Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов

Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов.

Часть вторая

ЛИКИ ПРОВИНЦИИ

Старый Кузнецк в портретах его обывателей

Глава тринадцатая

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ

В первой части книги мы рассказывали уже о том, какие сложные перипетии претерпела «кузнецкая историография» Достоевского за последние сто лет. История изучения темы «кузнецкие священники» или «кузнецкие монахи», в некоторых своих деталях соприкасается, как мы уже установили, с достоевсковедением и изобилует не менее примечательными подробностями. Ибо вслед за почти уничтоженным в 20-е годы сословием священников воспоследовало тщательное, продолжавшееся десятилетиями, упорное и методичное вычеркивание из академических и прочих официальных «Историй» всего, что с этим сословием связывалось. Специальных публикаций было очень мало, а в ипостаси кузнецких храмов — и вовсе «ноль». Так продолжалось до середины 80-х...

Таким образом, период этот можно считать «закрытым». Что вовсе не означает отсутствия интереса к этой теме в ту пору. В 20-е годы местные писатели, журналисты, краеведы очень остро ставили в ряд особо «болючих» вопрос о сохранении таких памятников кузнецкой истории, как Одигитриевская церковь, Преображенский собор, Надвратная крепостная церковь. В те же годы известный краевед К. Евреинов сохранил для истории фрагмент знаменитого креста изографа Лосева, который, по преданию, был поставлен в местной часовенке еще по велению Петра I. Много позже, — но в тот же, заметим, «закрытый» период, — названный фрагмент креста попал в экспозицию краеведческого музея и демонстрировался посетителям.

Стараниями энтузиастов — краеведов, писателей, журналистов, — интерес к теме поддерживался, и именно благодаря им, в первую очередь, история кузнецких храмов, — потрясающе живая и психологичная, — сегодня перед нами.

Истоки. — Уже в первых специальных газетных публикациях о Кузнецке с удивлением обнаруживаем не только упоминание, но и целостное, дословное цитирование документов. Особенный интерес непрофессиональных исследователей истории Кузнецка во второй половине XIX в. вызывала первая из сохранившихся царских грамот кузнецким воеводам, датированная 1623 г. Касалась она обстоятельств постройки и снабжения утварью только что возведенного в Кузнецке Преображенского храма. Интересовались ею не только потому, что она — первая, текст которой до нас дошел.

Волею несчастливого случая этой грамотой не заинтересовались ни путешественники, ни особая археографическая экспедиция, которая специально занималась в 30 — 40-е годы сбором подобных грамот; впоследствии их тексты публиковались в «Актах Исторических» и «Дополнениях» к ним. Как же могло произойти, что именно эта, первая из сохранившихся грамот оказалась забытой? Скорее всего, в соответствии с велением времени ученые интересовались более архивами судебными, а не церковными — и, в результате, пренебрегли такой «малостью», как архив кузнецкого Преображенского собора, где и хранилась сия грамота.

Пробел, вызванный то ли чиновной особой логикой, то ли ученой рассеянностью, был, однако, вскоре восполнен. В 1858 г. в «Томских губернских ведомостях» выходит исторический очерк А. Ермалаева «Кузнецк», в котором весьма точно воспроизводится — до последней буквы и надписей на обороте! — текст грамоты¹. Вот что в ней говорилось:

