Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов

Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов.

Часть первая

ФЕНОМЕН ПРОВИНЦИИ

Свидетели и участники «кузнецкой драмы»

Глава четвертая

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ...

И все же, все же, все же... Если мы хотим проследить родительский отзвук в потомках, — каким же был Федор Булгаков? Зададимся таким дерзким вопросом, — хорошим или дурным человеком он был. Если такое черно-белое деление вообще допустимо.

Из воспоминаний его сына Вениамина «Детство и отрочество», пожалуй, наиболее запе-чатлелась фраза о том, что именно на примере отца он, Вениамин, слово «учитель» всю жизнь почитал словом священным. Это — несмотря на зорко подмеченные детским оком отцовские педагогические промахи — жестокость к животным, грубость со слугами, несговорчивость с матерью.

Но — разве же не однозначно заявляет сын в тех же воспоминаниях, что «всегда гордился отцом»?

Впрочем, мог ли не импонировать детям отец, который даже через несколько лет после отставки все еще печется о престиже училища как центра культуры и создает при нем общест-венную библиотеку. И не от этого ли примера сын Валентин тоже организует такую же детскую библиотеку — «в зеленом клубе» на кроне деревьев-читален? И детский театр в доме Булгако-вых тоже будет создай по благословению отца. И, боже мои, как же не запомнить детям — как легендарную! — фигуру отца, когда он в 75 лет извлекает из ящика стола труды по истории и философии и вновь принимается их изучать, равно мечтает дожить до предсказанного на 1902 г. «звездного дождя», который ему уже не суждено было увидеть, но который он так поэтично представлял детям…

Уже повзрослевшие братья Булгаковы не могли, конечно, не видеть и того, как отец «опускается», как со дня на день «скупеет» — от бедности, а не от жадности, а потому щемя-щей жалостью к отцу проникнуты воспоминания Вениамина Булгакова во многих строках...

И тут в самую пору опять же задаться вопросом — чего же больше было в смотрителе Булгакове: дотошной и не всегда благовидной исполнительности, или той притягательности на-туры, которая, уже без кавычек, влечет к себе сердца детей и делает их такими, какими они привлекают к себе внимание выдающихся мыслителей, как Г. Потанина и Н. Толстого.

И — каково же было окружение Ф. Булгакова, бессознательным отражением коего он, ко-нечно же, и являлся? Не случайно же «Дело о Вергунове», «Дело о завещанных капиталах», «Дело о Стабникове», «Дело об Антиминсах», «Дело о каторжанине, убитом купцом Василье-вым», «Дело о похищенной шляпке» кажутся почему-то знакомыми, напоминающими уже чи-танное у Достоевского и Чехова — впрочем, порой, кажутся просто списанными из летописи современника Булгакова, Ивана Семеновича Конюхова. Настолько, вероятно, типичны и люди, и ситуации для провинции, — не именно для Кузнецка — а для провинции, как понятия. То есть для обиталища людей, отдаленных от просвещенных городов настолько, что любые собы-тия политического или общественного порядка доходят до них лишь в слабом отражении, ос-тавляя свободными умы и сердца для самого бурного восприятия мельчайших происшествий собственного окружения, а тем паче — собственного быта. Причем все это--под неукоснитель-ным флером благопристойности, лишь от случая к случаю прорываемого отдельными малыми вспышками, тем не менее, круто менявшими, порой, судьбы людей... А потому мотивы наибо-лее выразительных поступков Булгакова, втянутого в орбиту этих историй, мы ищем именно в том естественном психологическом фоне, который задавали окружающие его люди «одной до-минанты», подчиняющиеся обволакивающе-неумолимым законам провинциальной жизни...

