Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов

Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов.

Часть первая

ФЕНОМЕН ПРОВИНЦИИ

Свидетели и участники «кузнецкой драмы»

Глава вторая

ТАЙНА ИСПОВЕДИ

II. Спорное завещание купчихи Фамильцевой, или…Поединок иереев

Архивные документы тем ценны, что по крупицам помогают составить психологический портрет человека. Который, как известно, «очень разный». Как нет ангельски совершенных (какими порой рисуются люди, если судить по послужному их списку, изобилующему орденами и почестями), так нет и совершенных злодеев, как бы не аттестовали их опять-таки служебные формуляры с педантичным подсчетом опущений, опозданий, небрежностей. Человек раскрывается неожиданно, в маленьком штришке, случайно зафиксированном документально, да и то — это лишь начало попытки «прочесть» человека, потому что можно и нужно найти множество стимулов «за» и «против», подсказавших тот или иной поступок…

«Пагубная рассеянность». — Могла ли канская купчиха Ирина Фамильцева, прожившая жизнь в достатке и процветании, предвидеть, что не вписав лишних два-три слова в текст своего завещания, поможет через сто с лишним лет выявить нам, «последующим», еще одну грань характера кузнецкого священника Евгения Тюменцева. Тем для нас интересного, что, будучи, очевидно, личностью незаурядной, снискал доверие великого психолога Федора Достоевского, пожелавшего именно с ним поделиться размышлениями о самом себе (не таковым ли является письмо-автобиография, письмо-исповедь?).

Если обратиться к архивным документам, то на одной чаше весов окажется блистательный послужной список Тюменцева, а на другой — 1872 года июня 8 дня в журнале Томской Духовной Консистории (в дальнейшем — ТДК) под № 5: «Принимая во внимание, что по смыслу духовного завещания пожертвованные Фамильцевою деньги, за исключением почтового расхода, всего 288 руб. действительно должны принадлежать кузнецким церквам, коих там оказывается приходских две, Духовная Консистория полагает разделить эти деньги пополам между Собором и Одигитриевскою церковью по 144 рубля. Почему предписать благочинному Захарию Кроткову распорядиться, чтобы следуемая на Одигитриевскую церковь часть ныне же была отчислена из наличных сумм Кузнецкого Собора и передана в Одигитриевскую церковь, а когда это будет исполнено, Консистории до сведения довести и по получении донесения в свое время сдать в архив…»¹⁶.

Что и было исполнено, как следует из рапорта благочинного Соборной церкви Кроткова, сменившего отправленного в отставку Павла Трофимовича Стабникова.

Добавим, все это — в результате чуть не четырехлетней тяжбы и вовсе не в доказательство торжества логики, а скорее — особого отношения «свыше» к священнику Тюменцеву, в чем он, видно, с самого начала уверен и потому отстаивает, пользуясь более чем шаткими аргументами, доход с «Завещания канской 1-й гильдии купчихи вдовы Ирины Ивановой Фамильцевой, отправленный на церкви Кузнецка».

Первый залп. — Дело началось 17 июня 1868 года. Когда Евгений Исаакович Тюменцев обращается в ТДК, с завидной убежденностью доказывая, что названная купчиха Фамильцева «в числе прочих церквей, триста рублей завещала и в кузнецкие» (подчеркнуто в документе). Томская же Духовная Консистория еще ранее, Указом от 5 февраля того же года сделала распоряжение о поступлении этих денег именно в кузнецкую Одигитриевскую церковь, а не в кузнецкую соборную, — увещевает Тюменцев, — потому что я 7 ноября 1866 года посылал страховое письмо означенной купчихе Ирине Фамильцевой с деверем ее кузнецким мещанином Петром Фамильцевым и просил их пожертвования на необходимые поправки Градокузнецкой Одигитриевской церкви, а обращался к ним с этой просьбой потому, что муж купчихи Ирины Дмитрий и брат его Петр Фамильцевы состояли прежде в приходе означенной Одигитриевской церкви, когда проживали в Кузнецке. Посему покорнейше прошу Т.Д.К. сделать распоряжение о поступлении трехсот рублей серебром в Кузнецкую Одигитриевскую церковь»¹⁷.