«От Государя и Великого Князя Михаила Феодоровича всея Руссии в Сибирь, в Кузнецкий Острог, Воеводе Нашему Овдокиму Ивановичу Баскакову. В нынешнем во 132 (1623) году Ноября в 20 день, писал к нам из Сибири, из Тобольского города, богомолец наш Архиепископ Киприян Сибирский и Тобольский: в прошлом-де во 131 году, Августа в 19 день били нам челом Кузнецкого острога казаки Володька Аверкиев и Оська Филипов и во всех кузнецких служилых людей место и ему, богомольцу нашему, подали челобитную, а в челобитной их написано: в прошлом-де во 130 году по нашему указу и по благословению Отца Нашего Великого Государя Святейшего Патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руссии воздвигнули они в Кузнецком остроге храм во имя Преображения Господня нашего Иисуса Христа и он-де, богомолец наш Киприян Архиепископ, на освещении того храма велел им дати Антиминс и миро, и масло, и попа, и диакона, и они-де тот храм освятили и в том-де храме Божия милосердия образов местных и дейсисов и царских дверей и сосудов церковных, пречистые запрестольные и креста, и колоколов, и риз нет; и по нашему указу послано от нас с Москвы в Сибирь, в Кузнецкий Острог, с казаками Володькой Аверкиевым да Осипком Филиповым к церкви Преображения Господа нашего Иисуса Христа церковного строения Божия милосердия образов: дейсис, семь икон, получетверты пяди, царские двери со святители, со столбцы и сенью, да образ местный Преображения Господа нашего Иисуса Христа, длина пяти пядей, венец на золоте, да образ Пречистой Богородицы запрестольный, и крест воздвизальный древян, два колокола, а в них весу пуд без полторы ушвенки (ушвенка тогда значила полфунта, — прим. Ермалаева), сосуды церковные оловянные, ризы миткалинные, оплечье бархатное, епитрахиль да поручи выбойчатые, пояс нитяной...»¹².

Автор очерка, Ермалаев, — грамотный исследователь и без труда ориентируется в современной ему историографии. Составить популярный очерк — дело многотрудное. Ермалаев ссылается на сибирские летописные известия, сочинения П. Вейдемейра, Н. Полевого, справочную литературу, упоминает об археологических находках близ Кузнецка. Но, главное, — использует малоизвестный архивный документ, выказывая немой, но легко читаемый меж строк укор по адресу столичных специалистов: проглядели, «проглазели» существование документа начала XVII в. — очень редкого, а потому весомой значимости.

Загадочная забывчивость. — К сожалению, очерк Ермалаева в свое время замечен не был. Быть может причина тому — незначительный тираж и, главное, — недостаточная известность «Томских губернских ведомостей» среди сибирской интеллигенции. Выходили они в то время первый год и только-только «набирали обороты», постепенно завоевывая постоянного читателя. Очерк Ермалаева был настолько неизвестен, что он не попал даже в подробнейшую трехтомную библиографию Сибири В. И. Межова. Но то — годы 90-е, — после публикации Ермалаева минуло более 30 лет, какие-то номера, возможно, затерялись — по сю пору, к примеру, разыскивается № 35 этих «Ведомостей», где печаталась одна из частей очерка...

Удивительно другое. I860 год. В те же «Томские губернские ведомости», в № 46, опять попадает — стараниями коллежского асессора II. Ананьина — упомянутая грамота 1623 г. с интересной припиской, что публикация является первой. Она дословно воспроизводит текст «церковной» грамоты, опубликованной Ермалаевым — вплоть до подробнейшей записи на обороте: «В Сибирь, в Кузнецкий Острог, Воеводе Нашему Овдокиму Ивановичу Баскакову. Скрепил Дьяк Иван Болотников 133 года Октября 8 дня, подал грамоту Володька Аверкиев»³.

Из первых глав этой книги мы знаем, что бывший смотритель кузнецких училищ Николай Иванович Ананьин был перемещен на смотрительское место в Томск в марте 1856 г., спустя несколько месяцев после скандала и драки с Серафимом Поповым. Стало быть, список церковной грамоты мог появиться у Ананьина задолго до публикации Ермалаева. Возможно, она попала к нему через настоятеля Кузнецкого Спасопреображенского собора Павла Стабникова — одного из персонажей наших предыдущих глав.

Выходит, что Ананьин, переместившись в Томск, бережно хранит копию грамоты несколько лет. Можно полагать, что история Кузнецка была ему вовсе небезразлична — тем более, что в маленьком провинциальном городке он прослужил более 30 лет...

Но тогда, при столь уважительном отношении к истории, подвигнувшем Ананьина несколько лет хранить весьма примечательный документ из церковного архива и, в конце концов, опубликовать его, — не выглядит ли загадочным, что Ананьин, постоянно проживая в Томске с 1856 г., не заметил публикации Ермалаева в Томских же ведомостях? Притом, что во второй половине XIX в. специальные газетные статьи по истории Кузнецка можно пересчитать по пальцам, а уровень и стиль очерка Ермалаева можно сравнить разве что с историческим же очерком князя Н. Кострова «Город Кузнецк» (Томские Губернские Ведомости 1879-1880гг.).