«Холостяцкое братство». — Воспоминания Вениамина Булгакову зафиксировали ту пору жизни его отца, когда ему, давно отошедшему от училищных дел, было уже далеко за 70. «Я помню, — пишет Вениамин, — крупные черты его лица, особенно большой прямой нос. Высо-кий, крепкий, стареющий, он предстоит мне довольно четко. На меня глядит бритое безусое ли-цо, иногда строго, иногда с улыбкой... Его волосы поседели, ему перевалило за семьдесят. Я вижу, как из широкого кармана длиннополого коричневого халата он достает темно-красный носовой платок величиной с салфетку и начинает громко сморкаться. Потом волосатая рука прячет платок обратно в карман. Затем, положив руку назад, отец, с легким потряхиванием все-го корпуса при каждом шаге, проходит по комнатам и направляется в свой кабинет-спальню, чтобы занять место на клеенчатом кресле у своего письменного стола»29.

Поздно, поздно женился Федор Алексеевич, поздно родились дети, которые еще принесут фамилии Булгаковых широкую известность и прославят ее, — их юношеские годы старику-отцу уже не доведется увидеть. Но дети с самых ранних лет уважают в нем не только отца (об-раз коего в изображении Вениамина отнюдь не всегда привлекателен — вспомним волосатые руки и громкое сморкание), но и весьма примечаемого в «кругах», хотя и уволенного в отставку чиновника с тремя орденами в петлице.

Жена, Татьяна Никифоровна, после успешно выдержанного в 1885 г. испытания, устраи-вается учительницей в кузнецкое мужское приходское училище30. Была она моложе своего му-жа на 43 года, в чем и можно, как будто, искать причины нейтрально-благожелательного и тер-пимого отношения _ Булгакова к семейным делам сослуживцев. Что весьма контрастировало, к примеру, с прямолинейной жесткостью Н. Ананьина, бестрепетно расстроившего брак С. Попо-ва с матерью учителя Максимова по причине неприличной разницы лет, а скорее, по личному неприятию.

История С. Попова, которая привела к вынужденному перемещению Ананьина в Томск, прошла за 13 лет до рождения будущей жены Булгакова. Но для приметливого человека — всяк урок впрок. Надо полагать, Федор Булгаков вполне осознал, что порой совершенно непредска-зуемые «мелочи» (шутка ли — перемещение Ананьина!) предшествуют закату служебной карь-еры, и, возможно, принял происшествие, взбудоражившее околоучилищный пятачок, как свое-образный сигнал: не тронь семейную жизнь коллеги — и будешь застрахован от вмешательства в свою собственную. Тем более у него, Булгакова, вошла она в благопристойное русло в столь поздние годы, и опять же — при такой разнице возраста...

И — не здесь ли источник еще не выясненного, но, предположительно, весьма неодно-значного отношения к Вергунову-холостяку (зависть? жалость? сочувствие? «холостяцкое братство»?), испытавшего, в отличие от Булгакова тех лет, глубокое и «безумное» по провин-циальным меркам чувство?

Брак «вопреки». — Жена Ф. А. Булгакова была родом из села Коурак Кузнецкого округа, что весьма примечательно, поскольку селение это издавна славилось явными и тайными рас-кольниками, к числу коих относились и ее родители, — «учинявшими» местным священникам и духовной Консистории немало неприятностей, о чем читаем хотя бы в нижайшем прошении иерея Афанасия Смирнова к епископу:

«Коуракский приход, — писал Смирнов 30 июня 1884 г., — в котором я служу пятый год, состоит большею частию из тайных раскольников, нерасположенных к духовенству, остальные хотя и не склонны к расколу, но тоже не расположены ник духовенству, ник церкви, а старают-ся только вредить духовенству... А чтобы избавиться от ненавистных враждующих прихожан, сим честь имею нижайше просить... перевести меня к Пестеревской Богоявленской церкви...»31.

И тогда — брак «несмотря ни на что»? Вопреки разнице лет, вопреки расхождениям по вопросам религии, — брак, на который нужно было отважиться, переступив грань обыденно-го, что так напоминает также выходящие из рамок общепринятого, совершенные некогда по-ступки Вергунова. И — не с молчаливого ли благословения Тюменцева? Ведь и он, и Булгаков, — свидетели кузнецкой драмы Достоевского, а роман Вергунова с Исаевой, — уже ушедших из жизни к моменту странной женитьбы Ф. Булгакова, — вполне доказал «естественность неесте-ственного», хотя бы в фантасмагорически преломленных сюжетах Достоевского, которого к той поре уже тоже нет в живых.