Такая наивная аргументация, — я написал письмо, что хорошо бы сделать пожертвование и, стало быть, деньги завещаны именно моей церкви, — по первости, очевидно, справедливо озадачила и Консисторию. Е. Тюменцев получает вежливое «одергивание»: «так как каждое духовное завещание должно использоваться по точному разумению его и никакое начальство не вправе отменять или изменять волю завещателя, то в просьбе кузнецкому священнику Евгению Тюменцеву отказать… о чем послать указ… Исполнено 27 июня 1869 года»¹⁸.

Итак — конкурентная борьба между двумя храмами и двумя священниками, — Евгением Тюменцевым, причтом Одигитриевской церкви, и Павлом Стабниковым, причтом Кузнецкого Собора. Но — Павел Стабников тесть Е. Тюменцева. Не пристало, казалось бы, зятю, да еще священнослужителю, идти насупротив родственника, притом всеми уважаемого, каким был Павел Стабников. О чем свидетельствует хотя бы описание юбилейных торжеств, устроенных кузнечанами в честь 50-летнего его служения в сане в 1879 г. Причем невзирая на увольнения за штат, вопреки его собственному желанию, и, похоже, не без помощи собственного зятя. Напомним, первый рапорт Тюменцева в консисторию и разбирательство дела о несостоятельности Стабникова совпадают — 1868 г. К слову сказать, именно Тюменцеву поручено разбирательство по делу Стабникова, в результате чего в июне 1868 г. и последовало его увольнение с должности благочинного «за неисправное ведение приходорасходных книг, недочет сумм и нерекомендуемое поведение»; но, узнав, что Тюменцев — зять Стабникова, томский епископ Платон дело перепоручает священнику Кузедеевского стана Алтайской Духовной Миссии Василию Ивановичу Вербицкому, известному этнографу и просветителю. Причем в 1869 г. Стабников вообще увольняется из штата¹⁹.

Итак, «дело Фамильцевой» наделало, похоже, много шуму. Ибо Томская Контрольная палата 17 октября 1868 г. попутно сообщает любопытные детали: «Из документальной отчетности Кузнецкого Окружного Казначейства за август сего года, видно, что из депозита Кузнецкого Окружного Полицейского Управления выдано 16 августа священнику Градокузнецкой Одигитриевско церкви Евгению Тюменцеву 4356 р. 81 коп. из присланных в оное из Канского Окружного суда Енисейской губернии следующих по имеющемуся в Томском губернском Правлении духовному завещанию умершего Кузнецкого мещанина Зиновия Фамильцева, на благоукрашение означенной Одигитриевской церкви в пользу священно- и церковнослужителей ее, которые, согласно завещания Фамильцева, должны пользоваться за вечное поминовение Фамильцева и родственников его процентами с завещанной капитальной суммы, а сама капитальная сумма должна храниться навсегда в Кредитном учреждении. Но с ведома ли Консистории распорядился Канский Окружной суд выдать помянутые деньги священнику Тюменцеву, из приложения к отчетности Казначейства, не видно…»²⁰.

Ревизия. — Далее Томская Контрольная палата требует, чтобы Канский суд предъявил объяснение.

Откуда такие строгости? А 27 июня Консистория, оказывается, спросила с Одигитриевской церкви отчет о ее денежных делах.

Священно- и церковнослужители смиренно и подробнейше рапортуют Консистории: «4356 р. 81 коп. серебром действительно получены священником Тюменцевым 16 августа 1868 г., суммы, удержанные казной за свидетельствование духовного завещания, были дополнены… Викентием Фамильцевым» (сыном завещателя, — авт.). Итак, 2000 рублей серебром на украшение церкви, 2500 серебром в пользу причта, — все так. И обо всем было доложено протоиерею Павлу Стабникову 2 сентября 1868 г. и благочинному иерею Гавриилу Малышеву 19 ноября того же года, и названные деньги, которые на украшение церкви, записаны в соответствующую книгу пожертвований. А 2500 рублей, что в пользу самого Тюменцева, «отосланы в Скопинский общественный банк 19 августа 1868 года, сроком на 5 лет, с получением каждогодно 6,5% на рубль, банком выслан билет в 2500 рублей с 19 сентября 1868 года № 6969. Билет записан в Клировые ведомости Кузнецкой Одигитриевской церкви»²¹.