Существование упомянутой грамоты фиксирует в своей летописи (1867 г.) Иван Конюхов, называя ее «свитком, хранящимся в церковном архиве»⁴. Не забывает упомянуть ее и Николай Алексеевич Костров, отсылая нас, однако же, опять-таки к публикации Н. Ананьина, а не Ермалаева. Что это, — пристрастное отношение к такому же, как и он, публицисту и историку Ермалаеву, исследователю той же темы, или нарочитая «забывчивость»?

Недавно Новокузнецкой исследовательницей Шадриной в Томском архиве был найден другой примечательный документ. Оказывается, священник Тюменцев, о котором мы рассказывали выше, тоже интересовался грамотой. Он посылает «ввысь» ее текст, очевидно, не подозревая, что он уже был опубликован и Ермалаевым, и Ананьиным⁵. Это при том, что Ананьина он, попав на службу в Кузнецк, не мог не знать лично. Поистине странными выглядят сейчас запоздалые заботы Тюменцева о сохранении фактов кузнецкой истории, если учесть, что особого интереса к историографии он явно не питал никогда — иначе бы не проглядел публикаций, о которых рассказано выше, и в придачу — многого другого...

Итак, в 1886 г. кузнецкий благочинный, протоиерей Е. И. Тюменцев (летописец Кузнецка И. С. Конюхов, не раз поминаемый в этой книге, был с Тюменцевым хорошо знаком) снимает копию с царской грамоты и отправляет ее в Томск епископу Исаакию, сопроводив следующим письмом:

Во исполнение указа Томской Духовной Консистории от 20-го минувшего ноября № 20, покорнейше доношу Вашему Преосвященству, что в благочинии Томской епархии № 14 древних церквей нет и в церквах, ныне существующих, нет также ничего, достойного внимания из древностей, кроме грамоты Государя и Великого Князя Михаила Федоровича, писанной на свитке, длиной 7 четвертей, шириной 1 четверть (в 1623 году) 1732 году 23 декабря, воеводе Кузнецкого острога Евдокиму Ивановичу Баскакову; эта грамота находится ныне в целости, в архиве Градокузнецкого Спасопреображенского собора. Копию означенной грамоты покорнейше представляю Вашему Преосвященству. Царские дары, упомянутые в грамоте, сгорели вместе с деревянной церковью в пожаре, бывшем около 1723 года, как это значится в памятной записке о Кузнецком Преображенском соборе, составленной в 1838 году.

Вашего Преосвященства Милостивого Архипастыря и Отца покорнейший послушник Благочинный Священник Евгений Тюменцев».

Время вносит свои коррективы в осмысление архивных документов. Сейчас нам кажется странным, что копию со столь уникальной грамоты о. Тюменцев снимает лишь после особого запроса Консистории — нет ли каких достопримечательных древностей на земле Кузнецкой. По своей инициативе он этого сделать не подумал и об означенной грамоте нигде не поминал. В отличие от доброхота и краеведа, «кузнецкого летописца», мещанина Ивана Конюхова, который о ней поминает еще в 1867 году.

Обнаруживается и еще одна странная неувязка. Конюхов подробно описывает 3-метровый деревянный крест, воздвигнутый по велению Петра I в ознаменование 100-летнего юбилея Кузнецка, Тюменцев же напрочь «забывает» сообщить епископу о такой достопримечательности — и это несмотря на то, что соответствующий документ Консистории его прямо к этому обязывает...

А между тем в 1927 г. Конкордий Алексеевич Евреинов, один из активнейших «болельщиков» Новокузнецкого краеведческого музея, друг К. А. Воронина и братьев Булгаковых (о чем уже поминалось), будучи еще и педагогом, как-то на уроке труда обнаружил приготовленную для распила доску удивительной толщины. Смахнул вековую пыль, и — сверкнул непомеркшими красками тот самый крест 1717 года, вернее — фрагмент его, расписанный изографом Иаковом Лосевым. Крест по сей день — вернее, сохранившаяся стела с удивительно «говорящей» аллегорией — находится в Новокузнецком краеведческом музее (подробнее: Искры живой памяти. — Кемерово, 1987. — С. 40 — 49), о чем журналисты конца 70-х гг. многажды писали и рассказывали в печати, на радио и телевидении.

