|
«Как
богата
Сибирь
своими
природными
дарами!
Какой
это
мощный
край!
Нужны
еще
века,
но
как
только
она
будет
заселена,
ей
предстоит
сыграть
великую
роль
в
летописях
мира!»
-
написал
24
июля
1791
года
из
Тобольска
А.Р.Воронцову
Александр
Радищев
– «бунтовщик
хуже
Пугачева»,
который,
по
определению
Екатерины
II,
«ищет
всячески
и
вынашивает
все
возможное
к
умалению
почтения
к
власти
и
властям».
Давно
ли
был
он
пожалован
императрицей
в
пажи,
давно
ли,
служа
во
дворце,
был
свидетелем
лицемерных
политических
интриг,
в
коих
изощрена
была
«просвещенная
монархиня»,
и
давно
ли, по
высочайшему
велению,
отбыл
с «наилучшими
из
лучших
пажей»
в
Лейпциг,
чтобы
получить
юридическое
образование…
Мог
ли
Радищев
в то
счастливое
пятилетие
(1766-1771
годы),
когда,
по
его
же
словам,
он «вступает
на
путь
истины»
и
постигает,
помимо
тонкостей
юриспруденции,
литературу,
естественные
науки
и
даже
слушает
лекции
на
медицинском
факультете,
- мог
ли он
предположить,
что,
приобщившись
к
свету
европейской
культуры,
в
екатерининской
России,
где
парадно
царил
«златый
век»,
он
окажется
лишним
человеком?
Пора
«Комиссии
по
составлению
нового
уложения»,
для
которой
так
требовались
тонкие
законники,
минула.
Юрист
Радищев
служил
в
сенате
протоколистом,
и ему
довелось
увидеть
сокровенные
основы
российской
деспотии,
на
которой
держалось
крепостничество.
Именно
здесь
была
во
всей
наготе
постигнута
им
государственная
машина
всеобщего
подавления,
хладнокровно
перемалывавшая
казнокрадство,
взяточничество,
помещичий
произвол,
с тем,
чтобы
из
неприглядных
этих
составных
слагалась
биография
благоденствующего
самодержавия.
протоколист
Радищев
присматривался
к
сенатским
чиновникам
и
дивился
их
покладистой
совести.
Они
пытались
его
наставлять
в
искусстве
чиновничьей
политичности,
он же
мечтал
«жертвовать
и
жизнью
для
пользы
отечества».
Занимался
год
1775-й.
Отгремела
крестьянская
война.
Казнен
Емельян
Пугачев.
Именно
сейчас,
в 1775
году,
Радищев,
быстро
и
легко
делавший
служебную
карьеру,
бросает
службу
и
уходит
в
отставку
– в
расправах
над «возмутителями»
орудием
самодержавия
Радищев
быть
не
мог.
Когда
пройдены
была
черта,
отделявшая
добросовестного
энергичного
фактического
управляющего
Санкт-Петербургской
таможней
Радищева
от
автора
«Путешествия
из
Петербурга
в
Москву»,
за
которое
монархиня
сулила
его «казнить
смертью,
а
показанные
сочинение
его
книги,
сколько
отобрано
будет,
истребить»?
Впрочем,
черты
не
было.
Он не
мог
поднять
оружия
в
защиту
свободы,
- так
огнеметным
словом
пытался
будоражить
мысль!
Ибо
роль
писателя
в
обществе
Радищеву
виделась
однозначно:
«Не
достойны
разве
признательности
мужественные
писатели,
восстающие
на
губительство
и
всесилие,
для
того.
Что
не
могли
избавить
человечество
из
оков
и
пленения»?
Чтобы
отважиться
на
печатание
такой
книги,
как «Путешествие
из
Петербурга
в
Москву»,
нужно
было
пламенное
сердце
Александра
Радищева.
Он
знал:
самовластие
мятежа
не
простит.
Но –
«не
бойся
ни
осмеяния,
ни
мучения,
ни
болезней,
ни
заточения,
иже
самой
смерти.
Пребудь
незыблем
в
душе
твоей,
яко
камень
среди
бунтующих,
но
немощных
валов…
Ярость
мучителей
твоих
раздробится
о
твердь
твою;
и
если
предадут
тебя
смерти,
осмеяны
будут,
а ты
проживешь
на
памяти
благородных
душ
до
скончания
веков»,
-
гласили
его «правила
жизни».
