БИОБИБЛИОГРАФИЯ МЭРИ КУШНИКОВОЙ

(к 50-летию творческой деятельности)

ПУБЛИКАЦИИ МЭРИ КУШНИКОВОЙ.

Страница 6 из 7

1995- 1996

1995

298. Анна Филиппович – свободный человек (рубр. «Из истории закрытия церквей в Кузбассе») // Наша газета. – Кемерово, 1995. – 23 декабря.

Очерк о супруге благочинного церквей Кемеровской области Филипповича, подвергшейся вместе со своим мужем систематической травле со стороны органов власти и газеты «Кузбасс». В ответ на гнусную клевету, опубликованную в газете, Анна Филиппович написала редактору взволнованный и язвительный ответ с требованием опубликовать опровержение: «…Требования и просьбы решительной, но бессильной что-либо изменить «матушки», наверное, казались ее врагам даже смешными. Подумать только – разве могла бы Анна Филиппович в какой-либо другой газете опубликовать свою обличительную статью? Остается дивиться, как можно при ее проницательном уме оставаться столь беспредельно наивной и так верить в неотвратимость наказания «злоумышленников», какими оправданно казались ей редактор газеты и уполномоченный Яровой. Впрочем, что удивляться. Автор этих строк в начале крутых 80-х тоже имел наивность требовать, и от той же газеты, опровержения после публикации явно «заказанного» пасквиля, - и что примечательно, написанного по велению свыше весьма достойным человеком по принципу «а куда деваться»? И что же? Редактор той поры, человек с многолетней партийной и управленческой выучкой, за которую и был вскоре «затребован» в столицу, в ответ на обойму справок и свидетельств – точь-в-точь как в случае с Анной Филиппович – развел руками и, обаятельно улыбаясь, предложил компенсацию: «зеленую улицу» публикациям потерпевшего лица, поскольку, «что мелочиться, из-за каждого пустяка опровержений не напишешься». Так и через 20 лет после истории Анны Филиппович репутация человека, его доброе имя и, пожалуй, судьба, иначе как «мелочью» не расценивалась руководящей и ликующе правящей партийно-чиновничьей верхушкой… Супруги Филипповичи не были одиноки в своем протесте. Первый и наиболее решительный шаг в их поддержку предпринял священник Запольский – настоятель кемеровского Никольского храма. Он явился к Яровому и пожаловался на фельетон, пытаясь разузнать, кто из верующих донес в редакцию. Более того, Запольский отказался служить в храме и заявил: «Пусть служат те, кто ходит жаловаться по редакциям», причем ушел из церкви вместе со вторым священником Халимовым, о чем Яровой также писал в дневнике. Очевидно, совместный протест практически всех кемеровских священников против фельетона серьезно озадачил Ярового. В это время к нему стали стекаться и неоглашенные до той поры факты из биографии Филипповича, касающиеся, скорее всего, его службы в польской армии в конце 30-х годов, которые в случае чего Яровой вместе с редактором газеты «Кузбасс» и прочими товарищами хотел предать гласности… Диву даешься, читая послания «матушки» Анны Алексеевны. В них столь явственно читаются зачатки уже грядущей, уже близкой, но столько недолговечной оттепели 60-х, «проигранной» столь же наивными, внутренне свободными людьми, которых сегодня мы зовем «шестидесятниками», чуть иронично поминая о их борьбе, несопоставимой с сегодняшними митингами и шествиями, но, ей богу, более героической и более возвышенной в ту, не в пример более трагедийную пору…».

299. Аннотированный перечень имен, упомянутых в летописи // Конюхов И. С. Кузнецкая Летопись / Предисл., лит. обработ. и коммент. М. Кушниковой и В. Тогулева. – Новокузнецк: Кузнецкая Крепость, 1995. – С. 154-179. (в соавт. с В. Тогулевым).

Имена, упомянутые И. С. Конюховым в его «Летописи» (1867 г.), аннотируются со ссылками на архивные источники, и на библиографию. Однако среди источников преобладают именно архивные, а не опубликованные. Имена выстроены в алфавитном порядке. Всего в перечне 55 имен. Для их аннотирования привлечено около ста архивных дел – в основном, из томского областного архива. Использованы фонды училищных ведомств, Томского губернского Правления, Тобольской духовной консистории, Томской духовной консистории, новокузнецкого городского краеведческого музея. Работа по составлению этого «перечня имен» подтолкнула М. Кушникову с соавтором три года спустя увеличить рамки «перечня» до размеров биографического словаря жителей Кузнецка-Новокузнецка-Сталинска за период с XVII вв. по 1930-е годы (см. Бедин В., Кушникова М., Тогулев В. От Кузнецкого острога до Кузнецкстроя. Три тысячи имен в библиографических и архивных источниках (опыт биографического словаря). – Кемерово: Кузбассвузиздат, 1998).

300. Жестокая купель. Из документальной повести // Литературный Кузбасс. – Кемерово, 1995. - № 1. – С. 74-95.

Документальная повесть сокращена в два раза, поскольку редколлегией альманаха поставлено условие, ограничивающее листаж предоставляемых для публикации материалов. Купирование повести производилось писательницей З. Чигаревой. Повесть представляет собой чередование подлинных авторских дневниковых записей периода войны с современными реминисценциями 80-х годов, тоже выполненных в виде ссылок на дневник. При купировании пострадали именно эти записи, относящиеся к недавней поре. Возможно, произошло это потому, что альманах приурочен был к 50-летию Победы, в нем вполне оправданным выглядел анализ «военных» впечатлений, все же прочее отметалось, как написанное «не по теме». Так парадные юбилейные даты наносили удар по творчеству. Впрочем, возможны и другие объяснения. В том же 1995 году к юбилею Победы М. Кушниковой был предложен для публикации сборник повестей под названием «Обелиски для наших мальчиков». Повести не опубликовали, поскольку в полном, некастрированном, виде они сильно отличались от типичных провинциальных повестей на военные темы, в которых осмысление драматичных исторических событий практически отсутствовало и подменялось извечным «кых-кых», то есть заунывным перечислением, где, когда и какая именно дивизия одержала очередные победы над зверствующими фашистами. Попытка М. Кушниковой отойти от привычных стереотипов привела к тому, что пять лет спустя в печати было заявлено, что она, немного немало «оплевала подвиг русского народа в Великой Отечественной войне» (см. «Земляки», 2000 г., № 8-9). Неправильно понятая «святая тема» оберегалась и оберегается в Кузбассе (от истины, от логики, от документов) на редкость пылко и взволнованно.

301. Кузнецкие дни Достоевского – в его жизни и в его произведениях (рубр. «История культуры России – в сохранении культуры провинции») // Родник сибирский. – Кемерово, 1995. – 3-9 февраля (без подписи).

Некие ощущения, возникающие по прочтении множества архивных дел, касающихся «кузнецкого окружения» Достоевского: «…В чем доказательство силы гипотез? Они часто возникают на грани таинственного предчувствия, как бы ведущего и подсказывающего, в какую архивную папку заглянуть, какой именно лист нужно почем-то особенно выделить, хотя в данную минуту он еще никак не ложится в затронутую тему… Какова же тема, ставшая для нас ведущей в последние годы изучения столь краткого «кузнецкого периода» Достоевского? И что такое – Кузнецк? Архивные папки подтвердили правильность подспудного восприятия его как особого явления. Листая множество архивных дел, понемногу проникаешься несколькими отчетливыми ощущениями. Первое – чувство причастности к жизни вековой и полуторавековой давности маленького уездного города и убежденность, что Россия той поры – или, по крайней мере, что касается нашего региона, - это преимущественно «уездная» страна: сколько-то крупных губернских городов, конечно же «просвещенные столицы» в европейской части, - а в остальном «кузнецки» разных масштабов и в разных географических точках России… Сколько судеб было загублено незнанием «правил безопасности» при столкновении с подводными рифами провинциальной жизни – тому в архивных папках премножество доказательств. Неуют вторжения в плотно сбитую структуру чужого города очень могла испытывать Мария Дмитриевна Исаева, очутившись в 1855 г. в Кузнецке с больным мужем и оставшись после его смерти в одиночестве… И все же – какие такие коллизии в провинции? Да вот хоть эти: разве не в самом близком отсвете этой утраченной провинциальной хроники написаны «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели»? Какие «деяния», какие страсти… Возможно ли – такие шквалы чувств? И опять же, вспомним: «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково» довольно холодно были восприняты поначалу просвещенными ценителями. Почему бы? Не потому ли, что эти смешные, сосредоточенные на самих себе и на мельчайших дуновениях собственной судьбы мордасовские жители, степанчиковские тоже, придающие космическое знание каждому слову и оттенку голоса, поскольку таковые касались их самих, драгоценной и самоценной их личности (впрочем, каждый из них понимает драгоценность и самоценность личности партнера по той или иной коллизии) – эти малопонятные люди «одной доминанты», то есть сиюминутного состояния и сиюминутной ситуации, должны были показаться где-нибудь в Петербурге чуть не инопланетянами. Они и казались, очевидно, такими… Чтобы возразить против мнимой ненатуральности персонажей Достоевского, надо перво-наперво парадоксально поклониться тому самому, столько раз высмеянному, проклинаемому и ошельмованному сатириками чиновничьему укладу царской России…».

302. Новый «новый русский» – Сергей Байсариев // Наша газета. – Кемерово,1995. – 16 ноября.

