевны очень нехорошо… Конечно, в таком состоянии переезжать всем домом в Москву не совсем удобно. Но что же делать? Другие причины так настоятельны, что оставаться во Владимире никак нельзя»³²…

Немногим позже, 10 января 1864 года Достоевский пишет Варваре Дмитриевне уже из Москвы:

«…Впрочем, Марья Дмитриевна от болезни стала раздражительна до последней степени. Ей несравненно хуже, чем было в ноябре (когда М. Д. привозят в Москву из Владимира, — авт.), так что я серьезно опасаясь за весну. Жаль ее мне ужасно, и вообще жизнь моя здесь не красна. Но, кажется, я необходим для нее и потому остаюсь»³³… Но — почему такие сомнения: «кажется, необходим», — не сквозит ли некая неопределенность в отношениях? Сомнение: а необходим ли? Точно так же, как в вышеприведенном письме к Тургеневу как бы нарочито подчеркнуто то, что болезнь М. Д. подразумевала как само собой вытекающее из ее состояния: я, мол, лично сопровождал…

Загадочное «увы». — И тут, как не обратиться к загадочному «EHEV» (по латыни «увы!»), которое долго в записях Ф. М. Достоевского считалось словом нерасшифрованным (см. «Материалы и исследования», т. 5, с. 224) и которым он предварял фиксацию какого-либо горестного события. Это «увы!» сопровождает в период в 1855-57 гг. многие пометки, связанные с его «грозовой» перепиской с М. Д. Исаевой. Почти все относятся к «Сибирской тетради», но вот в 1860 году тетрадь закончена и оставлена. А 24 июня 1863 г. Достоевский роковое «EHEV» вносит именно в нее. Этот день, очевидно, печально знаменателен для его отношений с Исаевой — он получает уверенность, что загаданное путешествие с А. П. Сусловой, ожидавшей его в Париже, состоится. И понимает, что это решающая веха в его эмоциональной жизни и что давно померкшее «грозное чувство» изжило себя. Глава «Исаева» в его судьбе дописана. Добавим, — это же «EHEV» появится 16 апреля 1864 г. перед записью «Маша лежит на столе…» (после кончины М. Д.), завершающей записную тетрадь 1863-1864 гг. (Т. Орнатская, «Материалы и исследования, т. 5, с. 224).

До того как обратиться к возможным связям М. Д. с Вергуновым во Владимире и попытаться понять мотивацию к ним, вернемся к 1860 году. Достоевские пребывают в Петербурге, но Ф. М. нередко наезжает в Москву, куда переведена довольно известная актриса А. И. Шуберт, в полуразводе с супругом, давнишним и добрым другом Достоевского, еще по Семипалатинску, врачом С. Д. Яновским. Достоевского с А. И. Шуберт связывает «влюбленная дружба». Он деятельно участвует в «улаживании» семейного конфликта супругов, но — сопоставим выдержки из двух писем: «Ведь Вы мой благодетель, — писал Достоевский Яновскому 4 февраля 1872 г., — Вы любили меня и возились со мной, больным душевною болезнею (ведь я теперь сознаю это) до моей поездки в Сибирь»³⁴, и — «Я думаю, жить с Яновским скука… ведь это все равно, что если бы кого-нибудь осудили всю жизнь не есть ничего, кроме клубничного варенья…»³⁵ из письма А. Н. Плещеева от 23 марта 1860 г. к Достоевскому, вполне, очевидно, разделявшего это мнение. Что же пишет Ф. М. Достоевский самой Александре Ивановне Шуберт? Вот выдержка из одного адресованного ей письма из Петербурга в Москву 12 июня 1860 г. «…Увижу ли я Вас, моя дорогая? В июле я буду наверное в Москве. Но удастся ли нам с Вами поговорить по сердцу? Как я счастлив, что Вы так благородно и нежно ко мне доверчивы: вот так друг! Я откровенно Вам говорю: я вас люблю очень и горячо, до того, что сам Вам сказал, что не влюблен в Вас, потому что дорожил Вашим правильным мнением обо мне, и, боже мой, как горевал, когда мне показалось, что Вы лишили меня Вашей доверенности; винил себя. Вот мука-то была! Но Вашим письмом Вы все рассеяли, добрая моя бесконечно. Дай Вам бог всякого счастья! Я так рад, что уверен в себе, что не влюблен в Вас! Это дает мне возможность быть еще преданнее Вам, не опасаясь за свое сердце. Я буду знать, что я предан бескорыстно.

Прощайте, голубчик мой, с благоговением и верою целую Вашу миленькую шаловливую ручку и жму ее от всего сердца. Весь Ваш Ф. Достоевский…»³⁶.

Примечательное «EHEV» Ф. М. Достоевский вполне мог внести в свои записи уже в эту пору. Ведь в сентябре М. Д. отправлена в Москву и тем самым «отлучена» от сожития с Достоевским. Не из-за романа с А. И. Шуберт, конечно. Романа не было — была готовность к новым романтическим всплескам, вытеснившая понемногу отблески былого кузнецкого праздника. И в самом деле, именно в «Сибирскую тетрадь» внес Достоевский такую запись: «EHEV. Отъезд Маши. 6 сентября 1860». Очевидно, вполне отдавая себе отчет, что — не просто «отъезд», а завершение всего кузнецкого витка.