Под «коллективным письмом» — подписи: священник Евгений Тюменцев, диакон Василий Курбаковский, диакон Василий Красносельский и пономарь Дмитрий Окороков (для нас особо интересна подпись последнего — именно с ним, возможно, встретится в 1904 году Валентин Булгаков и от него услышит подробности о пребывании Ф. М. Достоевского в Кузнецке)²².

Итак — отстранен от должности и от штата Павел Трофимович Стабников (как ни странно, выходит, с «подачи» такого выдающегося человека, как миссионер и просветитель Василий Иванович Вербицкий). Дело о завещании Фамильцевых «затухло» и, наверное, не разгорелось бы вновь, уже в 1871 году, кабы не злосчастные спорные 300 рублей серебром, которые настойчивый и, скорее всего, весьма «памятливый» Е. Тюменцев решительно для своей церкви отстаивает.

«Бой за наследство» начинается вновь с очередного рапорта священника Захария Кроткова, сменившего Павла Стабникова. Добавим, что Захарий Матвеевич Кротков известен как автор летописи Градокузнецкого Спасопреображенского собора²³ (безвозвратно утраченной, возможно, во время налетов отрядов Рогова на Кузнецк в 1919 г.). 22 июля 1871 г. он рапортует в Консисторию, что по Указу оной от 5 февраля 1868 г. тогдашний протоиерей Павел Стабников должен был «иметь наблюдение за поступлением завещанных в пользу Кузнецкого Собора 300 рублей серебром». Но до сих пор эти деньги так в собор и не поступили, так что ни он, Кротков, ни здравствующий, хоть и в отставке, Стабников ничего о них не знают и затрудняются — «сама ли Консистория востребует откуда следует эти деньги или предпишет Кузнецкому Собору снестись с каким-либо судебным местом»²⁴…

Не молчит и священник Тюменцев. Сам ли по себе, или в ответ на запрос Консистории, но через месяц, 20 августа 1871 г. он пишет, минуя Консисторию, самому Томскому епископу Платону, причем напоминает «дело о завещании Фамильцевой», что называется, «от Адама», особо подчеркивая: «из копии с духовного завещания означенной Ирины Фамильцевой, препровожденной к бывшему Благочинному Протоиерею Павлу Стабникову при указе Т.Д.К. от 5 февраля 1868 г. № 663, видно, что между прочими церквами завещано ею и в Кузнецк 300 рублей.

Т.Д.К., несмотря на неопределенность слов: и в Кузнецк (таковы, собственно, слова завещания) тем же указом назначила деньги 300 рублей в Кузнецкий Преображенский Собор, хотя в Кузнецке еще две церкви. Рапортом моим от 17 июня 1868 года № 62 я покорнейше просил Т.Д.К. назначить те деньги в Кузнецкую Одигитриевскую церковь, как без всякого основания назначенных в Кузнецкий Преображенский собор, причт которого в половине сего августа уже действительно не получил оные деньги»²⁵. Как мы уже знаем, злосчастные 300 рублей Тюменцев требует для своей церкви, — несмотря на неопределенность «и в Кузнецк», — лишь потому, что якобы за год до завещания писал Фамильцевой с просьбой о пожертвовании для церкви, прихожанином которой был ее супруг при бытности своей в Кузнецке.

Тюменцев не оспаривает резонный первоначальный ответ Консистории, что, де, не положено вторгаться в волю завещателя; он, Тюменцев, на то и не покушается²⁶. Однако, опять же, — ввиду названной неопределенности, «не видно никакого основания назначать те деньги и в Кузнецкий Преображенский Собор». Посему он просит епископа Платона «сделать распоряжение спросить на месте тех, кто писал самое духовное завещание и кто были свидетелями при этом. Они вернее всего могут решить — какую церковь имела в виду завещательница»²⁷.