Очерк о генеральном директоре киселевского завода «Гормаш» Сергее Николаевиче Байсариеве. Факты биографии Байсариева перемежаются с размышлениями «о времени, о жизни»: «…На минуту стало не по себе. Это давнишний «неуют души». Когда-то отец рассказывал, что, живя в Берлине после первой мировой войны, где проходил врачебную специализацию, он удивлялся: на стройку не берут русских. Немцы отвечали: берем, но только на нулевой цикл. Какой такой? А это надо сломать старый объект, а потом турки и финны строят новый. И выходит, и тогда тоже – турки, финны, только не русские. Поистине, - «ломать не строить» - мог выдумать только российский ехидный юмор, склонный, все самим себе прощая, над собою же хихикать… Шутка ли, Польша-Болгария нам сушеную морковку и сельдерей в пакетиках посылают, обертки – заглядение. А у нас что – морковка не растет? Или взять Германию – побежденная страна. Ее ветераны – пусть они в прошлом были наши враги (сейчас полвека прошло – какая вражда!) –так вот, их ветераны хоть побежденные, а на старости лет радуются: страна процветает. А у нас? Голодное детство, горькая юность, нищенская жизнь после войны – радости-то, радости: синюю птицу в очереди добыли! – и теперь постылая, обидная старость… Так я это к чему? В Германии этих «побежденных» молодежь чтит и жизнь их балует. А у нас… Один наш старик мне говорит: вот такая моя тяжкая жизнь была, все жилы из меня вымотали, а теперь на старости – пшик от всего моего труда. А я ему: так кто же из тебя жилы-то тянул, кто тебя как лимон выжатый использовал да выбросил? Не коммунисты? Так ты сейчас что хочешь, чтобы все как раньше?.. Меня возмущают лозунги, где сквозят призывы: сделаем, мол, государство сильным и богатым. Это из кого сделаем? Из бедных людей богатую страну не построишь. С другого же конца начинать надо сперва сделать людей состоятельными, а страну они уже сами собой, своим умением и деньгами, и укрепят, и обустроят…».

303. Перечеркнутые жизни // Наша газета. – Кемерово,1995. – 26 октября.

Очерк о жизни Владимира Эмильевича Назарова – богослова, исследователя, путешественника, узника кузбасской зоны. Публикуется автобиография Назарова, написанная в 1945 году: «…Родители мои были старообрядцы-беспоповцы… Поступил в московскую школу Живописи, ваяния и зодчества, которую окончил с золотой медалью, получив звание художника. В виде поощрения Академия художеств присудила мне заграничную поездку, а именно в Италию, в Рим, для изучения древнехристианской культуры. Но в Риме я проработал в катакомбах только 9 месяцев, поскольку от постоянной темноты и испарений начал терять зрение, и врачи настоятельно рекомендовали мне выезд из Рима, в противном случае предрекая мне полную слепоту. В то же время через Рим проезжала Европейская Международная Научная Экспедиция, которая держала путь в страны Восттока для изучения его культуры. Тогда же мы, 11 русских художников, проживавших в Риме, представились папе Льву XIII. Он-то и рекомендовал меня главе этой экспедиции, профессору Оксфордского университета Кертону… С этой экспедицией я побывал в Палестине, а также работал в Египте во время вскрытия Сфинкса и Хеопсовой пирамиды. Затем с той же экспедицией я побывал в Индии, где особенно занимался изучением буддизма, ламаизма и брамизма, а также вопросами других древних восточных культов и религий. С тою же экспедицией я побывал на островах Ява и Цейлон, равно и в Сиаме, и, наконец, - в Японии. Возвратившись в конце 1906 г. домой, в Россию, я был избран в 1907 г. в Государственную Думу. После роспуска Думы был командирован Русским Географическим Обществом на крайний Север для изучения быта народов крайнего Севера. Так мне довелось проехать от Печоры до Камчатки, и во время этой экспедиции я собрал огромный материал, который в 1910 г. обработал и издал в двух больших томах. Материалы, собранные и обработанные мною по изучению восточной культуры, я издал в 1912 г. С 1910 г. я читал лекции в Казанской Духовной Академии. А в 1917 г. был избран на Первый Всероссийский Поместный Церковный собор в Москве и принимал участие в выборах патриарха Тихона… В 1918 году я был арестован в качестве заложника… В 1923 году был избран на второй Всероссийский Поместный церковный собор, на котором, как сторонник патриарха Тихона, был лишен права голоса, и попал туда же, где был патриарх Тихон. Там патриарх Тихон меня хорошо узнал. Вскоре после собора он был освобожден, через полтора месяца после него освободили и меня. Я явился к патриарху Тихону, и он обласкал меня, возведя в сан протоиерея. Он же и посоветовал мне оставить на время священнослужение и перейти на советскую службу в качестве учителя… В 1942 году немцы оккупировали Северный Кавказ… Получив назначение от Ростовского архиепископа Николая, который меня отлично знал чуть ли не с детства, я начал служить и исполнять обязанности благочинного… Я начал преподавать в школах Закон Божий. Но когда немцы отступали, я задал себе вопрос: что делать?.. Оставаться на месте самоубийственно. Значит, бежать. Но куда?.. Паническое бегство духовенства и интеллигенции… заставило и меня бежать… На Первом съезде духовенства и мирян Мариупольского и Приазовского благочиний (выставлена моя кандидатура)… во епископа Мариупольского. Избран я был единогласно… В Италии я был принят епархиальным управлением казачьих войск с отменным радушием и назначен благочинным духовенства казачьих войск и настоятелем кафедрального собора. В конце апреля 1945 г. всех русских переправили из Италии в Австрию, а отсюда всех репатриировали в СССР и направили в Сибирь. Я хотел бы еще добавить, что англичане предложили тогда всему русскому духовенству, которое находилось в Италии и Германии, свою защиту и покровительство и гарантировали нам безопасность в пределах Швейцарии и Англии. Подавляющее большинство духовенства согласилось на эмиграцию в Швейцарию и Англию. Что касается меня, то я решил разделить участь со своими пасомыми и связать с ними свою судьбу. Как священник и пастырь я считал, что не имею права покинуть свою паству…». Назаров отбывал срок в сибирской зоне, был освобожден и вновь туда направлен с полного одобрения кузбасского благочинного.

304. Писал же я как человек неученый… // Конюхов И. С. Кузнецкая Летопись / Сост. и авт. предисл. М. Кушникова, В. Тогулев. – Новокузнецк; Кузнецкая Крепость, 1995. – С. 5-13.

«Кузнецкая Летопись» И. С. Конюхова, написанная еще в 1867 г., была издана с предисловием, комментариями и в литературной обработке М. Кушниковой и В. Тогулева. Предисловие под названием «Писал же я как человек неученый» оказалось, тем не менее, сильно сокращено и изменено стилистически членом редколлегии этого издания кандидатом наук Ю. В. Шириным. Правка текста была осуществлена без согласия авторов. Из предисловия оказались исключены не только целые абзацы, но и внутри оставшихся абзацев – отдельные предложения, отчего смысл написанного подчас менялся. Тем не менее, в целом предисловие даже в «кастрированном» виде точно отражает действительные исторические реалии, хотя в художественном и стилистическом отношении оно проигрывает первоначальному оригиналу. Аналогичных случаев в практике М. Кушниковой встречалось немало, и именно подобные ситуации подвигли ее с соавторами не раз выступать публично против редакторского беспредела в Кузбассе как в 90-е, так и в более ранние годы. Литературная обработка «Кузнецкой Летописи», произведенная М. Кушниковой с соавтором, касалась, в основном, орфографии и пунктуации, а также исправления явных грамматических ошибок и описок. Неизбежной оказалась и корректировка структуры летописи, поскольку она представляла собой хаотичное нагромождение различных записей и вклеек. О принципах подготовки названного издания к печати, биографии И. С. Конюхова и истории изучения «Кузнецкой Летописи» см. указанную статью. Источниковедческая ее основа – отдельные архивные документы и прежде всего – сама летопись.

305. Письмо на тот свет (рубр. «Памяти В. Шемелева») // Кузнецкий край. – Кемерово, 1995. – 18 июля (в соавторстве с В. Тогулевым).

В статье приводятся документы, доказывающие, что куски из работ краеведа В. Шемелева (30-е годы) использовались под чужой фамилией и что ему при жизни навязывали соавторство. Упоминаются и более «свежие» примеры «научного воровства», связанные с Кузбассом. Называются фамилии. Из статьи: «…Наглое навязывание соавторства, хотя бы и прикрытое тезисом о «переработке» труда Шемелева в «марксистско-ленинском духе», равно и бессовестное использование его работ после смерти – о таких нелицеприятных фактах историографии Кузбасса мы рискнули напомнить год назад в газете «Кузбасс». В ответ получили обвинения в клевете. Профессор Кемеровского университета С. Рябых потребовал, чтобы общественности были названы имена «научных воров». В другой статье профессор истории Г. Халиулин также озадачивается «анонимно-персональным приемом»… Все это побудило нас несколько месяцев спустя подготовить специальный ответ… Уроки Шемелева никому не пойдут на пользу до тех пор, пока, наконец, не вникнут и не поверят в унизительные факты его биографии. И тех, кто напоминал о трагичной судьбе работ Шемелева, винили во лжи: льется грязь на нашу историю, приводятся облыжные обвинения в плагиате… Но 110-летие жестоко обиженного краеведа не только при жизни, но и посмертно, заставило вернуться к теме плагиата и компиляции как явления. Речь уже не о неумелом «сдергивании» кусков из работ Шемелева. Тема иная и компилятор иной: ныне здравствующий профессор Кемеровского университета, историк. Автор широко известной статьи «Кузнецкий мужской Христорождественский монастырь». Широко известной – ибо опубликована в двух местах: в газете «Родник» и в научном сборничке «50 лет Кемеровской области», который вышел в 1993 году. В газете «Родник» эта статья вышла под рубрикой «Историческая Энциклопедия Кузбасса» – то есть, именно в этой, пока неизданной энциклопедии ее тоже собираются напечатать. Со всей ответственностью заявляем: в статье нет ни одного факта, который не содержался бы в известном труде доктора богословия конца XIX – нач. XX вв. Дмитрия Беликова «Старинные монастыри Томского края». Есть в этом труде и специальная глава «Кузнецкий мужской Христорождественский монастырь», которой с небольшими сокращениями «автор» и воспользовался. И – ровно никаких! – ссылок на труд Д. Беликова. Об этом факте мы также упомянули в свое время в газете «Кузбасс» год назад, причем достаточно прозрачно, ибо назвали фамилию Беликова. Все было узнаваемо, но из деликатности мы щадили профессорские «седины». Каково же было наше удивление, когда, посетив недавно редакцию «Исторической энциклопедии Кузбасса», в словнике второго тома обнаружили как раз эту статью. Именно поэтому и возвращаемся к «одиозной» теме, что – урок не впрок оказался. И в этом случае тоже хочется защитить доброе имя уже другого «бедолаги» – Беликова, намытарившегося при советской власти и скончавшегося в полнейшем забвении, как и Шемелев… Заканчивая статью, подумали: а не оставить ли все это – Бог с ним, с уничтожением рукописей Шемелева, чего только и когда не науничтожали? В 1950 годы, например, в Кемеровском архиве полфонда кемеровского горисполкома уничтожили, а в краеведческом музее с 1950-х годов из 30 картин знаменитого художника Вучичевича до наших дней дошли только 9 – ну и что? В стране не только рукописи уничтожали – людей миллионами косили, и ничего… Но нет. Очень не хочется, чтобы было слишком уж много вранья. «Дипломатия» – она лишь в меру хороша…». О развитии темы см. предисловие М. Кушниковой (с соавторами) к опубликованной в 1998 г. «Истории Кузбасса» В. И. Шемелева.