К тому же Тюменцев — «подчиненный» (вспомним историю с его назначением па долж-ность законоучителя!) и в чиновничьей иерархии он долгие годы был лишь вторым лицом по-сле Булгакова в училище. Так что, пришлось, вероятно, закрыть глаза на религиозно-нравственные препятствия и не чинить препон к бракосочетанию Федора Булгакова, тем более — не помешало же «староверство» матери Татьяны Никифоровны ее браку с горячо любимым мальчиками Булгаковыми дедушкой, просто умыкнувшем суженую из-под родительского ока.

И более того — преступая пресловутое «вопреки», не родство ли душ четы Булгаковых их соединило? Из воспоминаний Вениамина Булгакова «Далекое детство» мы узнаем, что Ф. А. Булгаков изучает книги по естествознанию и, в частности, «Происхождение видов» Дарвина. Таким образом, Булгаков и его супруга находились как бы в оппозиции к каноническим заветам церкви, только по разным мотивам, что, наверное, их и примиряло друг с другом, несмотря на многие различия взглядов.

И хотя маленькому Вениамину, который присматривается к сгорбленной фигуре нежно любимой бабушки, совсем не хочется, чтобы ее дальней родственницей была «зубастая и воло-сатая лесная обезьяна» и, по крайней мере, в этом случае он скорее согласен с библейскими сказаниями, чем с Дарвином, — однако, царившая в семье, хотя н не явно, оппозиция к церков-ным каноническим догмам, на удивление органично вписывается в мировосприятие (религиоз-ное, но не догматично — «церковное») их сына Валентина — последнего секретаря Д. Н. Тол-стого и толстовца «от рождения».

Но — как же примирить это отрицание канонов Федором Булгаковым с удивительно ка-ноническим преподаванием Закона Божиего в училище Тюменцевым, игравшим столь видную роль в истории города, как не личностным, положительным отношением к нему Ф. Булгакова? И в том, опять же, загадка удивительного «духовного ноля провинции», где людей сводит и разводит отнюдь не сила убеждений, а сугубо личные приязни и неприязни.

Скандалы, скандалы,.. — Мы уже видели, с каким «шлейфом» был переведен из Кузнецка в Томск — в целях спасения репутации, которая в провинции блюдется как нигде, — штатный смотритель Н. Ананьин, и что сменивший его П. Страшинин тоже покидает свое место без доб-ра, и тоже из-за канцелярских неурядиц, с обвинениями в «небрежности и неспособности». За-ступивший место П. Страшинина, Ф. Булгаков опасается — и не без оснований — что его вы-кинут «как старый хлам», и подвергается таким же мелочным и склочным бумажным провер-кам, как Д. Вергунов — в Семипалатинске. Более того — на Булгакова возводится следственное полицейское дело — «почти по-вергуновски», но без драматических эпизодов, вроде домашне-го ареста, от которых Булгакова уберегает его чин.

Назначенный смотрителем через некоторое время после отставки Булгакова учитель Батюшкин как ни странно, тоже повторяет «один к одному» печальный опыт своих предшественников. Его история весьма примечательна, поскольку не только приближает нас ко времени, характерам и лицам, описанным в воспоминаниях «Далекое детство», но и позволяет вывести еще одну закономерность провинциального уклада. Долголетне пребывая на «вершинах» уезд-ной служебной лестницы, и неизбежно переставая со временем отвечать новым запросам этого уклада, а вернее, не успевая «догнать» новые веяния, которые, хоть и с опозданием, но провин-ции все же достигают, сановный чиновник зачастую уходит в отставку «под шумок», по-мордасовски, — с грузом полицейских, гражданских или консисторских разбирательств, от ко-торых в провинции не застрахован никто, но которые «из пристойности» широкой огласке никак не предаются. Но, главное, — уходит обычно, так и не поняв, что причиной отставки слу-жит прежде всего неумолимая смена представлений, а следовательно, и поколений, и приписывая свои невзгоды сугубо неприязни недоброжелателей.