Тройная попытка. — Пример с грамотой 1623 г. весьма показателен. Три разных человека — Ермалаев, Ананьин и Тюменцев, действуя «врозь» и не подозревая о попытках каждого в отдельности донести до потомков текст документа, прекрасно понимали его значимость. «Тройная попытка» оказалась тем более к месту, что до наших дней церковная грамота не дошла и была уничтожена, скорее всего, при роговцах, истребивших гражданские и церковные архивы Кузнецка. Именно тогда, очевидно, погибли и кузнецкие церковные летописи, одна из которых, как уже говорилось, была сочинена Захарием Кротковым.

О содержании церковных летописей сейчас, увы, мы можем судить только по «Памятной исторической записке» Ивана Конюхова, который использовал их как источник. Степень влияния этих летописей на сочинение Конюхова, к сожалению, установить почти невозможно. Во всяком случае, главы «О церквах», «О часовнях», «О крестных ходах» — чуть не прямые сколки с документальных хроник.

Судьбу церковных летописей могла вполне разделить и летопись Конюхова. По крайней мере, известно, что списков с этой летописи могло быть как минимум два — один из них, со слов Конюхова, пытались приобщить к официальной городской летописи, но было ли это осуществлено — неизвестно. До наших дней дошел лишь один список, который хранится в научной библиотеке Томского госуниверситета⁶. Если другой, как пишет Конюхов, был «приобщен» к официальным городским бумагам, то он, конечно, не избежал печальной участи кузнецких архивов в 1919 году...

Набожные люди. — Примечательно, что церковной историей края до революции занимались преимущественно люди набожные, по большей части — священники или миссионеры. Заметим, что на первом листе рукописи «Памятной исторической записки» Конюхова стоит крест, под которым мелким авторским почерком начертано: «господи, благослови»⁷. В очерках Кострова, Ермалаева, Поникаровского, специально посвященных истории Кузнецка, мы не найдем такого обилия материалов о духовной жизни города, как в летописи Конюхова, который сызмальства — среди самых набожных: отец и сноха его долгое время прожили среди монахов-странников.

Известно, что его летопись была впервые замечена никем иным, как миссионером Василием Ивановичем Вербицким и лишь через него попала к князю Кострову. Причем не просто замечена, а принята с особой благосклонностью, иначе бы не писал Вербицкий, что Конюхову за его труд «воздадут должную дань благодарности до самого отдаленного потомства»⁸.

«Набожный человек» Конюхов, миссионер Вербицкий или упоминавшийся в главе «Слепой священник» Дмитрий Беликов — ученый «архиерей», посвятивший целую главу в своей книге: «Старинные монастыри Томского края», истории Кузнецкого Христорождественского монастыря... — как видим, интерес к кузнецкой «церковной» истории был отнюдь не попутным и не страдал «эпизодичностью».

Рассказ В. Зазубрина. — После революции все изменилось. Про Конюхова на долгие десятилетия забыли, Дмитрий Беликов умирает в полной безвестности, кузнецкие церковные архивы сожгли. Одигитриевскую церковь снесли, церковные погосты — тоже, уничтожили городское кладбище, а на костях усопших построили «Сад Алюминщиков». Вот что писал В. Зазубрин, посетивший Кузнецк в 1926 г., в статье «Неезженными дорогами»:

«...Город Кузнецк... Над входными воротами на крепостной церкви вырублено похабное слово из трех букв. Ниже подпись: студент Рычков. Церковь сожжена красным бандитом Роговым и в настоящее время утилизируется часовыми порохового погреба для известных надобностей. Пол церкви покрыт толстым слоем человеческих экскрементов, стены иссечены и измазаны надписями из «заборного писания»...