Кто свидетели? А вот дьякон Василий Курбаковский, например. На него, видно, вполне можно положиться. Это он, вместе с Тюменцевым и Окороковым писал в 1868 году точнейший рапорт, куда и как распределена крупная сумма, попавшая от Фамильцевых в Одигитриевскую церковь и лично Тюменцеву. Ныне «диакон Василий Курбаковский, священник села Кетского, бывший в селе Тарбышинском Енисейской епархии в 1870 г., слышал там от многих, в том числе и от священника того села о. Максима, который и писал самое духовное завещание, что 300 рублей завещаны именно в кузнецкую Одигитриевскую церковь. Кроме сего, чиновник Дмитрий Евгениев Бабушкин, доверенный по делам Фамильцевых, меня извещал, что 300 рублей назначены и будут высланы по решению дела в Одигитриевскую церковь…»²⁸.

Прошел почти год. Очевидно, обе стороны не дремлют — обеспечивают тылы. 25 мая 1872 г. благочинный Захарий Кротков вновь обращается в Консисторию, напомнив, что по ее, Консистории, указу от мая же, он посылает выписку из завещания и сообщает, что многоспорные «300 рублей, завещанные Фамильцевой, Кузнецким Преображенским собором по силе указа оной Консистории от 5 февраля 1868 г. за № 663 (Помните? Сама Консистория рассудила передать деньги Стабникову!) в августе месяце 1871 г. получены». И не только получены (козырь у Тюменцева выбит — деньги, де, еще не получены, так можно их адрес и изменить), но и записаны в шнуровую книгу и «в настоящее время по Указу Консистории от 30 марта с.г. за № 1146 употреблены уже на покупку Плащаницы»²⁹.

Диспут. — Однако благочинный Кротков не только отбивает атаку — уступать деньги Тюменцеву уже нельзя, — не Плащаницу же отдавать; он идет в наступление: «при сем имею покорнейше объяснить оной Консистории, что священник кузнецкой Одигитриевской церкви Евгений Тюменцев без всякого основания пытается присвоить эти деньги к своей церкви. Он за основание берет 1-ое то, что муж завещательницы Фамильцевой когда-то был прихожанином Одигитриевской церкви, но жители города Кузнецка, при счастливых обстоятельствах, при избытках своих жертвуют и в ту, и в другую церковь, считая обе церкви своими и Фамильцевы, в признательность того, что они принадлежали и принадлежат к Одигитриевской церкви, пожертвовали в свою церковь 2000 рублей, на которые сделана пристройка, и причту 2500 р., с которых пользуется процентами, а в соборную церковь только 300 р., и 2-ое то, что будто он, Тюменцев, письмом своим просил Фамильцеву пожертвовать на церковь денег, но это ничем не оправдывается: а) если бы Тюменцев просил своим письмом Фамильцеву о пожертвовании, то она в духовном своем завещании не забыла бы упомянуть о церкви Одигитриевской, имея под руками письмо, но этого в завещании нет и б) что еще невероятнее и ни с чем не сообразно то, что священник Тюменцев старается усвоить эти 300 р. своей церкви более потому, что он подметил в духовном завещании не совсем точное выражение, где не прямо сказано: «в Соборную церковь» или «в Собор», а «в Кузнецк». Священник Тюменцев и ранее рапортом своим от 17 июня 1868 г. за № 52 просил Консисторию, чтобы она переменила неправильное, по его разумению, распоряжение свое, но в то время Консистория, найдя неосновательным его прошение, указом своим.., копию с которого при сем прилагаю, отказала ему. В настоящее же время священник Тюменцев подал рапорт в Консисторию по тому поводу, что отставной чиновник Бабушкин, бывший 1871 года осенью в городе Кузнецке, он же и поверенный по делам Фамильцевых, которого Тюменцев просил похлопотать о 300 р., дал обещание просить Преосвященного, как слышно было, доказать принадлежность этих денег церкви Одигитриевской тем, что он, Бабушкин, будто был свидетелем, как Фамильцева назначала эти деньги в Одигитриевскую церковь, но если бы он был свидетелем при назначении денег, или был в то время в Канске, то он, как свидетель, должен был бы подписаться в духовном завещании Фамильцевой…»³⁰.