Важно также и другое: еще в 1869 году директор училищ Томской губернии писал, что штат кузнецкого уездного училища самый счастливый в дирекции «и по сомкнутости, согласно и другим отношениям всех членов его» и что причина тому заключалась «в благонамеренности, понимании своих обязанностей» штатного смотрителя Булгакова.

И вдруг удивительные, как будто бы, перемены в климате училища города Кузнецка, пер-вые симптомы чего появились еще до отставки Булгакова — вспомним злополучное «шляпное дело»! И — не только. В обстоятельной записке читаем жалобы нового смотрителя Батюшкина на уездных учителей, которые, де, вообще ведут себя «слишком неприлично своему положе-нию» (вспомним «неприличного» Вергунова!). Особенно же возмущает его старший учитель Философ Хрисанфович Тюшев (ошибочно названный в воспоминаниях Вениамина Булгакова Хрисанфовым), вхожий в дом Булгакова и имевший заметный «вес», благодаря родству с цер-ковнослужителями и семейством бывшего окружного исправника. В своем письме Батюшкин дотошно осведомляет начальство о проступках Тюшева и других учителей и пересказывает несколько известных ему анекдотов о маленьких скандалах того круга интеллигенции — картеж-ников и выпивох, — который был достаточно близок и Федору Булгакову: «Едут два чиновни-ка, — пишет, например, Батюшкин, — поздно вечером вдвоем: темно. Вдруг лошадь шарахну-лась в сторону. Остановились — посмотрели с огнем и увидели на дороге спящего Тюшева. которого и отправили домой на своей лошади»32.

Сценарий (донос-скандал-отставка) нам уже азбучно знаком — Тюшева отправили на пенсион, Батюшкина же после некоей анонимной статьи в «Сибирском вестнике» (1893, № 5) заменили Иваном Семеновичем Шунковым, опять-таки человеком, близким к коммуникатив-ной ауре Ф. Булгакова. Но — много ли изменилось в психологии маленького уездного мирка с отставкой Булгакова? И — не оттого ли отрешенность Булгакова в последние годы его жизни, замкнутой на книгах, пчелах и... картах, как не от ясного понимания тривиальной истины, кото-рую недооценили когда-то ни Вергунов, ни Стабников — провинция мягка, радушна, даже все-прощающа к привычному и обычному, не вносящему досадный неуют в долголетне устоявшие-ся представления и отношения. Но она же, провинция — мягко-беспощадна ко всему, что тре-вожит ее «тишь и гладь», вынося на обозрение те вихри, порой, шекспировских страстей, что под этой гладью незримо бушуют...

Благодетель. — В последние годы жизни Федора Алексеевича в кузнецких «кругах» стремительно набирал вес Иван Семенович Шунков, — на культурно-просветительском небо-склоне Сибири фигура столь же примечательная, как Д. Ананьин. Е. Тюменцев или сам Булга-ков. Кроме того имя Шункова войдет в историю края, в основном, благодаря его сыну Виктору Ивановичу, — будущему академику и автору трудов по историографии Сибири, — как бы под-черкивая тем самым пример Ф. Булгакова, коему заслуженное признание принесли его дети-литераторы и, в частности, сын Валентин — один из первых достоевсковедов и исследователь жизни и творчества Л. Н. Толстого.

Эта удивительная параллель подкрепляется и личным знакомством Булгакова, Шункова, а также и их сыновей, дорожки которых пересекаются не только в Кузнецке, но и в Томской гу-бернской гимназии33.