Так не странная ли цепочка? В июне 1863 г. М. Д. — во Владимире, Достоевский — чуть позже за границей с А. П. Сусловой. В августе Вергунов начинает хлопоты о чине. Переписка? Побывка у М. Д. во Владимире? Оправдана ли догадка (опять догадка!)? И что за история со 100 рублями — о ней речь в сентябре, — «которые М. Д. по своей щедрости могла истратить»? И — почему в сентябре возникла столь странная заминка с письмами Достоевскому, что он взволновался, — притом до всех письма от него доходят, а до нее — нет, а он ей пишет «поминутно», но она жалуется, что писем от него не получает? Не оказалось ли, что в июле 1863 г. Вергунов во Владимире побывал? Возможно, М. Д., по оценке самого Достоевского, чрезвычайно правдивая, ему о том сказала. А может, по Владимиру пошли слухи… И отсюда — «другие причины так настоятельны, что оставаться во Владимире никак нельзя»… Хотя М. Д. так худо.

Прошение Вергунова о чине, как мы узнали, уже 19 сентября отклонено, причем без добра. Читая это «Дело», возникло впечатление, — не тянется ли за учителем и в Томске некий «шлейф»: история его любви к Исаевой в Кузнецке и венчание ее с Достоевским, положение проигравшего соперника — все это симпатии к Вергунову, видно, не вызывало. Но это были предположения.

Поспешная рокировка. — Однако вдруг в Томском архиве попалось прелюбопытнейшее подтверждение и роковой любви Вергунова к Исаевой, и, возможно, «шлейфа», который сопутствовал ему в последующей его службе. Вернемся на шесть лет назад.

Итак, 17 февраля 1857 года вышедший в отставку тремя годами раньше, после двадцати пяти лет службы в Кузнецком уездном училище коллежский асессор, учитель истории и географии А. Калмаков обращается «к его Высокородию Господину Директору Ф. С. Мещерину» с прошением, в котором напоминает, что при посещении Кузнецкого училища Высокоблагородие обещало ему, Калмакову, иметь его в виду при первой же открывшейся вакансии в приходском училище.

И вот «…В Семипалатинске открылась вакансия на должность приходского учителя, должность эту я мог занять с честью», но — «по семейным обстоятельствам меня льстит большое жалование, но переездка в Семипалатинск для меня невозможна; там, как говорят, народу кишмя кишит, климат нездоров, ужасная скудость и необыкновенная дороговизна на жизненные припасы, и оставляя в Кузнецке дом и домообзаводство, я могу понести чувствительные убытки — разорение, а потому определиться в Семипалатинск совершенно не могу.

Прошу Вас, Благодетель мой! Оказать мне в последний раз в жизни моей Ваше Покровительство, Вашу Милость, поместить меня на должность Приходского учителя в Кузнецк, а г. Вергунова, который ныне ведет себя сурьезно-благородно (подчеркнуто нами, — авт.), переместить в Семипалатинск. г. Вергунову, как говорится, сесть да ехать (подчеркнуто нами, — авт.), я буду и малым вполне доволен — буду дома»³⁷…

Очевидно, перевод Вергунова состоялся невдолге, ибо 11 июня 1857 года в своем прошении о назначении Калмаков пишет:

«…В настоящее время я с новыми силами желаю посвятить себя службе в учебной части. А потому всепокорнейше прошу Ваше Высокородие определить меня на вакантное место Приходского учителя в городе Кузнецке»³⁸… Уточним: «акция» прошла на диво быстро — так, в одном из именных списков чиновников дирекции училищ Томской губернии записано, что с 15 июня Вергунов числится учителем приходского училища в Семипалатинске³⁹.

Итак — вакантное место в Кузнецке после упоминания, что Вергунов, де, мог бы уехать в Семипалатинск хоть сейчас, и тогда он, Калмаков, «остался бы дома». Мало важно, что он вел историю и географию, а Вергунов — русский язык, очевидно, учителя могли преподавание предметов и совмещать.

Важно иное: венчание Достоевского состоялось 6 февраля 1857 года. Всего через 11 дней, то есть 17 февраля Калмаков обращается в Томск с названным письмом. В котором есть двусмысленные места. О том, что господину Вергунову только «сесть да ехать». Что может касаться его несемейного положения и необремененности имуществом, но — и того, что он, Вергунов, в полной готовности тут же «сесть да ехать» в Семипалатинск. Вести из Кузнецке в Томск доходят быстро, и в Томске о бурном романе Вергунова, наверное, уже давно известно. И, конечно же, Кузнецкое общество, а следовательно, и Томское тоже, такую «настырность» Вергунова, поклонника уже замужней дамы, не одобряет. Ведь, похоже, он, ничуть не таясь, потеряв голову, помчится вслед за только что обвенчанной с Достоевским Марией Дмитриевной. Не похоже ли на страничку из романа очень «по-Достоевскому»? Ну, скажем, не возникает ли мостик к роману «Идиот»? Где, может, — наиболее яркое отражение М. Д. и Кузнецкого венчания?