Ничего не скажешь — читатель, наверное, не может не присоединиться к неоспоримой логике доводов Кроткова, тем более что вот она и копия с завещания столь неточной в изъявлении последней воли купчихи Фамильцевой. Владея большими капиталами, она в завещании не обошла и щедро облагодетельствовала кровную родню, и супруга, и свою, равно и прочих лиц, и подробно расписала, каким церквам и какие суммы ею назначены. При такой точности вряд ли могла она ошибиться и не вписать Одигитриевскую церковь. Тем более завещание написано 12 января 1867 г., а «напоминание» Тюменцева, по его словам, было ей 7 ноября 1866 г., т.е. всего двумя месяцами раньше.

Но очевидность перестает быть таковой при вмешательстве отношений «высшего порядка». Можно полагать, отставной чиновник Бабушкин к Томскому Преосвященному был вхож и обещаний попусту не давал. Уверен в отношении к себе Томского епископа Платона и Тюменцев, и именно потому обращается с последним рапортом к нему, минуя Консисторию. Так или иначе, а 8 июня 1872 г. Консистория, как бы вовсе позабыв о своем же указе от 5 февраля 1868 г., однозначно позволившем Павлу Стабникову считать многоспорные триста рублей завещанными его церкви, и как бы вовсе запамятовав, что указом от 17 июня 1869-го года Тюменцеву напрочь отказывает в его притязаниях, потому что никому, де, не дано менять смысл завещания — та же Консистория велит спорные деньги разделить пополам между обеими церквами. И — более того. С удивлением читаем: «что же касается до умолчания соборным причтом о лице жертвователя 288 рублей, что дозволил себе в рапорте от 19 ноября 1871 г. за № 105 о разрешении произвести исправление по Собору, то внушить ему, причту, что на будущее время за подобный проступок как возбуждающий подозрение в хитрости, он будет подвергнут законному наказанию…»³¹.

Логика свыше. — Вот так. Кротков, автор уникальной летописи, о которой уже поминалось, мог, наверное, внести в нее впечатляющую страницу об обвинении его в хитрости за то, что дозволил себе сделать беспристрастную раскладку действий иерея Тюменцева.

Архивные папки — неподкупные свидетели. Они «раздевают» людей, живших столетия назад. Наряду с блистательными реляциями о восхождении по служебной лестнице, — крохотные штришки, ставящие нас в тупик и заставляющие еще и еще раз дивиться, сколь многозначен человек, и пытаться разгадать скрытые стимулы его деяний. Священник Евгений Тюменцев — высоконравственная личность, мягкий и чувствительный, выращивающий цветы и ведущий неторопливую переписку с другим таким же любителем природы и краеведом из Барнаула Стефаном Иоанновичем Гуляевым (заслуживающим особого рассказа) — и дело о 300 рублях. Священник Тюменцев с его победным служебным списком и… сокрытие церковной кражи, пусть и «во благо»…

Каково бы ответил, — а может, и ответил, — Достоевскому на его письмо-автобиографию, читай исповедь…

О, архивные папки! Вы оживляете перед нами не только деяния предков наших, но и страницы книг, написанных по живым впечатлениям современниками того или иного архивного дела.

История с завещанием купчихи Фамильцевой как бы сошла со страниц романа Л. П. Блюммера «Около золота» — разве в описанном им Кузнецке не могла произойти такая скрытая драма поединка между двумя иереями — зятем и тестем? И, однако же, вновь и вновь листая это дело, задаешься вопросом, а почему так сильно не любили высшие духовные власти Павла Стабникова, если несмотря на не менее импозантный послужной список, чем у Евгения Тюменцева, все же так бесславно снимают с должности (после упорных рапортов о его нездоровье и несостоятельности по службе) — по столь неблаговидной статье…