И — еще удивительное совпадение психологических черт Валентина Булгакова и Павла Шункова. Дерзостные поступки Валентина в гимназии вынуждают начальство в 1904 г. внести в кондуит юного Булгакова придирчивую и даже порочащую его запись. А юный Шунков про-ходит по делу о беспорядках среди учеников старших классов гимназии, спровоцированных по политическим мотивам студентом Шлосбергом в 20 числах октября 1907г.: «Шунков, 16 лет, пансионер, сын чиновника, поведения отличного, ранее ни в чем предосудительном не замечал-ся, учится хорошо, Был в толпе демонстрантов)34.

Так откуда оно — это совпадение? Не от того ли родства душ, которое подвигает исследо-вателя на более пристальное сопоставление историко-биографических данных о Ф. Булгакове и И. Шункове и на выискивание «точек соприкосновения» двух фигур отнюдь не провинциально-го масштаба?

Семейство Шунковых и дом Булгаковых были близки. Об этом пишет Вениамин Булга-ков, но детский глаз подмечает лишь наиболее броское и смешное, то есть поверхностное. На-пример — отцовские именины, где Шунковы — пренепременные гости: «Из под стола вывола-кивают съехавшего туда со своего стула отставного учителя Хрисанфова, опьяневшего, густо храпящего и укладывают па постель в кабинете отца. Крикливую старушку-постницу Шункову мать смотрителя уездного училища, поедавшую только рыбу да кисель, уводят в детскую и она, разгоряченная домашней столовой наливкой, спорит там о чем-то с моей бабушкой и другой старушкой... Я замечаю, что моя бабушка тоже сделалась словоохотливой от рябиновой на-стойки...»35. Значит — знакомство близкое и отнюдь не служебное, ибо Булгаков уже не у дел, и, наверное, приглашает на свои именины не всякого, и не только таковых же, как и он, «от-ставников», вроде «Хрисанфова» (читай — Тюшева).

А восходить знакомство Булгакова с Шунковым могло еще к 1877 году, когда штатный смотритель Булгаков ходатайствует перед господином директором училищ Томской губернии о броне, освобождающей сельского учителя Шункова от военной службы, и тем самым спасает его от возможного призыва на русско-турецкую кампанию, которая аккурат в разгаре:

«Имею честь Вашему Высокородию почтительнейше донести, — рапортует Булгаков 24 ноября, — что Иван Шунков действительно отправляет должность учителя начального учили-ща в селе Тогульском при Уксунайской волости Кузнецкого округа и соответствует своему на-значению по благонадежности и по успехам в преподавании. Почему я... имею честь покор-нейше просить Ваше Высокородие выдать г. Шункову... свидетельство, освобождающее его от действительной службы в войсках и, если можно, в избежание проволочки времени, выслать оное прямо от себя в Омское уездное по воинской повинности присутствие»36.

Как сложилась бы дальнейшая судьба И. Шункова, не вмешайся вовремя такой «благоде-тель» — кто знает... Да и мог ли в 1877 году подозревать уже близкий к отставке Ф. Булгаков, что его место в течение 10 лет после его смерти будет занимать безвестный в пору того хода-тайства сельский учитель — кто теперь скажет...

Но удачи и промахи ^Булгакова будет повторять и Шунков, шаг за шагом, всю жизнь. В 1907 г., бросив 2-этажпый собственный дом в Кузнецке, отнюдь не по своей воле, а будучи по-слан «свыше» то ли на «укрепление», то ли в почетную опалу, он заменит в Мариинске оскан-далившегося штатного смотрителя Кутузова, которого тем не менее перемещают в Кузнецк. И в Мариинске Шунков станет служить с таким же усердием, как в свое время в Кузнецке служил Булгаков: «служебное дело, — писал Шунков в марте 1909 г., — заставляло меня работать, не покладая рук, и вставать иногда в 3 часа ночи, а с 5 часов утра, при добром здоровий, я всегда готов к работе»37.