306. Примечания // Конюхов И. С. Кузнецкая Летопись / Предисл., лит. обработка и комментарии М. Кушниковой и В. Тогулева. – Новокузнецк: Кузнецкая Крепость, 1995. – С. 139-153 (в соавт. с В. Тогулевым).

Примечания к «Кузнецкой Летописи» И. С. Конюхова, написанные в соавторстве с В. Тогулевым, содержат ссылки на библиографические и архивные источники. Комментируются главы летописи «О первоначальном основании города Кузнецка», «О чудесах, якобы, Илии Пророка», «О линии», «О церквах», «О крестных ходах», «О монахах», «О наводнениях», «О городском выгоне и о планах застройки», «О гостином дворе на нынешнем месте», «О балаганах», «Об открытии училища», «О пчеловодстве», «О народном населении», «О несвоевременных переменах воздуха», «О пожарах», «О громовых ударах», «О убиенных», «О винных подвалах», «О богадельнях». Комментирование производится, в основном, при помощи документов Томского областного архива. Использованы фонды Томской духовной консистории, Тоболь-ской духовной консистории, Томского губернского правления, фонды училищных ведомств (ГАТО), новокузнецкого городского краеведческого музея, научной библиотеки Томского государственного университета. Комментарии весьма сжаты и, как правило, содержат лишь указание на источник и название документа, использованного при комментировании, с его датой. В общей сложности для комментирования летописи использовано более полутора сотен архивных дел. Библиографических источников использовано гораздо меньше, что, впрочем, вполне понятно: тема «И. С. Конюхов и его летопись» к тому времени в литературе была отражена явно недостаточно.

307. Про это… (Парадоксы «Парадной культуры») // Наша газета. – Кемерово, 1995. – 7 декабря.

О странностях культурного климата провинции: «…Автор этих строк… в 70-е годы немало нахватал синяков и шишек за упорное и по тем временам противоестественное стремление уберечь от сноса здание уездного училища. Оно, да еще бывшее здание казначейства, рано как и бывший дом Копикуза – под таким названием комуфлировали его истинную суть, «Дом купца Васильева», - составляли последние едва уцелевшие останки исторически сложившегося архитектурного ядра Старокузнецка конца XVIII – начала XIX вв. и уже вплотную мешали злосчастной объездной дороге, о которой так много сказано в связи с уничтожением кузнецких памятников, что возвращаться к этой теме даже скучно… Не так давно был разобран «по косточкам» деревянный дом, тоже в Кузнецке, который опять же с трудом некогда был «втиснут» в список охраняемых под именем «дома Курако» – таким образом, за широкой спиной «великого доменщика» скрывалась более скромная принадлежность дома некоему священнику, …Е.И. Тюменцеву, венчавшему в Кузнецке Ф. М. Достоевского с М. Д. Исаевой… Так вот, этот дом, который разобрали из лучших побуждений, чтобы сохранить (поистине, «дорога в ад» вымощена лучшими намерениями) и перенести поближе к Собору, как водится, собрать позабыли. Этот дом и был первоначально предложен в виде архиерейской резиденции. Но – видно, недостаточным своим величием не устроил не столь Церковь, сколь дарителей (что, де, мы каменный особняк подарить не можем?) и деревянный дом, который вполне устраивал благочинного Тюменцева, адресата писем Ф. М. Достоевского, не устроил нашу епархию, и именно потому, очевидно, стоит по сю пору в разобранном виде, без хозяина. А теперь кто выиграет в тяжбе за «Дом купца Васильева» в преддверии 170-летнего юбилея, по сути, истории просвещения Кузбасса – воскресная школа или экспозиция новокузнецкого краеведческого музея, истории просвещения посвященная, - кто скажет? Кстати, если бы Церковь могла предположить, какая мрачная с точки зрения нравственных позиций легенда связана с историей «Дома Васильева», то вряд ли решилась бы поместить в нем воскресную школу, ибо тень некоего убиенного еще витает в его стенах и, по преданию, коварным убийцей был именно купец Васильев. Что до краеведческого музея, то с точки зрения истории Кузнецка эта легенда вполне укладывается в профиль музейных целей… Но вернемся к тяжбе, за ней стоит не «алчный» музей, и не «захватнические» стремления Церкви… За ней, за этой столь очевидно непристойной тяжбой – многолетнее и заботливо взращиваемое в Кузбассе хамство, прикрытое бутафорской бряцающей и сверкающей мантией «парадной культуры». О хамстве говорю не случайно. Недавно в связи с шумной историей по поводу неудавшегося переименования Дома Достоевского один весьма уважаемый московский деятель, писатель, член Международного общества Достоевского, письменно жаловался, что прорваться к зам. главы областной администрации по вопросам культуры гораздо труднее, чем, скажем, к министру культуры, к которому названный человек привык заходить без особых записей. Равно жаловался он на непозволительный тон, с каким говорили с ним представители Департамента культуры. Сейчас, в случае с «Домом купца Васильева», история повторилась. На «зарвавшегося» директора новокузнецкого музея, посмевшего проникнуть в святая святых – в здание главы областной администрации, попросту накричали и быстренько спровадили к зам. главы. Там темпераментный прием был ей оказан одни из помощников, которого она тщетно заверяла, что «не террористка и бомб с собой не носит», но помощник стоял насмерть, к зам. главы администрации Е. М. Сущенко не пустили. Наконец, получив очередной номер телефона в очередном кабинете, она узнала о печальной судьбе, уготованной так любовно продуманной ею экспозиции по истории просвещения Кузбасса… Так стоит ли удивляться, что остался разобранным «Дом Тюменцева» – если не епископу в нем жить, чего нем заботиться. Что приняты постановления и решения о переносе и реставрации, кого этим удивишь или принудишь выполнить? Разве не давались клятвенные заверения, что никогда и никто н покусится на надгробие старика Селиванова (знаменитого художника-примитивиста, - сост.), - а разрушили, не дрогнув… Постановления равносильны обещанию или честному слову. Что говорить о постановлении передать «Дом купца Васильева» новокузнецкому краеведческому музею, так лихо перечеркнутом в пользу епископской резиденции, коли у меня в архиве копии невыполненных постановлений, касающихся воссоздания разрушенных «по ошибке» памятников за 70-е годы – добрая пачка! Похоже, в Кузбассе, по традиции, решения и постановления выполнять не обязательно. Честное слово ничего не значит…».

308. Старая гвардия // Наша газета. – Кемерово, 1995. – 30 ноября.

Очерк о бывшем президенте «Кузбасспромбанка» Николае Никитовиче Журавлеве. Излагается история с реставрацией и попыткой сноса Дома Губкиных – самого старого здания в Кемерове: «…Пятнадцать лет назад ныне известный чуть не всему городу деревянный «Дом Губкиных», который волею еще прежних «культурных властей» все еще конфузливо прячет почему-то свое честное чалдонское происхождение под неопределенной таблицей, свидетельствующей, что он – памятник архитектуры, - этот славный сибирский дом стоял, что называется, «на эшафоте». Принадлежавший банку и освобожденный от жильцов, которые получили квартиры «на выселках» (они так называли новые районы), дом ожидал гибели. Бывшие жильцы рассказывали: этот дом, де, за 120 рэ на корню продали на дачи – лиственнице-то полтора века! Ну – продали, так продали. Но разрушать-то зачем? – взъярилась неумная моя порода, когда вечером рассказывала домочадцам о судьбе дома… Дом стоял пустой в зловещем ожидании разрушения. И прибегает ко мне как-то рано утром дворник наш, Никанорыч: «Бабу подкатили – дом сносят!». Я – шубу на сорочку, валенки – на босу ногу… Около дома стоял щеголеватый господин, хотя тогда такое слово было не в ходу, но иначе не назовешь: у господина – элегантно седеющие височки, диковинная по тем временам дубленка и холеное безмятежное лицо: «Ну и что вам за печаль с этим домом? – спросил, усмехаясь. – Шли бы своим прямым делом заниматься». Он вполне очевидно принял меня за уборщицу – в его глазах мы с Никанорычем явно были из общей компании. Я говорила «господину» хорошие слова про дом Губкиных, и почему, собственно, о нем пекусь, и в ответ на его двусмысленную улыбочку объяснила, что никакой выгоды от акции с домом себе не ожидаем. «Ну, я не знаю, - сказал холеный седеющий джентльмен, - идите к Журавлеву, его рука – владыка. Только его сейчас нет, - а «бабу» мы тоже зря гонять не будем…». Что было дальше – умолчу. Об эпопее с Домом Губкиных столько написано и столько проведено теле- и радиопередач, что возвращаться к этой истории уже не хочется. Теперь дом стоит и стоит. Но по тем временам Журавлев был для меня «враг № 1». Тот, у которого «рука – владыка» и который обрек дом на гибель… Шли годы. Мы с холеным господином каждый день встречались по утрам. Он – в Госбанк, я – на работу, в ВООПИК. Встречи были так регулярны, что мы стали даже раскланиваться, напрочь забыв, что пару лет назад, стоя у многоспорного дома, он азартно выкрикивал: ничего у вас не выйдет, это я вам говорю. Нашли памятник – раритет! А я столь же азартно парировала: а я вам говорю, что пока я жива, дом стоять будет… Потом, помню, для реставрации многострадального дома, к которому тогдашние органы культуры относились не просто равнодушно, а с явной неприязнью – одни хлопоты от него, - требовались стройматериалы. И вновь всплыла фамилия Журавлева. И материалы нашлись. Теперь в моем сознании он уже не был «враг № 1», а, скорее, некий многомогучий «Никитич», к которому только обратись…».