Корни бед. — А вот еще дело: рапорт благочинного протоиерея Павла Стабникова епископу Виталию от 28 февраля 1866 г. Представить себе только — Городовое Хозяйственное Управление предлагает ему, Стабникову, организовать «по приговору» купеческого и мещанского общества крестный ход «с Иконою Св. Пророка Илии на ключ, именуемый СВЯТЫМ». Но по мнению Стабникова «этот вновь желаемый крестный ход будет излишен, потому что при церквах г. Кузнецка совершается в продолжение года и без того много крестных ходов, именно: два вокруг города, 1-й в приносе иконы из села Красноярского, Св. Пророка Илии, 2-й в 28 число июля с Иконой Одигитрии Божией Матери, 3-й по нагорной части города в 21 число мая, три к часовням и два на реку. При постоянном участии в совершении и истинно-усердствующие к общественному богослужению могут удовлетворить вполне своему религиозному чувству; а между тем заметно, что и к существующим ходам многие из граждан относятся холодно, это видно из того, что… немногие из них следуют за Иконами и служителями церкви, а остаются простыми зрителями на верхней части города. Потому много ли найдется желающих участвовать в предполагаемом крестном ходе — при летнем зное — если ведро, — или при большой грязи — если ненастье, и при шестиверстном расстоянии (до ключа считается три версты, а не две, как написано в приговоре). Приговор подписали четыре купца и пятый купеческий сын да 42 человека из мещан… Вообще 47 человек — плохая порука за 1745 жителей, в деле весьма важном. Наконец, самый ключ в религиозном отношении никогда не был почему-либо замечателен; туда действительно ходили с крестным ходом некогда для Водоосвящения, отчего и стал называться Святым — то есть Освященным; в настоящее же время этот ключ содержится небрежно и служит для одних местом приятного разгула, а для других сборищем безобразного кутежа…»³².

Ну можно ли было Преосвященнейшему благоволить к Павлу Стабникову после такого трезвого расклада, напрочь развенчивающего трепетный флер религиозного рвения, будто бы овевающий кузнечан. В своей рукописи «Далекое детство» Вениамин Булгаков, описав крестный ход именно к пресловутому ключу, имевший место тридцатью годами позже, не подозревал, конечно, о существовании такого рапорта, но описанием своим подтвердил, что мнение Павла Стабникова оказалось «гласом вопиющего в пустыне».

Прошло два года — припомнился, очевидно, и этот рапорт, при решении судьбы Стабникова…

И опять же, хвала архивам! Сколь бы неказисто мог повести себя по отношению к тестю Евгений Тюменцев, сколь несправедливо поступить Консерватория, однако милый маленький Кузнецк, так нежно описанный у Булгакова и так точно и беспристрастно — в известной «Кузнецкой летописи» Ивана Конюхова, был очень «самостоятельным» в своих суждениях и очень лояльным к выдающимся своим обитателям.

Милый, милый Кузнецк. — Прошло десять лет после отставки Стабникова. И вдруг, к 50-летию его священнической службы в 1879 г. город решает устроить ему чествование. Именно сменивший Стабникова в Соборе протоиерей Захарий Кротков, по свидетельству Ивана Конюхова, известил «градское общество». «Учинили» добровольную подписку, чтобы в доме городского головы Михайлы Конюхова (сын Ивана Конюхова) устроить банкет. И, как ни странно, среди прочего духовенства на юбилее присутствует Евгений Тюменцев — похоже, для такого случая забыты распри, — поскольку «пристойность» в провинции всегда соблюдается вопреки прочим чувствам. Духовенство встретило юбиляра в дверях пением: «Днесь благодать святого духа нас собра», а после литургии Стабникову поднесли Икону Христа Спасителя, и священник Анемподист Тверитин произнес прочувствованную речь. На торжестве присутствовал «весь Кузнецк», и даже состоялся… военный парад. В доме Михайлы Конюхова был дан банкет. И ничего, что на полях кузнецкой летописи злонамеренная рука кого-либо из очевидцев вывела: «и троекратно было мордобитие подпоручика Капустина и торгаша Ланшакова, а в конце попы рыгали по углам, а потом друг у друга сосали бороды»³⁴.

У личности приметной, какой несомненно был тесть Евгения Тюменцева, отец его жены Елизаветы Павловны, всегда находятся не только друзья, но и враги. Тем не менее, мы имеем свидетельство самостоятельности суждений кузнечан в оценке своего земляка, вопреки обрушившимся на него громам с поднебесья Первосвященнейшего из Томска. Так что «дело о наследстве купчихи Ирины Фамильцевой» при ближайшем рассмотрении выводит нас далеко за рамки неточного изъявления ее последней воли.