Оказавшись втянутым в разбирательство, чем-то слишком напоминающее давнишнее куз-нецкое «шляпное дело», спровоцированное начальницей мариинской женской прогимназии Бе-логужевой, заставлявшей учениц убирать в клозете, Шунков уходит в отставку. Примечательно, что Белогужева в своем донесении «ввысь» обвиняет его в склонности к пьянству, которое сильно мешает его служебным занятиям (впрочем, он в самом деле стал попивать, и отнюдь не от сладкой жизни, когда ему приходилось лишь ностальгически вспоминать о лучшей своей поре в Кузнецке, где он искренне верил, что служит просвещению). И тем не менее, несмотря на склочность и неблаговидность обвинений, Шунков уходит в отставку якобы из-за тех же канцелярских беспорядков, столь уже нам знакомых по множеству подобных же дел об отстав-ке.

Еще более примечательно, наверное, то, что удержаться на плаву в Мариинске мешало Шункову незнание тех «подводных камней», на которые там же, но чуть ранее, натолкнулась карьера другого примечательного человека, Д. А. Поникаровского, служившего помощником мариинского окружного прокурора, и, если помнит читатель, сыгравшего известную роль в се-мипалатинском «Деле Вергунова»39. Поистине «подводные камни» — первейшая опасность в «карьеротечении» провинциальных чиновников, сколь бы малы, или велики, не оказывались их должности.

В случае Шункова нельзя, однако, сбрасывать со счетов и его оторванность в последние годы службы от ауры Булгакова, которая бытовала в Кузнецке не только после его отставки, но даже после его кончины. Ведь ведет же Шунков, «сосланный» в Мариинск, неторопливую пе-реписку с кузнечанами и, в частности, с учителем Крейтером40, тоже связанным с Булгаковым, — о друге Вениамина Вите Крейтере читаем в «Далеком детстве»41 — значит, оставалось оно, «кузнецкое притяжение», которое возникло еще в 70-е годы, в пору, так необходимой Шункову помощи и поддержки смотрителя Федора Булгакова, ставшего, судя по всему, верным гарантом многолетнего служебного восхождения Шункова.

Заступник. — Но — насколько же выверена и психологически оправдана помощь Булга-кова учителю Шункову? Мог ли Булгаков — видный чиновник, занятый повседневной писани-ной, помимо множества иных обязанностей, — быть еще и сочувствующим человеком, в осо-бенности же в случаях экстремальных и — «несмотря на»? Вопрос не риторический. Мы пом-ним эпизод, описанный в «Далеком детстве», когда так грубо и жестоко изгоняется из дому старая нянька, мы знаем, как вероломно «подставил» Федор Булгаков Павла Стабникова такой «малостью» — припиской на полях...

В 1873 г. директор училищ Томской губернии Иванов_ на словах пообещал бачатскому сельскому учителю Аргунову место в бийском городском приходском училище, но слова сво-его не сдержал, и местный мировой посредник Хаов удалил Аргунова — как человека, поже-лавшего, не считаясь с его мнением, оставить свое место службы. Лишившись работы, Аргунов целый год бедствовал и попал в безвыходное положение, оставшись без всякого содержания. Но вот необязательный томский начальник Иванов получает отставку и новый директор учи-лищ в феврале 1874 г. просит кузнецкого штатного смотрителя Булгакова сделать Аргунову предложение перейти на то же бийское место, что было ему некогда обещано Ивановым. Бул-гаков просьбу выполнил. Но — Аргунову опять не везет: генерал-губернатор Западной Сибири назначает в Бийск другого учителя — Моисеева42.