Как это «сладилось»? Предположим, что, потеряв Исаеву, Вергунов утрачивает всякую осторожность. Ему надо быть подле нее — и это главное.

А притом живет в Кузнецке отставной учитель Калмаков, который, как слышно, не прочь вернуться к работе. Быстрее, к нему! Пусть от себя предложит такую рокировку — благо он, Калмаков, похоже, довольно близок с Томским Высокоблагородием, как видно из письма, ведь обращается к нему по имени-отчеству «Ваше Высокоблагородие Федор Семенович!». Да и письмо — скорее, частное послание, чем официальная просьба.

Возможен другой сценарий. В Кузнецке все понаслышаны о романе Вергунова. Стало быть, каждому ясно, и Калмакову в том числе, что не может Вергунов не ехать в Семипалатинск, вслед за Исаевой. И тогда — Калмакову, человеку вполне порядочному и, может, даже сочувственному⁴⁰, только чуть подтолкнуть события, напомнив о себе знакомому Федору Семеновичу и заверить в готовности Вергунова к отъезду. С намеком — теперь, де, ведет себя «серьезно-благородно», и, стало быть, поскольку Исаева замужем, сейчас уж ничего такого…

Так или иначе, как мы и предполагали, выходит, отъезд из Кузнецка в Семипалатинск был не без сопутствующего «флера». Который и наложил отпечаток на упомянутое «дело», в результате чего Вергунов, хоть в Нарым и не «сослан», — однако 19 сентября 1864 года все кончено: он уволен из Семипалатинского училища, а вместо него назначен чертежник при Мариинском окружном землемере Алексей Еремеев.

Здесь следы «Дела» обрывались. Но вот продолжение. Из вновь найденных материалов следует, что Вергунов, ощутив течение своего «Дела», приглядывается к Барнаулу (не оттого ли, что в их с Исаевой разговорах Барнаул казался, по сравнению с Кузнецком, некой Шамбалой?) и к осени 1864 года в самом деле уже оказался в Барнауле.

Видимая победа. — Как герой всякого романа, — а коллизия Достоевский — Исаева — Вергунов чем не увлекательный роман? — Вергунов по прошествии 130 лет снискал как благосклонное, так и недоброжелательное к себе отношение. Некоторые считают, что переезды Вергунова (Кузнецк-Семипалатинск-Барнаул-Семипалатинск) — следствие его неуживчивого и беспорядочного характера, не пытаясь вникнуть, хотя бы в порядке догадки, в сущность его чувства и отношений с М. Д. Иные даже утверждают, что Вергунов был чуть не малограмотным неудачником…

Директор училищ Томской губернии обращается к Его Высокопревосходительству господину генерал-губернатору Западной Сибири 14 мая 1869 года и сообщает: «…Домашний учитель Русского языка коллежский регистратор Николай Вергунов, проживающий в г. Барнауле, обратился ко мне с докладной запиской об определении его учителем Русского языка в одно из уездных училищ Томской Дирекции.

Учителя Русского языка в настоящее время нет в Семипалатинском уездном училище, и исправляет эту должность временно учитель тамошнего Приходского училища Еремеев (тот самый чертежник, назначенный в 1864 году вместо Вергунова, вследствие явной к нему «нелюбви» тогдашнего томского начальства, — авт.). Хотя г. Вергунов и не кончил курса в среднем учебном заведении, но в 1862 году выдержал специальное испытание на звание домашнего учителя русского языка, по полной программе гимназического курса и с того времени, как видно из представленных им, Вергуновым, ежегодных отчетов, он постоянно преподавал русский язык в частных домах и в бывшем пансионе госпожи Шнейдер, а следовательно, приобрел педагогическую опытность в этом деле; почему я полагал бы определить г. Вергунова учителем Русского языка в Семипалатинское уездное училище…»⁴¹.

Обращение кончается представлением формулярного списка Вергунова и особым ходатайством о назначении его на названную должность. А далее — дела канцелярские. 12 июня 1869 года генерал-губернатор А. Хрущов обращается к Томскому губернатору — определить Вергунову «подорожную по казенной надобности и прогонные деньги по числу верст от г. Барнаула до г. Семипалатинска»⁴².

Как сложилась дальше судьба загадочного уездного учителя, романтического героя Кузнецкой драмы Федора Достоевского, мы вскоре узнали более точно, ибо сведения о нем разноречивы, а для нас важно было установить, в какой мере в «Записках из подполья» и «Вечном муже», помимо косвенных отражений во многих произведениях писателя, читаются сколки с реальных ситуаций этого поистине драматичнейшего романа «въяве», который так долго и несправедливо замалчивался.