«Путешествие
из
Петербурга
в
Москву»,
где,
как в
обвинительном
акте,
фиксируются
вехи
крепостнического
произвола,
возможного
лишь
при
абсолютистской
монархии,
читает
сейчас
каждый
школьник,
но
часто
с
интересом,
соразмерным
лишь
программе.
В 1790
году
оно
было
сокрушением
небес.
Петербург
трепетал:
монархинею
о
бунтовщике
«говорено
с
жаром
и
чувствительностью».
Арестованный
30
июня
Радищев
ждал
смерти.
«Пребывая
незыблемым
в
душе»,
написал
свое
«Завещание».
Но,
казнив
Радищева,
как
выглядела
бы «просвещенная»
монархиня
в
глазах
Европы,
ее
передовых
умов,
философов?
И вот
«помилованный»
Радищев
сослан
в
Илимск
на
десятилетнее
безысходное
пребывание.
В
кандалах
и «гнусной
нагольной
шубе»
отправлен
по
этапу.
Впереди
6788
верст.
Согласно
названным
«правилам
жизни»,
Радищев
бестрепетно
ожидал
смерти,
теперь
же –
был «тверд
в
мыслях».
«Я
тот
же,
что и
был и
буду
весь
мой
век:
Не
скот,
не
дерево,
не
раб,
но
человек!»
-
напишет
он. А
стало
быть,
пренебрегая
ссылкой,
он
будет
действовать,
будет
работать…
В
Сибири
написано
многое…
Нужно
было
успеть
сказать
самое
заветное:
«Ты
будущее
твое
определяешь
настоящим».
Он и
определил.
И
многое
сделал.
Занимался
врачебной
практикой,
делал
операции,
ввел
оспопрививание.
Занимался
археологией,
этнографией,
экономикой,
естественными
науками.
Томск,
Илимск,
Тобольск,
Иркутск
запомнили
имя
Радищева.
Здесь
он
был
деятельно
счастлив
и
здесь
познал
многие
утраты…
В 1797
году,
после
смерти
Екатерины,
по
хлопотам
друзей
Радищев
из
ссылки
вернулся.
Это
был
блаженный
путь.
Радищев
знакомился
с
людьми,
записывал
впечатления.
Так
появились
«Записки
путешествия
из
Сибири».
Проводим
взором
счастливого
путника
в его
далекое
сельцо
Немцово
– он
еще
не
ведает,
что
настанет
день,
когда
он
вспомнит
о
сибирской
ссылке
с
сожалением
(«Можете
ли вы
поверить,
я
сожалел,
что
не в
Илимске!»
- 15
декабря
1800
года,
из
письма
А.Р.Воронцову).
Ибо
его
ждет
прощение
«лукавого
византийца»
Александра
1 и
участие
в
очередной
бутафорской
«Комиссии
по
составлению
уложения».
Он
еще
не
ведает,
что
представленные
им
проекты
будут
отвергнуты
один
за
другим,
а за
ними
последуют
намеки
о
Сибири,
куда,
бывает,
и
возвращаются.
Он
еще
не
знает,
что
всего
через
четыре
года
выберет
смерть,
чтобы
не
участвовать
в
бесчестном
фарсе
Комиссии,
ибо
подать
в
отставку
–
значит
капитулировать,
вновь
встав
перед
бесчестием.
11
сентября
1802
года
он
примет
яд и
умрет
в
муках.
Но
пока
мчится
на
ямщицких
перекладных
возок
по
знакомому
уже
великому
кандальному
пути;
пересекает
северную
кромку
Кузнецкого
края
Александр
Николаевич
Радищев,
возвращаясь
из
сибирской
ссылки.
Его
впечатления
потом
выльются
в «Записки
путешествия
из
Сибири».
Он
видит
здесь
«места
прекраснейшие,
поляны,
дубравы,
для
хлебопашества
и
скотоводства
удобные».
Но
теперь
это
не
просто
описание
природы,
как в
«Записках
путешествия
в
Сибирь»,
на
пути
в
ссылку,
когда
Радищев
видел
Сибирь
еще «оком
извне».
На
обратном
пути
он
пишет
больше
о
людях,
об их
делах,
их
взаимоотношениях
с «властями».
«… До
села
Боготольского
28
верст.
Дорога
идет
полями,
еланями
и
березняками.
Тайги
остаются
вниз
по
Чулыму,
сперва
не
широки,
потом,
около
Сусловой,
во 100
верст
ширины,
но
выломаны
погодой
и
выгорели,
а
ныне
зверя
совсем
нет, а
прежде
были
хорошие
промыслы.