И тут следует удивительное по силе аргументов и хлесткости письмо Булгакова, где он без всякого трепета перед вышестоящим чином выговаривает всесильному директору за пре-небрежение к бедам столь незначительной, казалось бы, фигуры, как учитель Аргунов:

«За какую же, после этого, вину г. Аргунов со своим семейством должен во 2-й раз, — пишет Булгаков, — впасть в безвыходное положение, оставшись без места и содержания?... За то разве только, что Аргунов отличный учитель, и что в случае нужды гг. директоры томских училищ к нему первому обращаются с предложением занять вакантное место и, по объявлению им на то согласия, тотчас несправедливо бросают на произвол судьбы при первом появившемся к ним искателе приключений?»43

Похоже, что положение Аргунова тяготило Булгакова ничуть не менее, как если бы было его собственным: он посылает Аргунову от себя лично 5 — 6 рублей, которые могли бы хоть отчасти облегчить «бедствия и мучения» Аргунова., Но главное то, что, вмешиваясь в это дело, втянувшее в свое орбиту двух сановных директоров и генерал-губернатора, — Булгаков созна-тельно идет на большой риск, хотя до его выслуги оставалось совсем немного и его почти на-верняка могли не назначить смотрителем на очередной срок. Вспомним, может, оправданы бы-ли опасения Булгакова той поры, что его рано или поздно «выкинут как старый ненужный хлам»?

Итак — противостояние директора и смотрителя. Противостояние, «несмотря ни на что» — и всего-то из-за невезучего сельского учителя, которого преследует мировой посредник Ха-ов. Который тоже не дремлет и Аргунову — в этом Булгаков уверен твердо — еще даст себя «чувствительно почувствовать»44.

Противостояние — нешуточное. Ибо вслед за первым письмом Булгаков шлет второе — с еще более дерзкими и прямыми обвинениями в адрес директора: «Сейчас я получил от бывшего учителя г. Аргунова, — пишет он 10 мая, — эстафету, на отправку которой он затратил не-сколько, вероятно, последних своих рублишек, вследствие дошедшего до него слуха о несдер-жании Вашим Высокородием своего слова об определении его учителем в город Бийск. Честь имею препроводить Вам эту подлинную эстафету, из которой видно, что г. Аргунов... уже ли-шен занимаемого им места и брошен в безвыходное положение с своим семейством по Вашей вине...»45.

Однако, в чем же причины этого примечательного «заступничества», из-за которого Бул-гаков — это ясно из тональности писем — вот-вот потеряет место? Что ему, казалось бы, за де-ло до безвестного Аргунова (хотя — столь ли уж безвестного, если Бачаты не так чтобы далеко от Гурьевска, куда в 50 — 60-е годы прошлого века могло переместиться с Томь-Чумышского железоделательного завода семейство знаменитого шихтмейстера и мастера по художественно-му чугунному литью Ивана Аргунова — так не родственник ли? Равно как не родственник ли Иван Аргунов династии шереметьевских крепостных художников Аргуновых?)46.

Так не заставляет ли Булгакова рисковать карьерой уже отмеченная много ранее другими директорами его честность, читай — прямолинейность и неподкупность, которую почитает он выше служебных чинов и званий? А, налагаясь на историю Шункова, разве не доказывает «ар-гуновский пассаж», что синдром бескорыстного покровительства и нравственного бессеребрен-ничества в провинции — отнюдь не анахронизм. В данном же случае — еще раз подчеркиваю-щий многозначность натуры Булгакова, сотканной, как и у всех смертных, из противоречий...

Впрочем — возможен и иной вариант. Не исключено, что «дело Аргунова» было вызвано желанием Булгакова поставить «на место» мирового посредника Хаова, а, может быть, дать по-чувствовать свой «вес» только что назначенному директору училищ. Этому вполне соответст-вует, например, позиция Булгакова, занятая им в письме от 19 декабря 1874 г., где он выражает несогласие с Хаовым по вопросу о возможности преподавания в сельских училищах без свиде-тельства на звание начального учителя47. И, хотя такая «личностная» интерпретация поступков Булгакова не лишена некоторых оснований, она все-таки менее правдоподобна, поскольку письмо было отправлено в дирекцию училищ спустя целых полгода после «битвы» за Аргуно-ва. А впрочем, что это меняет в самом существе психологического портрета Булгакова, кото-рый, как мы уже успели заметить — очень и очень «разный»?