1996

309. Апофеоз безмыслия // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 29 августа (в соавторстве с В. Сергиенко).

О духовном климате страны в 1920-е годы. Приводятся доселе неизвестные биографии и документы. Из очерка: «…Дело происходит на станции Топки. С базарной площади по направлению к трибуне шли три коммуниста: Минов Иван, Минов Александр и некий Пьянков. Непонятно, почему Ивана Минова потянуло именно на трибуну. Он взошел на нее, снял майку, надел пенсне, - очевидно, изображая Троцкого, и обратился к «публике» с речью о своем приезде в Топки. «После произнесения речи, - читаем мы в протоколе, - Минов Александр Сергеевич снял брюки в присутствии публики и производил естественные надобности», что вовсе, казалось бы, с обликом Троцкого не вязалось. Минов был задержан начальником ОГПУ станции Топки, причем вел себя у него в кабинете вызывающе. И вскоре об этом сильно пожалел, ибо был приговорен на один год, а его товарищи – на три месяца лишения свободы. После отбытия наказания партия объявила Миновым строгий выговор с предупреждением, а Пьянкова… исключила из своих рядов, хотя куда логичнее было бы исключить именно главного участника учиненного безобразия, обгадившего «священную» трибуну… Не перестаем дивиться: одного исключают за пособничество Троцкому, другого – за некую карикатуру опять-таки на Троцкого. Хотя, быть может, дело не столько в Троцком, сколько в «священной трибуне», как уже было сказано. Известно, что красный серпасто-молоткастый лоскут был для коммунистов дороже человеческой жизни, а трибуны – нечто вроде аналоя в церкви… Насаждаемые партией порядки во второй половине двадцатых, вызывающие недовольство даже внутри самой партии, рядовых сограждан отнюдь не оставляли равнодушными. В стране зрел взрыв, который можно было подавить только силой. Но лучше – силой упредить, сослав «нежелательные элементы» на Соловки или на спецпоселение. Однако партбоссы, очевидно, сами испугались зашедшей слишком далеко собственной инициативы. Так, некая «партбогиня» Эйчин, из Ленинска-Кузнецкого, испуганно доносила своему другу и начальнику по партийной линии Прокофьеву, что антисоветское движение в ее районе приняло самые нежелательные формы. «…Бдительность, - писала она в 1929 г.,- вокруг фактов вредительства, хлебные затруднения и пятилетка – экзамен для организации, многие это поняли и спрятались. Антисоветское движение значительно усилилось: устами рабочих все чаще и чаще начинают говориться подобные вещи: «долой пятилетку, лучше посытнее накормите хлебом», «винтовку в руки и только так надо говорить с партией»… Производственная дисциплина хлябает вовсю, подвергаются обсуждению распоряжения администрации». Еще недавно был в ходу известный тезис, что рабочее движение, в том числе и в Кузбассе, в совет-скую пору отсутствовало. Но вот свидетельство Эйчин, причем – не единственное. В те времена в Щегловске был широко распространен термин «макаровщина», по имени организатора рабочего движения на химзаводе Макарова, выдвигавшего т.н. экономические требования. Макарова поддерживали рабочие и после санкций властей, направленных против него, граждане собирали ему деньги на поездку в Москву, чтобы он мог собственноручно подать жалобу куда повыше на щегловских самодуров…».

310. «Белое пятно» в биографии Ф. М. Достоевского // Литературный Кузбасс. – 1996. - № 1-2. – С. 108-113. То же // Родник сибирский. – Кемерово, 1995. – 21-27 апреля.

Автор статьи задается вопросом – столь ли уж точен подсчет дней, проведенных Достоевским в Кузнецке, где он обвенчался с М. Д. Исаевой, который принят в современном кузбасском краеведении? Так, некоторые исследователи точно называют сроки – 22 дня, не больше и не меньше. Эти сроки можно даже встретить в названии недавно выпущенной брошюры, посвященной бытованию Достоевского в Кузнецке. Автор полагает, что такая погоня за точностью (которая всегда в наших палестинах принималась за атрибут научности) лишь мешает прояснению далеко не очевидных обстоятельств, связанных с поездками Достоевского в Кузнецк. Существует известный разнобой источников. Исследователь Семенов-Тян-Шанский противоречит в своих воспоминаниях письмам самого Достоевского. Исследователи, как правило, либо не замечали такого противоречия, либо объявляли ошибочными именно воспоминания Семенова. Однако не исключено и другое – сам Достоевский мог намеренно фальсифицировать в собственных письмах даты, руководствуясь тем соображением, что затратил на венчальную поездку больше времени, чем это полагалось ему официальным отпуском, и, стало быть, важно было скрыть известное нарушение закона, которое бывшему каторжнику, при огласке сего факта, могли и не простить. Кроме того, М. Кушникова считает, что длительность «связки, соединившей писателя с Кузнецком», - понятие довольно относительное, и не укладывается не только в 22 дня, но и в два года, которые провела в этом городе М. Д. Исаева, когда все помыслы Достоевского были обращены именно к Кузнецку, а посему – «не трактуем ли мы непозволительно узко этот период на манер школьно-краеведческого подхода?».

311. В продолжение забытых монологов // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 12 апреля.

Объемная газетная полоса об «угольном генерале», бывшем заместителе губернатора А.И. Шундулиди. Из преамбулы: «…С Александром Ивановичем Шундулиди мы знакомы давно. Еще со времен работы на телевидении, когда мечтала сделать очерк о его знаменитых «малиновских субботах». Увы, тему перехватили, очерк остался мечтой. Стоял год 1983. Автор фильма о Кузбассе, подготовленного на Центральном телевидении для программы Сенкевича «Клуб кинопутешественников», Ада Викторовна Петрова, конечно же, о Шундулиди была наслышана. На ЦТ планировался фильм о нем. Петрова специально для этого вновь приехала в Кемерово. Помню их встречи. Конечно же, говорили об основной его деятельности, - об угле. Его «епархия» славилась. Забегая вперед, скажу: в совсем недавней беседе услышала от него смешную маленькую деталь. Оказывается, большие начальники «мирились» с его второй основной деятельностью – на ниве культуры, формулируя свое отношение к нему так: «Я бы тебя давно съел, если бы у тебя, у дурака, угля, как махорки бы не было в заначке». С Петровой в тот давний 1983 год говорили и о «малиновских субботах». Могу признаться, что глаза у корреспондента ЦТ светились именно при обсуждении темы Малиновки, а не угля. Об угле можно было говорить не только с Шундулиди, а Александр Иванович был уникален именно потому, что сочетал в себе блистательного администратора и истинного радетеля за культуру Кузбасса. Фильм не состоялся… Тогда не могла понять, как можно было на ЦТ упустить такую «крупнятину», как Шундулиди. Должны были пройти годы, чтобы «тайное стало явным». Вернее, чтобы вслух были высказаны все обиды и раздражения, копившиеся в чиновничьих душах против этого столь непохожего на всех остальных и столь малоуправляемого Шундулиди…».

312. Вехи непарадной истории // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 21 июня.

Из истории Автономной индустриальной колонии «Кузбасс» (1922-1927): «… Письма колонистов АИК из Кемеровского областного архива мы приводили в публикации «Разгадка Эрниты» и приводим в этой статье, на наш взгляд, представляют собою свидетельства, которые ничто не в силах заменить – ни монографии потомков, посвященные истории АИК, ни научные труды, которые, конечно же, еще будут написаны про это уникальное явление в истории. Не смогут их подменить и воспоминания потомков колонистов – многие из них живы до сих пор, но в пору существования АИКа им было очень мало лет, а детские впечатления хоть и наиболее сильные, в том смысле, что запоминаются надолго, но все же поверхностны, так что признать их объективным источником все-таки трудно… У бывших АИКовцев, которые впоследствии прожили жизнь «как все», была в прошлом своя «сказка». Более того, - своя авантюра. Заметим, в исходном значении это слово означает не нечто предосудительное, а, напротив, некий прорыв в будущее, и корень его – французское слово «вперед». В этом смысле если бы «авантюристом», то есть беглецом в будущее, не был бы Христофор Колумб, не была бы открыта Америка. В таком именно смысле у АИКовцев в тайниках памяти хранилась их «авантюра». Пора, когда они поступили безрассудно, свершив безумную, но и блистательную опрометчивость. На которой жестоко обожглись. Оказавшись несправедливо обиженными, а, стало быть, правыми в конфликте с обидчиками и с созданными обидчиками обстоятельствами. Но скоро минет сто лет с той поры. Это рубеж, за которым стихает политика и умолкает идеология. Это рубеж, за которым – история. Обязанная беспристрастно, как Рок, фиксировать любые страницы люд-ского бытия, не пытаясь их приукрасить или подогнать под очередное «веяние времени». Письма колонистов, впервые приведенные нами, литеры истории, этим текстам до сих пор в публикациях и рассказах места не отводилось. Воспроизводя их, мы лишь исполняем свой долг перед теми, кто уже не сможет сам поведать о бедах АИКа, отраженных в документах…».