В сих
местах
за
два
года
появилась
воздушная
язва,
и
мерли
люди,
но
лекарства
не
знают.
Те,
кои
были
собственные
крестьяне,
к
Колыванским
заводам
не
приписаны,
ни
посельщики,
но
некоторые
около
Ачинска
и
кийские,
а
гоняют
почту».
Так,
2
марта
1797
года
в
коротенькой
записи
схвачены
самые
существенные
детали:
красота
местности,
состояние
природы,
упадок
промыслов,
мор
от
язвы
и
темнота
населения,
род
занятий.
Дальше,
как и
в
описании
пути
в
ссылку,
мы
встретим
знакомые
нам
места:
«До
Итати
(Итат,
- М.К.)
24 вер.
Здесь
обедали.
До
Тажин
(ныне
поселок
Старый
Тяжин,
- М.К.)
33 вер.
До
Суслова
28 вер…
В
Итати
и
далее
почту
держат
тобольские
ямщики,
платят
за
пару
по 100
и 105р.
обывателям,
но не
сами,
а
купец
у них
снял,
а сам,
может
быть,
взял
дороже.
Здесь
держат
12
почтовых
и
недельных
еще…».
Радищев
верен
себе
–
элемент
эксплуатации
ямщиков
итатским
купцом
не
ускользнул
от
него.
… Мы
въезжаем
в
Итат
мимо
красивой
водонапорной
башни,
которая
возведена
здесь
в
конце
прошлого
века.
Ничто
в
нынешнем
Итате
не
напоминает
радищевской
поры.
Разве
два
каменных
здания,
украшенных
столь
характерными
для
своего
времени
фронтонами,
что
пришельцами
иного,
ХУШ
века,
стоят
здесь
по
сей
день…
Добротные,
защищенные
коваными
ставнями
и
дверями
–
детища
былого
купеческого
и
извозного
Итата,
где
процветала
ямская
гоньба
и
напрочь
была
нарушена
патриархальность
крестьянского
быта,
- их
не
мог
минуть
Радищев.
Столь
явно
их
торговое
назначение,
что
путник,
конечно
же,
должен
был
обратить
на
них
внимание.
4 марта.
Радищев
проезжает
Суслово
(Мариинский
район),
откуда
«до
Кийского
(ныне
Мариинск
– М.К.)
на
речке
Кие 24
вер.
Дорога
везде
одинакова,
по
речкам
бывает
лес
сосняк
и
ельник.
По
Кие
есть
деревушка
старожилов…».
Мелькают
деревушки
нынешнего
Мариинского
района.
По
записям
Радищева
можно
установить
не
только
их
почтенный
двухсотлетний
возраст,
но
опять-таки
–
состояние
крестьянства.
«… До
Предъельничей
24 вер.
Тут и
в
следующих
приехали
селиться
80 душ
из
окрестностей
Екатеринбурга,
которые
были
приписаны
к
Демидовским
заводам.
Другие
того
ж
хотят».
Для
Радищева
«Путешествие
из
Петербурга
в
Москву»
продолжается
– по-прежнему,
а
может,
и
более,
чем
раньше,
волнует
его
положение
крестьян,
только
более
зорко
улавливает
он
малейшие
болевые
точки.
… Мелькают,
мелькают
деревушки
«От
Подъельничей
в 18
вер.,
в
деревушке
Тюменево
зимовье,
жил
крестьянин
богатый
Тюменев,
который
разбойничал
или,
лучше,
давал
пристанище
разбойникам…».
«… До
Берикулы
(Берикуль,
- М.К.)
30, до
Почитанки
26, до
Калыева
(Колыон,
Ижморский
район.
– М.К.)
22 вер.
Во
всех
посельщики,
которые
за
великою
гоньбою
по
сим
станам
мало
пашут,
хотя
пашни
много.
В
Тюменевом
зимовье
за
большой
дом и
20
десятин
хлеба
заплатил
посельщик
900 р.
…».
Дальше
Радищев
встретит
пономаря-безбожника
и не
преминет
эту
встречу
зафиксировать:
«В
Калыеве
нашел
пономаря-балагура
от
церкви
Спаса
на Яе
в
стороне.
Ему
на
вино,
он
хотел
поминать
в
церкви
или
на
кабаке.
Воды
берут
в
ямах
за 2
вер.
От
Калыева
до
Ишимов
на Яе,
где
есть
несколько
старожилов,
и по
Яе
селения.