Несколько орудий мертвыми, свиньими тушами валяются под стеной.

— Был у нас ответственный секретарь укома, Травников, да зампредуисполкома Осипов, — говорит мой спутник, — ну, устраивали они пикники здесь, выпивали, конечно, спёхивали орудия со стены.

Стена церкви, около которой «гуляли» Травников и Осипов, щедро исписана заборными лозунгами. Это, вероятно, в целях «разоблачения поповского обмана»...

Меня интересует двухэтажный собор. Он, как и все церкви Кузнецка, сожжен Роговым. Недавно верующие восстановили нижний этаж и в нем служат. Сторож охотно провожает меня по церкви.

Я медленно иду по рубчатым, черно-рыжим, чугунным плитам. Мне кажется, что я иду по запекшейся, заржавевшей криви. Сюда в 19 году роговцы согнали «буржуев, попов и прочих паразитов» и здесь «казнили» их четвертованием, жгли. Здесь, в алтаре, на престоле, была разложена и изнасилована толстая купчиха Акулова. Изнасиловав Акулову, роговцы воткнули ей в живот зажженную рублевую свечу.

Потом собор, заваленный трупами убитых и недобитых купцов и попов, зажгли. От собора остались стены. Колокола свалились с колокольни, расплавились, полопались, как яичная скорлупа...

...Мы поднимаемся по Базарному переулку к церкви «Одигитриевской божией матери». В ней венчался Достоевский. Церковь сожжена. Сохранилась только по ее наружной южной стене икона богоматери. Крестьяне, приезжающие на базар, и базарные торговцы истово крестятся на уцелевшую икону и заходят в церковь по тому же делу, что и солдаты порохового погреба в крепостную...

Старинную маленькую кладбищенскую церковку любящие религиозные родственники покойников, приходящие на могилки, загадили, как мухи.

Мы долго ходили по кладбищу. Я переворачивал чугунные надгробные плиты, читал краткие записи о схороненных под ними (роговцы почти все плиты перевернули тыльной стороной наверх). — Проходящий, кинь горсть праха на прах мой, — просит покойник. Проходящий не был скуп — он обильно нагадил на плиту.

Кто-то хозяйственно приладил на свежую могилу упавший с церкви крест...»⁹.

«Закрытый» период. — Вслед за уничтожением сословия священников и последующим истреблением кузнецких храмов возникло своего рода «обратное течение». Для изучения истории храмов не было посыла и «социального заказа», что и было главной отличительной чертой «закрытого» периода в историографии. Публикаций, специально посвященных этой теме, тоже не было. Но существовал некий попутный интерес, — именно попутный.

Историю кузнецких храмов нельзя отделить от истории кузнецких памятников культуры, равно историю церковнослужителей Тюменцева, Рудичева, Стабникова, даже Минераллова невозможно полноценно высветить, не затрагивая актуальных проблем достоевсковедения. Потрясающей силы рассказ Зазубрина — не храмах и тем более не о «попах». Но — о памяти и ее носителях. Перед вечностью все равны — священники, исправники, мещане... Если ответственный секретарь укома Травников в пьяном разгуле сбрасывает с крепостной стены пушки, — литье 1802 года! — то чего бы удивляться загаженным церквушкам и разобранному на камни Одигитриевскому храму, в котором венчался Достоевский... Так в рамках «закрытого» периода возникает некая реанимация затронутой нами темы, не допускающая, однако, ее выпочковывание в самостоятельное научное краеведческое направление. Важным этапом на этом пути стало создание в 1927 г. после смерти краеведа Ярославцева и на основе его коллекций Кузнецкого городского краеведческого музея¹⁰. В орбиту Ярославцева, заметим, входил и писатель В. Зазубрин, с которым он был знаком лично. Началось кропотливое, но необычайно затянувшееся воссоздание истории кузнецких храмов, которому не суждено было, однако, вылиться в какие-либо самостоятельные публикации. Да никто тогда перед собой подобной цели и не ставил...