313. Встреча с прошлым // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 6, 9 апреля.

Две объемные полосы М. Кушникова отводит под публикацию воспоминаний новокузнецкой жительницы Г. Н. Васильевой. Васильева вспоминает о временах, когда она жила в немецком плену, - как о лучших годах своей жизни. Дабы защитить автора от нападок кузбасской ветеранской номенклатуры, М. Кушникова скрывает от читателя имя Васильевой, анонсируя ее материал читателям газеты так: «Я не назову ее фамилии. Она – одна из многих, судьба которых пришлась на трагичный исторический излом. А присланные две тетради, исписанные крупным красивым почерком, заставили о многом задуматься». Много позже публикация этих воспоминаний была поставлена М. Кушниковой в вину и послужила поводом для заявлений, что она «оплевала подвиг русского народа в Великой Отечественной войне». Сейчас, в обстановке потепления политического климата и известной либерализации,имя автора воспоминаний можно «рассекретить». Тогда же М. Кушникова в своем послесловии к воспоминаниям Васильевой писала: «Думаю, что такие тетради должны быть взяты под охрану, как бесценные памятники. Не называю намеренно ее фамилию, памятуя о бурной негативной реакции, которую вызвала публикация двухлетней давности на страницах «НГ» списков немецких и японских военнопленных, умерщвленных у нас в Кузбассе в послевоенные годы. Публикация этих списков была расценена как «тиражированное кощунство», а мне очень хочется уберечь Галину, теперь уже пожилого человека, от дополнительных переживаний, - их за ее жизнь и так было предостаточно…».

314. Встречи с фантомами (памяти моей матери посвящается) (рубр. «Из семейной хроники») // Родник сибирский. – Кемерово, 1996. – 19 августа.

Из автобиографической повести: «… Похоронили мою маленькую маму, нашу Софи, дитя иного века. Она лежала подтянутая, строго, и все-таки, казалось, чуть кокетливо склонив набок головку, - очень «дама». Такая маленькая, такая хрупкая… После поминок дом с уходом Софи совсем опустел. Я сидела в кабинете, разложив перед собой семейные фотографии. Так я вновь вступила в реку моего детства, загадочный лес моих семейных древес, в котором столько отзвучало малых и больших страстей, и крошечных каждодневных подвигов, и столько перелистано было страничек, чуть сусальной нарядности, похожих на поздравительные открытки начала века. Серебряного века. Когда мужчины дарили дамам букеты, а дамы умели падать в обморок от душевных потрясений и приходили в себя, вдохнув запах каких-то загадочных солей, конечно же, из золоченых, хрустальных, похожих на елочные игрушки, флакончиков… В который раз залюбовалась, глядя на свадебную фотографию погибшей от бомбежки тети Розалии, Лилиной мамы. «Таких лиц теперь не бывает», - подумала. Действительно, - не бывает. Из-под восковых ландышей свадебного венчика, в облаке фаты, как будто мерцало продолговатое, с узеньким носом, с точеными ноздрями лицо, на котором в широком разлете раскинулись удивленно глядящие светлые, прозрачные глаза. Такая она была, значит, «Прекрасная Розалия», в пору, когда еще до моего рождения, потерпев горькое разочарование, вышла замуж за дядю Леву. Лиля была на Розалию лишь отдаленно похожа… Их давно уже нет. Дядя Лева пристойно и в большой чести скончался, и был похоронен, как и подобало «заслуженному врачу республики», ненадолго пережив моего отца, своего лучшего друга. Конечно же, к той поре напрочь забыв, как однажды, в военные годы, был вызван в некое весьма небезопасное место и строго спрошен: почему около сортира во дворе валялся обрывок газеты с изображением столь знакомого всем с детства и обожаемого усатого лица. И ответил: что в газету завернул селедку – такая редкость в эвакуации! – которой поделился с ним друг, известный врач, ну, знаете, тот, который лечит язву желудка. Наверное, в час предстания пред высшим судом – потому что давайте согласимся, - а вдруг есть такой суд – дядя Лева, конечно же, и помнить не помнил, как отказался от свидания с отцом после его ареста: друг? Да что вы! Муж сестры жены моей, вынужденные отношения… После окончания войны люди стали по-новому оценивать свои отношения. И после возвращения отца старая родственная дружба между отцом и дядей Левой возобновилась безмятежно. По крайней мере дядя никак не подавал виду, что что-то такое было, давно, знаете, … эвакуация, страшные годы, я – один, дочь на руках… Отец, очевидно, имел на этот счет свое мнение, «частное определение». Но будучи миролюбив, - «человеческая жизнь такая незащищенная, малейшая случайность – и всего-то остается пустой «футляр» на столе в анатомичке» – учитывая, что Лиля, моя двоюродная сестра, ставила перед всеми нами достаточно вопросов, дружба продолжалась… Лиля? Уснула как-то вечером с любимым котенком на плече, сидя в любимом кресле, с раскинутыми по полу любимыми журналами «Мари-Клэр» тридцатилетней давности, чудом уцелевшие у соседей во время войны. Вот так и уснула в ожидании супруга, который должен был с минуты на минуту вернуться из командировки, полистав журналы с косметическими советами, рассказами для воробьиного интеллекта и красавицами в кружевных халатиках, весьма целомудренных по нынешним понятиям. Уснула и уснула. Только что навсегда. Зная об изменах супруга, тоже известного хирурга и тоже «заслуженного», любимого дядиного ученика еще со студенческой скамьи. Так что весь корень красавицы Розалии выкорчеван до основания, до рыхлой земли…».

315. «Жестокий век – жестокие сердца» // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 5 мая.

О верующих Кузбасса в 1950-1960-е гг., о схватке семинариста Пирогова с самим Хрущевым: «… Некий житель Сталинска Пирогов, обитавший неподалеку от Никольской церкви, в 1960- г. поступил в Минскую семинарию, и летом 1961 г. вернулся по окончании первого курса к себе на родину, в Сталинск, на каникулы. И – в результате многомесячного, тщательно спланированного и согласованного в самых разных инстанциях давления на Пирогова, власти попытались сделать все возможное, чтобы его учеба в семинарии прекратилась… О том, как (уполномоченный) Яровой «убеждал» Пирогова отказаться от семинарии, мы можем судить по двум сохранившимся письмам Пирогова. На одном из них Пирогов в качестве эпиграфа поставил слова Эсхила: «Ведь много лучше умереть однажды, чем день за днем мучительно страдать»… Как видим из начальных строк письма Пирогова, - ему не удалось вернуться из Сталинска на второй курс семинарии после летних каникул. Почему? А потому, что Яровой «принял меры». Какие? Очевидно, созвонился с областным военкоматом, и сумел разузнать, что Пирогов по состоянию здоровья не служил в армии, будучи негодным. Возник хитроумный план: если Пирогов не откажется добровольно от семинарии и не согласится на «взятку» – т. е. на устройство в какое-либо теплое местечко – в вузе или другом каком учреждении, - то его, Пирогова, призвать в военкомат и «сделать здоровым». Или, по крайней мере, задержать его повестками. А пока Пирогов выясняет свои отношения с военкоматами, министрами и более мелкими исполнителями, наступит начало учебного года, и Пирогов, как неявившийся в срок, из семинарии будет отчислен. Итак, каждый в этой жизненной драме исправно играл свою роль. Яровой «боролся с религией». А в ответ получал «плевки» Пирогова, который не желал идти ни на малейший нравственный компромисс с непорядочными людьми… Если Хрущева Пирогов сравнивал с плохим пастухом, то министра обороны – с лисицей или волком, которые пасут кур или ягнят. «Промутыскав», что называется, Пирогова весь сентябрь и октябрь в военкоматах, его все-таки опять признали больным, - против очевидностей не пойдешь, - стало быть, один из краеугольных планов Ярового рухнул. Но – не весь план. Из-за волокиты, которая была инициирована Яровым, Пирогов действительно не смог вовремя попасть на занятия в семинарию, и его отчислили за несвоевременный приезд… Прошло два месяца. Никакого ответа на свое письмо Хрущеву Пирогов не получил. И не мог получить – потому что в эти поры оно лежало на столе уполномоченного Ярового, который и был инициатором… всех бед Пирогова. В… процитированном письме Пирогов писал, что семинария и учеба в ней – «единственное, что связывает меня с жизнью». Стало быть, имела место некая «пограничная ситуация», когда Пирогову приходилось выбирать между жизнью и смертью. В новом письме, направленном Хрущеву 15 декабря 1961 г., Пирогов опять упоминает о подобной «пограничности», намекая, что, если в семинарию его не вернут, он покончит с собой… Пирогов пишет без обиняков, как и подобает человеку, который готов в критическую минуту покончить свои счеты с жизнью. В такие минуты не кривят душой и не лгут… Интересно, что в преддверии отчаянного шага, на который был готов Пирогов, он клеймит коммунистов, называя их убийцами и низкими людьми: «Хотелось бы знать… кто дал им право терзать и мучить тех, в невиновности которых они даже не сомневаются. Официально они не убивают человека, но на деле заставляют его испытывать то, что хуже и страшнее смерти. Дабы оправдать низость своих деяний, они утверждают, что, поступая так со мною, они хотели спасти, вырвать меня из лона церкви, но спасать человека против его воли – все равно, что совершать убийство… Итак, если я сделал что-либо достойное смерти, то не отрекаюсь умереть, если же я не виновен – неужели мне будет отказано в реабилитации? Хочу верить, что на сей раз мои надежды не сменятся разочарованием, и я, благодаря Вашему заступничеству, со второго полугодия начну свои занятия. Если я буду лишен и этого, то, как говорится, погасшим углям – холодная зола. Однако я не верю, чтобы наше Правительство так одеревенело к человеческим страданиям, что слыша стенанья обиженного, не вняло бы его мольбам». Убедился ли до конца в «одеревенелости» правительства семинарист Пирогов – мы не знаем. Скорее всего, оно оказалось столь же «деревянным», как и инициаторы интриг и хитросплетений, которые вились вокруг Пирогова все лето и осень 1961 г. … В «служебных» играх двух уполномоченных, Ковалева и Ярового, ставка была – жизнь человека. Но, похоже, это не могло кого-либо смутить. Подобные игры были в моде. Поистине: жестокий век – жестокие сердца…».