Дорога
такова
же
березниками
и
еланями».
До
Ишимов,
старожилы
и
посельщики,
22 вер.
За
разгонами
и
худой
дорогой
едем
тихо.
Перед
Почитанкою
встретились
с
Дьяконовым,
бывшим
секретарем
Пиля.
Насилу
разъехались».
Еще
прошел
день.
5
марта:
«В
Ишимах
пили
чай,
время
выяснивало
(прояснилось.
– М.К.)».
Значит,
Радищев
не
просто
проезжал,
но
останавливался
здесь
и, по
преданию,
заходил
в
местную
Спасскую
церковь.
6 марта.
Минула
остановка
в
Томске,
и
вновь
возок
мчит
по
нашему
краю:
«Дорога
от
Томска
до
перевоза
идет
пространным
полем
подле
возвышенного
древнего
берега
реки,
к
которому
она
от
перевоза
отклоняется;
тут
питейный
дом и
крест
над
усопшим.
На
углу
возвышенного
берега
выходят
аспид,
гранит,
кварцу
белого
много
валяется;
земля
черна,
из
коей
купорос
и
кварцы.
Подле
того
белая
фарфоровая
глина,
из
коей
посуду
делают,
но
худо.
(Значит
был
здесь
промысел,
ныне
угасший.
– М.К.).
За
рекою
лес
темный
идет
в
правой
стороне
и в
левой
поля
и
луга
и
деревень
много
татарских,
и
едут
мимо
их
кладбищ.
Почту
варюхинские
гоняют
одни,
без
подмоги.
До
Варюхинской
(Юргинский
район.
– М.К.)
на
Черной
речке
22 вер.
Дорога
идет
перелесками,
сосняком
и
полями.
Тут
село
и
волость.
Долго
ждали
лошадей
ночью…
От
Варюхинской
до
Черновской
34 вер.
Ехали
ночью.
Дорога
идет
лесом-сосняком,
где
мало
еланей
и
горы
для
пашни
и
сенокосов…».
7 марта.
А вот
33
версты
до
Варюхина.
Еще
не
стоят
здесь
украшенные
деревянными
кружевами
дома.
Может
быть,
в ту
пору
по
всему
нынешнему
Юргинскому
району,
повсюду,
где
проезжал
Радищев,
стояли
крепкие,
замкнутые,
скупо
украшенные
срубы,
вроде
того
дома
начала
ХУШ
века,
который
по
сей
день
стоит
в
деревне
Талая,
изумляя
толщиной
и
свилеватостью
бревен.
В
Варюхине
Радищев
холодно
и
гневно
отмечает
обнищание
крестьян:
«По
ту
сторону
Томска
посельщики,
сверх
подушных
и
запасного
хлеба,
платят
еще
мукою»
- и то,
что,
соответственно,
потерян
вкус
к
труду,
безразлично
даже
собственное
благоустройство:
«Ехав
в
Ташере,
повстречали
3-х
посельщиков,
которые
исправляли
дорогу,
но
для
виду
только.
Сие
делают
и в
других
местах».
8 марта.
«… В
Крутых
Логах…
Мужик,
кажется,
богат.
Из
посельщиков
живущих
иные
довольно
зажиточны.
Плачевного
зрелища,
старых
и
дряхлых
обнищавших,
становится
гораздо
меньше,
и
можно
предсказать,
что
если
разорительная
рука
начальства
частного
не
прострет
свое
опустошение,
если
равняющаяся
огню
для
сельского
жителя
приписка
к
заводам
не
распространится
на
Барабинских
жителей,
то
благосостояние
их
будет
лучше
и
лучше».
Каинск
– это
уже
довольно
далеко
от
Кузнецкого
края,
но
регион
–
один,
нравы
–
тоже.
9 марта.
«…
Каинск,
прежде
острог,
лежит
на
Оме,
через
которую
летом
перевоз.
Место
весьма
плоское,
одна
церковь
в
середине
города,
строят
каменную.
Исправник
–
грубиян.
Почти
везде
они
славятся
взятками…».
10 марта.
«… В
Голопутовой
пьяный
ямщик
спорил
о
лошадях
и
говорил:
«Не
прежнее
нам
время,
вас
возят
под
чехлом,
впереди
ведут
60
генералов
на
канате».
Видно
огорчение
против
дворян
и
начальства».
Общая
оценка
выведена
еще в
первые
годы
ссылки
в
Илимске.