Один из первых сотрудников краеведческого музея — К. А. Евреинов, преподаватель черчения и рисования, художник-макетчик, археолог. Как уже было сказано, ему мы обязаны тем, что по сей день в фондах музея хранится фрагмент знаменитого креста изографа Иакова Лосева, о котором И. С. Конюхов в Кузнецкой летописи писал, что он был водружен в Вознесенской часовне на горе и написан в 1717 году при Петре I. В музей, увы, попал лишь фрагмент Креста, — но об его внешнем виде мы можем теперь судить не только со слов Конюхова: крест был «большой величины с изображением на нем распятого Господа нашего Иисуса Христа»¹¹. Остается лишь только предполагать, какие чувства испытывал К. А. Евреинов, когда разрушали храмы...

Известно, что в послевоенное время новокузнецкими краеведами была частично скопирована в Томске и зафондирована летопись Конюхова¹², а в 1966 г. краеведу Антону Ивановичу Полосухину удалось даже опубликовать статью «Кузнецкая летопись» и привести почти дословно текст письма миссионера В. И. Вербицкого, И. С. Конюхову¹³. Мы говорим «почти» — потому что время было настолько «глухое», что из текста письма пришлось вычеркнуть, из соображений цензуры, фразу: «Желая Вам и ближним Вашим милостей Божиих», а перед подписью Вербицкого убрать регалии: «Миссионер» и «Протоиерей».

В 1980 г. новая попытка реанимировать интерес к конюховской летописи натолкнулась уже на иную преграду — категорически запрещено было ее копирование. Однако, в 1984 г. появился довольно подробный очерк о ней в продолжение упомянутой публикации А. Полосухина.

Гораздо драматичнее разворачивались события, связанные с останками Преображенского собора, в котором к 1980 г. уже не осталось ни черно-рубленых плит, так впечатливших Зазубрина, ни крыши. В нем какое-то время бытовала Новокузнецкая пекарня — потом перекочевала в более удобное здание. Собор медленно умирал. В этом состоянии и зафиксировали его многажды телевизионные и газетные фотокорры, осторожно именуя собор, впрочем, как и все прочие церкви, которые доводилось показывать в кадре или описывать в очерках — «культовым сооружением». Такое обозначение диктовал дошедший до великой изощренности эзопов язык той поры, принятый в центральной, а, тем более, провинциальной прессе.

«Большой разговор» подняло о соборе кемеровское отделение ВООПИиК, и опять же — журналисты и писатели. Действенность вмешательства пишущей братии была несомненной. Но — странной. В связи с множеством статей и прочих проявлений интереса «масс-медиа», «власти» решили судьбу памятников Кузнецка очень по-своему: создать вокруг собора некую резервацию, в которую «перетащить» (это словцо было в ходу) памятные дома города: «Дом Обнорского», «Дом Куйбышева», «Дом Курако» (вернее, как сейчас обнаруживается, — дом священника Тюменцева, на мысль о чем давно наводил резной декор наличников с изображением крестов, чаши для причастия и голубя-святого духа). Дома разобрали. По сей день забыв собрать.

Такая же участь была уготована и Дому Достоевского. Под предлогом того, что в Кузнецке случаются паводки, так лучше бы уберечь. Впрочем, такая «прыть» в том, что касается Дома Достоевского (на фигуре которого завязаны многие священнослужители Кузнецка), совсем недавно оказалась легко объяснимой: в те поры давно работавшая при местном университете группа паспортизации памятников Кузбасса, руководствуясь некой «методичкой» НИИ культуры, составляла новый паспорт на злополучный Дом Достоевского, и в конце концов в 1982 г. таковой паспорт выдала: обозначить названный дом... как «Дом Исаевых», причастный к приездам Достоевского в Кузнецк. А «перетаскивать» «Дом Исаевых» — это уже не проблема...

Без особого труда решился вопрос с «Народным Домом» имени Пушкина — прекрасным образцом деревянного русского «модерна», который тоже предназначался к переселению: он попросту загадочно сгорел дождливой осенней ночью.