316. Загадки провинции: «Кузнецкая орбита» Федора Достоевского в документах сибирских архивов. – Новокузнецк: Кузнецкая Крепость, 1996. – 472 с., 3000 экз. (в соавторстве с В. Тогулевым).

Книга, посвященная Ф. М. Достоевскому, издана по заказу администрации г. Новокузнецка к 175-летнему юбилею великого писателя, при содействии киселевского завода «Гормаш» и кемеровской корпорации «Кузбассинвестуголь». Редакционная коллегия: Ащеулова Т. С., Байсариев С. Н., Мартин С. Д., Мирошников Г. Л., Рахманов Б. А., Степанян К. А., Шундулиди А. И., Ширин Ю. В. В книге использованы документы Государственных архивов Алтайского края, Кемеровской, Новосибирской и Томской областей, Тобольского филиала Госархива Тюменской области, научной библиотеки Томского госуниверситета, текущего архива Сибирского металлургического института, новокузнецкого городского краеведческого музея. Книга снабжена послесловием московского достоевсковеда Г. В. Коган и аннотированным указателем имен. В приложениях опубликованы: рукопись В. И. Шемелева «Ссылка Ф. М. Достоевского в Сибирь и его поездка в Кузнецк» (1935 г.), статья Валентина Федоровича Булгакова «Ф. М. Достоевский в Кузнецке» (1904 г.), письма братьев Булгаковых новокузнецким краеведам, послужные списки кузнецких священников и выдержки из «Кузнецкой Летописи» И. С. Конюхова (1867 г.). После каждой главы следуют ссылки на архивные и некоторые библиографические источники. Среди источников преобладают документальные. В общей сложности использовано несколько сотен документов.

317. Из жизни уездного учителя Вергунова // Достоевский и мировая культура. Альманах. - № 7. – М, 1996. – С. 96-128 (в соавторстве с В. Тогулевым). То же (в сокращении): // Наша газета. – Кемерово, 1993. – 7 августа.

Очерк о сопернике Ф. М. Достоевского – учителе Н. Б. Вергунове, содержит 88 ссылок на источники, подавляющая часть коих – архивные. Из очерка: «… Имя Вергунова, волею судеб попавшее на одну страницу истории с именем великого писателя, долго овеяно было смутными слухами, и облик Вергунова в описании самого Достоевского рисовался малопривлекательным. В письмах своих близкому другу и свидетелю «грозного чувства» А. Е. Врангелю Достоевский характеризовал его как юношу, у которого «конечно, сердце… доброе, и плачет он искренне, но, кажется, только и умеет плакать» и при том «еще собирается устраивать свою и ее (Исаевой) жизнь». Очевидно, эта оценка Вергунова была передана Достоевским Анне Григорьевне, а от той унаследована Л. Ф. Достоевской. По ее мнению, «… красивый молодой человек был столь незначителен, что Достоевскому никогда в голову не приходила мысль, что он может быть его соперником». Но почему же Достоевский до самого момента венчания с Исаевой в Одигитриевской церкви опасается, что «слабый юноша» может увести невесту из-под венца? Почему в «обыске брачном» № 17 мы с удивлением находим подпись «поручителя по жениху»… Вергунова, уже зная из писем Достоевского, что тот у него «просил дружбы и братства»? Откуда такая уверенность у дочери Ф.М. Достоевского Любови Федоровны, что Вергунов после брака Исаевой с Достоевским последовал за ними в Семипалатинск и Тверь…?».

318. Из протоколов инквизиции // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 5 сентября (в соавторстве с В. Сергиенко).

Объемная газетная полоса, касающаяся истории Кузбасса в 20-е годы, дающей метастазы и в день сегодняшний: «… Читатель, мы не станем возвращаться в век шестнадцатый и обратимся лишь к фактам не старше последнего 70-летия, зафиксированным в папках, хранящихся в областном архиве. И все же, позволим себе вполне к месту вспомнить об инквизиции. Нормой которой было лицемерие, а основным требованием – демонстрация безоговорочной любви к ее идеалам. Поистине, «дорога в ад вымощена благими намерениями». По инквизиционным понятиям, ад был уделом тех, кто, если не добровольно, то на костре клялся в верности идее. Заметим, речь об идее самой гуманной, поскольку завещанной Сыном Божьим. И слово «иезуит», справедливо снискавшее презрение в веках, оно ведь тоже – от французского «Жезю», т. е. Иисус. Стало быть, служители ордена «Сердца Иисусова» так сумели распорядиться данной им властью, что вошли в нелестную поговорку. Кстати, - «цель оправдывает средства» вполне роднила идеи инквизиции с идеями только что победившей партии большевиков в России и развязывала руки бандитизму гражданской войны, служа теоретическим оправданием кровавой ее славе… Какими же были люди, из тех, «кто был ничем, вдруг стали всем», и получили на местах неограниченную власть, и как пользовались они этой властью для реализации «наигуманнейшей идеи» воцарения всеобщего равного счастья людей?… Малограмотная и «пьяная» власть на местах. Как говорится, «до Бога высоко, до царя далеко». Сотни дел в архивах – о пьянстве, моральном падении, изуверствах. Но самое страшное – от «нрава» этой местной крохотной, но всемогущей власти в каждом данном месте зависели десятки людских судеб… Мы видим, - партия набирала силу и делалась все более чувствительной к малейшему «нелюбовному» прикосновению к ней. Она все более отгораживалась от беспартийной «массы» (чего стоит одно это определение: «массы»!). Внутри ее рядом могли происходить и происходили, особенно в верхах, любые разборки, - но «масса» должна была неизменно взирать на партию с обожанием и полной готовностью повиновения… Но волнует иное… Сегодня у кормила власти – или только-только перешли в «ветеранский стан», - сыновья тех, кто судили, постановляли, изгоняли, шельмовали. «Грянула» перестройка. И что же? На многих ведущих постах, особенно же «на местах», дети тех, - хулителей. Или дети этих детей. Впитавшие, естественно, способ мышления дедов и отцов. И они строят храмы? И просят благословения? И носят кресты, за что еще так недавно исключали из партии и комсомола? И слово «бог» велено сейчас писать с большой буквы? Полноте! Почитав подобные дела, вы бы тоже мучились сомнениями… Но что это? Были ли двадцатые годы временем всеобщего затмения сознания? «Сон разума порождает чудовищ?». Нашлись дела, которые это опровергают… Какой же моральный облик носителей партбилетов и к какому финишу они могли привести вздыбленную и порабощенную ими страну?… Некий авторитетный член партии, уполномоченный ОГПУ по анжерским копям, женатый, запутавшись в любовном треугольнике, обливает горючей смесью свою любовницу и сжигает ее… Сегодня мы говорим о неверии, о коррупции и о терроризме, и что авторами сего являются «крутые ларешники», наркоманы, а также и те, кто – не по своей воле, - побывал в последних войнах и научился убивать. Да ничего подобного. Это те, кто с детства усвоил правила игры «ума», чести и совести» и сегодня в новых и непривычных обстоятельствах поворачивает их в свою пользу…».

319. Когда умолк звон клинков: Новые штрихи к биографии Шевелева-Лубкова // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 9 августа (в соавторстве с В. Сергиенко).

Известный герой гражданской войны В. П. Шевелев-Лубков, расстрелянный в 30-е годы, десятью годами ранее подозревался в троцкизме. Очерк основан на ранее неизвестных документах Кемеровского областного архива: «… Недавно на киноэкранах прошел кинофильм Никиты Михалкова «Утомленные солнцем». Именно о «лихом командире». И именно в пору, когда смолкло эхо былых побед. Могло показаться, что кровавое развенчание почитаемого и обожаемого героя – метафора. И тут – перед нами дело Шевелева-Лубкова. Протокол допроса. «Лихой командир» всего через восемь лет после своего стремительного галопа наперегонки с собственной жизнью и вопреки логике человеческой нравственности – по-видимому, приостановился в беге и крепко задумался. Он задает себе вопросы. Он все еще верит былым богам, но – уже не слепо. Обращается к товарищу, как оказалось, соратнику, - может, сомнения его напрасны, а если нет, - что думает о них друг? Протокол допроса показателен. Допрашивающих прежде всего интересует, от кого получены документы, распространяемые оппозицией. Напрасно на второй и третий раз Шевелев-Лубков твердит: «Я уже говорил, как в окружной контрольной комиссии, так и в партколлегии Сибирской контрольной комиссии, что документы мною получены в первых числах сентября по почте, т. е. пакетом на мое имя. Кем они были посланы, я не знаю. А также не знаю я, откуда; на штемпель, могущий быть в конверте, не обратил внимания, а сам конверт сразу уничтожил». Ему не верят. Ответ считают уловкой. Вторым пунктом допроса, наиболее жгучим, является дознание, как далеко распространился секретный материал. Секреты партии – секреты закрытой секты и не подлежат разглашению непосвященным, т. е. беспартийным. Впрочем, - и партийным тоже, но не входящим в «ближний круг». И Шевелев-Лубков рассказывает: «Насколько я помню, числа 20 сентября я дал прочитать эти материалы т. Перцеву, которого хорошо знаю как хорошего товарища-партийца. Я сознаюсь, что сделал большую ошибку, дав ему этот материал прежде, чем передать в окружную контрольную комиссию или окружком». На вопрос, почему пресловутые секретные документы не дал также другим товарищам, Шевелев-Лубков бесхитростно отвечает: «Более близкие товарищи в это время были часть в отпуску, а другие в разъезде. Я хотел переговорить с т. Клоковым, но ему все время было некогда». И – опять по кругу: откуда получил документы? И ответ: получил по почте, от кого и откуда – не знаю. И тогда один из допрашивающих, некий Фельдман, начинает «подлавливать» Шевелева-Лубкова: «… на вопрос т. Калашникова, откуда вы получили документы, вы сказали: «И я не могу быть предателем по отношению к товарищам». Вам тогда дали три дня на раздумье, и вы ушли. Для чего вам нужно было думать, если вы действительно не знаете, откуда получены документы?». В ответ Шевеле-Лубков сбивчиво говорит, что имел ввиду не предательство отдельных товарищей, а партии в целом: что он никогда не состоял в оппозиции и всегда проводил линию большинства и следовал всем директивам партии, и никогда не получал ни одного партийного взыскания…».