Из
письма
13
июля
1793 г.
к А.Р.Воронцову:
«Местный
житель
любит
лукавить…
Неограниченный
хозяин
своего
скота
и
своих
детей
– а
последние
подчиняются
его
воле,
если
не с
уважением,
то по
крайней
мере
с
покорностью,
превышающей
уважение,
- он
желал
бы
жить
и
умереть
никому
неведомым.
Таков
здешний
житель.
Таков
он,
может
быть,
и во
многих
местах
Сибири».
И –
другое
илимское
впечатление:
«…
если
в
России
человек
из
народа
мстит,
прибегая
к
физической
силе,
то
сибиряк,
желая
отомстить,
скажет:
«я
его
доеду».
Если
его
спросят,
каким
способом,
он
ответит:
бумажкою».
… И
далее,
далее
мчится
возок
к
неласковой
родине,
где
не
раз
еще
будет
вспоминаться
в
тайне
души
неторопливая
работа
над
сибирскими
рукописями,
ибо
там
все
уже
было
определено
и
худшего
уже
не
ожидалось.
Тогда
как в
глухом
сельце
Немцово
тень
трона
нависла,
и
душила,
и
подталкивала
к
последней
черте…
Многие
из
сел
нашего
края,
поминаемые
в
беглых
записках,
изменили
название
– два
века
для
произношения
и
написания
не
проходят
бесследно.
Некоторых
уже
нет.
Многие
же
существуют
поныне
под
теми
же
именами
–
Зеледеево,
Суслово,
Ишим,
Почитанка,
Подъельничье,
Варюхино.
В
селе
Ишим
Яйского
района
стоит
церковь
второй
половины
ХУШ
века,
прекрасный
образец
русского
барокко.
Сейчас
она
внесена
в
списки
культовых
сооружений,
подлежащих
консервации
с
последующей
реставрацией
и
использованием
в
сфере
культуры.
По
преданию,
у
колоколов
ее
были
«золотые
звоны»
и
голоса
их
слышны
были
в
Иркутске,
к
зависти
иркутян,
которые
очень
гордились
своей
Крестовоздвиженской
церковью
и не
терпели
никакого
перевеса
над
ней
ни в
красоте,
ни в
знаменитости.
С
Ишимской
церковью,
по
логике
вещей,
связано
немало
славных
имен
тех,
кого
скорбный
кандальный
путь
вел в
Сибирь…
В
Ишиме
была
почтовая
станция.
После
долгого
перегона
здесь
полагалась
ночевка,
а
значит,
у
ссыльных
была
надежда:
попроситься
в
церковь.
Изгнанники,
конечно
же,
стремились
под
ее
своды,
где
можно
было
в
тиши,
а
главное,
без
соглядатаев
вкусить
горечь
воспоминаний.
По
местным
преданиям,
в ней
бывали
декабристы.
Именно
в ней
должен
был
Радищев
заказать
молебен,
может
быть,
по
жене,
Анне
Васильевне
Рубановской,
мершей
в 1783
году,
- ведь
он
упоминает
в «Записках…»,
что
были
даны
деньги
на
поминовение
пономарю,
встреченному
«в
Калыеве…».
В
Итате,
которые
во
времена
Радищева
был
богатым
и
многолюдным
селом,
сейчас
сохранилось
всего
два
упомянутых
каменных
здания
ХУШ
века.
Бывшие
каменные
купеческие
лабазы
еще и
теперь,
будучи
один
в
запущенном,
а
другой
в
полуразрушенном
состоянии,
хранят
печать
былой
добротности
и
гармонии.
И они,
и
Ишимская
церковь,
и
Колыонский
отрезок
тракта,
где
Радищев
встретил
ишимского
пономаря-выпивоху,
-
страницы
радищевского
путешествия
из
Сибири
на
родину.
Молчаливые
свидетели,
они
хранят
отблеск
короткого
мига
надежды,
озарившей
жизнь
изгнанника,
и
поэтому
имеют
право
на
память
и
бережное
к ним
отношение.
И
когда-нибудь
мы,
несомненно,
встретим
в
Старом
Тяжине,
Итате,
Ишиме
улицу,
мемориальные
доски
с
именем
Радищева,
который
легким
пером
и
быстрой
мыслью
графически
точно
запечатлел
черты
нашего
края,
каким
он
был
двести
лет
назад,
и,
опережая
время,
пророчил
Сибири
великое
будущее.
<<Назад
Далее>>
|