Но самая удивительная судьба ожидала «центр» резервации — собор Преображения. Его решено было перестроить под ресторан с броским и, главное, историчным названием — «Старая крепость». Однако все более энергичные вмешательства «масс-медиа», как великую победу, одержали верх над странно опередившим время (1980 г.) рыночно-коммерческим решением, и теперь собор должен был превратиться в концертный зал. Благо, акустика тому способствовала. Причем даже был заказан для этой цели орган. Решили — да не успели. «Грянула перестройка», церковь, получив право голоса, отвела от собора и эту участь: орган, де, атрибут католического богослужения, так что в православном храме ему не место. В результате собор реставрируется по сей день, но зато по вполне «православным канонам». О резервации, макеты которой не раз публиковались в газетах, в конце 70-х годов, слава Богу, забыли...

Да не удивится читатель столь пространному экскурсу о состоянии и судьбах памятников Старого Кузнецка. Все это — историография жизни провинции, неписанная, но выстраданная. Не сведенная в специальный труд о положении дел в вопросе о сохранении памяти, как единственной опоры в спасении и развитии национальной культуры, но в течение последних 20 лет «рассыпанная» по страницам газет и журналов, радио- и телесценариев, книжных очерках. Возможно, через полвека очередное поколение краеведов и историков культуры по крупицам соберет эту неписанную историографию, как собирают фольклор о давно минувших и в архивах не значащихся специально исторических событиях. Ибо от этого, самого опасного для памяти 20-летия, когда памятников для уничтожения в Кузбассе уже почти не осталось, но еще оставалась память о них и ее надлежало стереть, архивных документов не сохранилось. Разве что — бесчисленные решения и постановления, лицемерно велящие «воссоздать», «восстановить», «перетащить». Но о них вскоре забывали и через два-три года слово в слово повторялись те же тексты, и вновь на гербовых же бланках, и чаще всего — за теми же подписями. И потому «фольклорная» историография, думается, имеет право на жизнь, иначе последние 20 лет останутся вовсе без оной.

Равно хотелось напомнить читателю, что в этой книге особое внимание уделено Е. И. Тюменцеву, знаменательному дважды: Он — часть той священнической, а, стало быть, интеллигентной среды, из которой выстраивается впечатляющий ряд «ликов провинции». Но прежде всего, он таинственно и тесно связан с Ф. М. Достоевским. He только потому, что венчал Достоевского с М.Д. Исаевой в Одигитриевской церкви, а, главным образом, потому, что, как мы уже знаем, оказался его «заочным исповедником» — ему, а никому иному, счел нужным Достоевский «отчитаться» в своем состоянии духа, послав Тюменцеву письмо-автобиографию, к несчастью, безвозвратно утраченное. Отсюда наша попытка построить психологический портрет человека, в чем-то столь неоднозначного, что сумел на годы вперед запечатлеться в цепкой памяти писателя.

Остальные же «лики провинции», описанные в этой книге, как бы нанизываются на основной стержень личности Тюменцева, создавая фон и климат провинции, так надолго отразившийся не только в памяти, но и в творчестве великого писателя.

ИСТОЧНИКИ

1. Томские губернские ведомости. — 1858. — № 34 — 36. То же: Повествование о Земле Кузнецкой /Автор-составитель В. Тогулев.-- Кемерово, 1992. — С. 49-57.

3. Томские губернские ведомости. — 1860. — № 46.

4. И. С. Конюхов. Памятная историческая записка, или летопись, о городе Кузнецке с начала его основания, и о некоторых событиях, и о прочем, учиненная в 1867 году и последующих за оным, и прочие записки, к ней для памяти принадлежащие // НБ ТГУ. — ОРК. — Витр. 783. — Л. 3 об.

5. ГАТО, ф. 170, оп. 3, д. 3493 (документ впервые найден А. Шадриной).

9. В. Зазубрин. Неезженными дорогами // Сибирская жизнь. — 1926. — С. 193 — 198.

10. Подробнее: В. Тогулев. Дмитрий Ярославцев //Кузбасс. — 1993. — 24 февраля.

12. Копия с летописи снята в 40-е годы Н. И. Качановым. О фактах биографии Качанова см. личное дело: ТА СМИ, Арх. № 27271.

13. А. И. Полосухин. Кузнецкая летопись // Кузнецкий рабочий. — 1966. — 9 января.