320. Кривое зеркало // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 13 сентября.

Очерк о газете «Кузбасс» в 1920-1930-е годы. Газета – деятельная участница сталинского геноцида. Из очерка: «… Итак – редактор «Кузбасса», пусть даже бывший, признается, что свободы печати и свободы слова в СССР нет. Чего же более? Листая картотеки кандидатских диссертаций, не раз замечали в них темы о «роли печати» в жизни страны или отдельного региона. Но - чего же стоят эти «научные» работы, если основной источник – газета, была в СССР лишь источником лжи, по признанию самих же редакторов? Упаси Бог глядеться в кривое зеркало. Именно таким зеркалом была, похоже, газета, которой не верят даже ее сотрудники. Сейчас, по прошествии лет, единственная правда, доступная, пожалуй, каждому, выявляется лишь по прочтении архивных документов, но - не газет. Одурачивая читателей в далекую пору 1920-х и более поздних десятилетий, периодика тех лет в состоянии лишь ввести в заблуждение недалекого журналиста, который принялся бы исследовать историю своей собственной газеты. Драматические штрихи этой истории выявляются чрезвычайно медленно. Но – источники не иссякают». Более подробно история газеты «Кузбасс» изложена в первом и третьем томе «Страниц истории города Кемерово» и в книге «Кемерово и Сталинск»: панорама провинциального быта в архивных хрониках !920-1930-х гг.». Даже оппоненты М. Кушниковой вынуждены были признать, что история газеты в архивных документах выглядит как «омерзительная череда внутриредакционных скандалов, интриг, подсиживаний, доносов, персональных дел». Кузбасский журналист Т. Зильбер справедливо подметила, что в очерках о названной газете «приоткрыта такая кошмарная и иезуитская картина, от которой, признаться, становится просто не по себе…».

321. Крушение иллюзий // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 5 июля.

Об Алма-Атинских репатриантских кругах, в коих в свое время вращалась и М. Кушникова, о потомках знаменитого издателя Суворина: «… Сейчас, пересматривая горести последнего семидесятилетия и пытаясь хотя бы прикидочно представить, сколькими жертвами оно обернулось, мы учитываем узников архипелага ГУЛАГ и их потомков, даже отдаленных, судьба которых казалась чудовищно исковерканной. Мы печалимся о судьбах эмиграции, в основном, обращаясь к биографиям блистательных ее представителей: Куприн, Бунин, Мережковский, Цветаева, Набоков и сколько других. Но были и иные. Те, что безропотно бедствовали, служили в «бистро» подавальщиками, колесили таксистами по Парижу. Жили в лачугах и плохо устраивали свои семейные дела, - какая же семья, когда люди живут как на пересадке. Многие вернулись на родину после смерти Сталина. Не в Союз – в Россию. Они никогда не становились «советскими». Они оставались русскими. В Алма-Ате репатриантов было особенно много. То ли сами просились в теплый край, то ли отсылали их от центра подальше, только довелось мне встретить там представителей и потомков родовитых и талантливейших фамилий. При Совнархозе существовало Бюро Технической Информации, где я работала в отделе переводов под началом отставного чекиста (НКВД) – в этом бюро их, отставников, работало пять человек. Причем, - литературными редакторами. А рядом со мной сидели Сергей Иванович и Николай Викентьевич – прямиком из Парижа. Оба бессемейные, оба – старики. Сергей Иванович - бонвиван, хорошая мина при плохой игре, - «выслуживался», как мог. При смехотворной переводческой норме 6000 знаков в день, рассчитанных на тогдашних выпускников иняза, лихорадочно листавших словари в поисках глаголов-связок, Сергей Иванович, играючи, «строил» переводы с родного французского. Николай Викентьевич, сухонький, желчный, был совсем «древний». Как-то проговорился, что некогда был партнером знаменитого держателя московского театра Корша. Переводил с шести языков, ни с кем не общался. У обоих стариков всегда выглажены стрелки на брюках, хотя не первой свежести воротнички сорочек (стирать некому). Когда мы отмечали дни рождения в отделе или собирались в канун праздников, старики деликатно и незаметно скрывались, не желая мешать молодежи. Иногда медлили. Может, ожидали, что их пригласят остаться. Но наши «редакторы» бдили. И стариков не приглашали. Они были очень разные, наши старики, но одно у них было общее: глаза, как у обиженной бездомной собаки… Я хорошо знала Николая Николаевича Раевского, автора бесценной книги «Портреты заговорили», который, «отбывая» эмиграцию в Чехословакии, открыл для истории Пушкинские архивы в недрах двух старинных замков, которые принадлежали потомкам Пушкина по линии его супруги Натальи Николаевны. Раевский работал переводчиком при библиотеке института хирургии и безропотно терпел бестактности директора института, человека с нелегким нравом. Раевский, крохотного роста, очень полный, этакий колобок – поражал сходством лица со знаменитым генералом Николаем Раевским, героем Бородина, отцом Марии Николаевны, жены декабриста Волконского, за которым она последовала в Сибирь. Несмотря на это бесспорное и предательское сходство, Раевский какое-либо родство со знаменитым генералом упорно отрицал, причем даже через печать: как-то в газете так и объявил, что он – просто однофамилец. И мы не удивлялись. Издательства были к нему неласковы, его книги, - а у него, профессионального архивиста и историка, - в алмаатинский период накопилось их несколько, - под благовидными предлогами его отфутболивали – репатриант, читай – белоэмигрант. Это уже потом, когда книга о Пушкине, чудом прорвавшаяся «в свет», вызвала сенсацию не только в Союзе, но и за рубежом, с ним пару лет «носились», потом – забыли. И умер он глубоким стариком в полном одиночестве. Об этом узнала уже в конце 70-х, будучи в Кемерове…».

322. Кузбасс и остальная Вселенная… // Знамя. – М., 1996. - № 5. - С. 213-215.

Заметки о культурном климате региона: «… В прошлом году областное управление культуры постановило переименовать кузнецкий Дом Достоевского в Дом Исаевой. Решение казалось невероятным. Памятник республиканского значения, в котором размещается литературно-мемориальный музей Ф. М. Достоевского, вдруг теряет свой статус и превращается в заурядную местную достопримечательность: обиталище некоей М.Д. Исаевой, «с которой у Достоевского был роман». Но под давлением общественности и прессы решение было отменено, вернее – от него стыдливо отказались, сделав вид, что его никогда не существовало. Оставалось дивиться: откуда «дым без огня»? Оказалось, все закономерно: группа паспортизации при Кемеровском университете, наделенная правами выдавать памятникам «аусвайсы» на существование, вопреки опять же столетней краеведческой традиции, да и здравому смыслу, не говоря уже о принятой в списках ЮНЕСКО формулировке, рискнула еще в 1982 г. втихомолку переименовать Дом Достоевского в Дом Исаевой, что зафиксировано в соответствующем паспорте. Как возник этот паспорт, который удалось увидеть лишь по «счастливой случайности», - тайна сия велика есть. И потому так неожиданно всплыл этот давнишний паспорт и тоже – «когда надо», т. е. в недавнюю пору, когда решение о переименовании Дома Достоевского просто-таки витало в воздухе – кто теперь скажет… Хочу напомнить, что чуть ли не синхронно с пышнейшим, явно не по кар-ману, празднованием «Дня шахтеров» (поистине, - старый, как мир, лозунг «хлеба и зрелищ» сегодня невесело трансформировался в «зрелища вместо хлеба») происходило «выплакивание» денег на ремонт протекающей крыши областного архива, а еще совсем недавно директора музеев вели деловые разговоры с домашних телефонов – не было денег на оплату междугородных переговоров. Долгое время у нас бытовал негласный лозунг, не столь шутливый, сколь горький: «Кузбасс – и вся остальная Вселенная». Это тоже было в 70-е годы, когда требовался свой особый «кузбасский почерк», «кузбасский стиль» и, главное, «кузбасский сюжет» в литературе, музыке, живописи, не говоря об архитектуре, где так прижился стиль «барокко» на выселках. Что изменилось сегодня?…».

323. Лже- герои стихов и легенд // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 22 октября.

О событиях Гражданской войны в Кузбассе: «… Обратимся к имени, овеянному легендой. Перед нами дело Семена Ильича Проскакова. В 60-е годы эта фамилия привлекала пристальное внимание творческой интеллигенции Кузбасса. Не удивительно, - к 10-й годовщине переворота два видных поэта, Владимир Маяковский и Николай Асеев написали стихи. Маяковский – поэму «Хорошо», Асеев – поэму, нареченную именем Проскакова. Первым читателем ее был именно Маяковский. Отдельным главам своей поэмы Асеев предпосылал отрывки автобиографии своего героя, обнаруженные им. Поэт сохранил вполне «самобытный», читай «корявый» стиль ее изложения. Из этой автобиографии известно, что Проскаков – шахтер, в партию вступил уже в зрелом возрасте и под пыткой не выдал своих товарищей. Шли годы, в Кузбассе велась краеведческая работа, школьники города Ленинска-Кузнецкого встретились с престарелой супругой Проскакова записали на пленку ее воспоминания о том, как Проскаков, человек героической биографии, и она сама, пострадали от рук «изуверов». Зачитывались стихи Асеева… Но вот перед нами легли документы, т. е. реальность. Семен Проскаков в 1929 г. попадает под чистку… На чистке берет слово некий Шадин. Он полагает, что именно Проскаков выдал колчаковцам подпольную организацию… Шадину противоречит некто Аксаков. Оказывается, в момент ареста колчаковцами Проскаков «был мертвецки пьян», и именно потому выболтал весь состав организации. Некто Балакирев заявляет, что знает Проскакова с 1921 г., и что колчаковцы его жене никогда глаз не выбивали, «потому что он у нее еще раньше был испорчен». В партизанах, по словам Балакирева, Проскаков никогда не был… В подпольный свой период, - говорит Балакирев, - Проскаков «только и делал, что пьянствовал» и в самом деле «под угаром»… выдал всех подпольщиков. Почувствовал опасность, последние, в том числе и Балакирев, добровольно прибыли в колчаковскую милицию с повинной. Свидетельствует и еще некто Чулпанов. Он заявляет, что Проскаков не был арестован…, а сам добровольно к ним явился и всех выдал… И вообще, по словам Чулпанова, - «у них не подпольная была организация, а организация по гонению самогона»… Мы нарочито останавливаем внимание читателя на имени Семена Проскакова. Это весьма иллюстративный пример того, как «познавалась» и внедрялась в сознание нескольких поколений кровавая история гражданской войны, по большей части построенная на использовании «парадных» автобиографий ее участников, подававших свое прошлое в наилучшем аспекте, - поскольку для потомков и в назидание. Гражданской войне были нужны герои – писатели и поэты готовно их создавали. Чем «самобытнее» (корявее) автобиография, - тем привлекательнее. Вот ведь какая «рабочая косточка», или же – человек прямо «от сохи»… Теперь, когда рассекретились былые тайны, опять же диву даешься, насколько расходятся, порой, автобиографии бывших партизан, написанные для музеев или архивов, со ставшими доступными сейчас показаниями их современников, соучастников, «соратников» на партчистках, и как разнятся факты в протоколах и «самобытные» строки десятилетиями тщательно выявляемых школьниками «героев своего времени»… Что наводит на горькие размышления: сколько же поколений одураченных пионеров, успевших за 70 лет стать не только отцами, но и дедами, пытаются внедрить в память и в нравственный облик внуков былые «подвиги». Увы, живы по сей день метастазы истребительной гражданской, - «отдаленные медицинские последствия» той смертельно-опасной болезни…».

324. Новый этап в кузнецкой историографии Ф. М. Достоевского // Достоевский и современность. Материалы межрегиональной научной конференции, посвященной 175-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского (22-23 ноября 1996 года, г. Новокузнецк). – Кемерово: Кузбассвузиздат, 1996. – С. 12-13.

Автор считает, что в 90-е годы в изучении темы «кузнецкого периода» Достоевского наступил новый этап, и выделяет 11 его отличительных черт: «Выход в свет пяти специальных исследований о Достоевском… Введение в научный оборот значительного массива новых архивных источников… Переиздание ряда наиболее примечательных статей о «кузнецком периоде» Достоевского, написанных в прошлом… Возвращение к известным приемам полемики, вызванным разными подходами исследователей к «кузнецкому периоду» Достоевского и его «кузнецкому окружению»… Начало проявления интереса к теме «кузнецкого периода» со стороны иностранных исследователей… Существенное расширение термина «кузнецкая орбита Достоевского», под которым некоторые исследователи подразумевают не только «кузнецкое окружение» писателя, но и «окружение окружения»… Появление первых попыток изучить пересечение орбит Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого именно в «кузнецкой точке»… Капитальная реставрация Дома Достоевского… Начало создания новой экспозиции литературного музея… Появление профессионально подготовленных кадров с музееведческим высшим образованием, которые в состоянии курировать создание экспозиции… Попытки осуществить межрегиональные и внутриобластные контакты с достоевсковедами (в частности, через посредство конференций и другими путями), которые впервые стали выставлять в политике музея как приоритетные…».

325. О растерянной душе и предтечах погрома // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 21 ноября (в соавторстве с В. Сергиенко).

Новые документы о гражданской войне в Кузбассе. Из очерка: «…Сегодня все больше утверждаешься во мнении, что деление на «красных» и «белых» весьма условно. Впоследствии все ужасы гражданской войны и будущей коллективизации удобнее и пристойнее было списывать за счет «головотяпства» и «невежества» на местах. Обратимся еще раз к дневнику мягкого, лиричного Михаила Пришвина, сумевшего дать достоверную оценку происходящему в ту пору. Итак – 16 марта 1930 года: «Каменев на мое донесение о повседневных преступлениях ответил спокойно, что у них в правительстве все разумно и гуманно. «Кто же виноват?» – спросил я. «Значит, народ такой», - ответил Каменев». Столичные теоретики, только что покинув Париж, Лондон, Женеву, были больным мозгом грядущего переворота. Руками же последовавшей бойни были мальчики, тот самый «такой народ», юные солдаты, юные мужички, которым дали в руки винтовки. Вооружив удобным и, главное, доходным лозунгом: «грабь награбленное». И они грабили. Грабили и убивали. Сперва – во имя расплывчато понятой «идеи», а потом – по привычке убивать. А другие мальчики – те, что сызмальства почитали семью и родной дом, от них сперва защищались. Потом мстили. В обоих лагерях начисто забыты были идеи. Началась типичная российская кровавая разборка, где правых нет. Итак, все одинаково виноваты. И все – психологически сходны, несмотря на принадлежность к разным лагерям. Но вот мы читаем строки документа, из коего, тем не менее, явствует, что такие как (красный) Рогов и (белый) Милованов – не просто разные по характеру люди, но и с принципиально разным мировоззрением. Рогов с остервенением уничтожает памятники культуры и тем самым уничтожает память. Пытается скинуть с пьедестала, хотя и безуспешно, памятник царю Александру Второму. Памятники на Руси ставились на века, и монарх роговцам не поддавался. Странно, но именно банда Рогова, в прошлом подрядчика по строительству церквей, остервенело сжигает и грабит кузнецкие церкви; насилует на престоле купчиху Акулову; пытается расстрелять из пушки церковь в селе Тогульском только потому, что в ней скрываются белые. Верившие, возможно, по младенческим заветам, что церковь – неприкосновенна. И – противник Рогова, Милованов. Который тоже расстреливает. Но – «не через одного», как это делает Рогов в Кузнецке, по принципу: нет мозолей на ладонях – значит, в расход. Милованов, - возмутительно юный, для того, чтобы получить в руки власть, - тем не менее, верит, что карает партизан, т.е. с точки зрения его лагеря – бандитов. Именно он пытается сохранить, как уже было сказано, памятник Александру II от роговцев и не только потому, что – царь, но и потому, что памятник – в ограде церкви, а церковь – это свято. И выходит, что даже во время российского бунта, кровавого и жестокого, хоть что-то оставалось свято на этой земле, пусть лишь для одной из воюющих сторон. Быть может, мы несколько «схематизируем», ибо нельзя, конечно же, сложные человеческие судьбы разложить «по полочкам», обелив одних и безоговорочно осудив других…».

326. Об истинной вере и об играх в религию: Из истории инакомыслия в Кузбассе // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 16 января.

О том, как власть боролась с верой и как ее отстаивали рядовые кузбасские верующие: «…Перебирая хранящиеся в областном архиве документы, связанные с историей закрытия церквей в Кузбассе, вполне постигаешь: отождествлять «веру» и «религию» - опасное занятие. Архивные документы беспощадны: они обрисовывают нравственный облик человека, рукой которого написаны или которого касаются, искуснее, чем изощренный портретист сделал бы с его внешним обликом. Мы встречали священнослужителей, «тесно друживших» с советской властью и ее «органами» через посредство уполномоченных по делам православной церкви и охотно поставлявших последним «свеженькие» факты из жизни своего прихода и своей паствы, - впрок. Мы встречали таких, которые, ни в чем себя не ограничивая в повседневном обиходе, нахваливали тем же уполномоченным именно тех священников, которые пили и дебоширили, поскольку как раз такие были наиболее удобны для советской власти, - дискредитировали авторитет церкви, а это была уже, хоть маленькая, а ступенька к будущему ее закрытию. Мы встречали таких, которые алчно тянулись к церковной кассе, ничуть этого не скрывая, и таких, которые отказывали умирающим в последнем причастии – потому что далеко добираться, пусть родственники найдут машину. И – не причащали… Так что в истории благочиния Кузбасса «праведников», подобных Назарову или чете Филипповичей, о которых газета уже писала, - судя по документам, по крайней мере, в затронутое нами двадцатилетие, - казалось не в пример меньше «богохульных» по своему внутреннему облику священников, да и представителей паствы, аккуратно выполнявших, тем не менее, все предписанные догмой ритуалы. И мы увидели – именно последние были обласканы советской властью, поскольку их действия являли собой бесценное идеологическое подспорье для пропаганды атеизма. Тем ярче выглядят на их фоне «маленькие подвиги», скромно совершаемые во имя веры отдельными священниками и немногими безвестными жителями городов и сел… Сегодня мы расскажем о случае, который невольно уводит нас во времена истоков православия, когда первые христиане покорно брели на арену цирка, где их ждали хищные звери, лишь бы не отречься от своей веры; но – и о таких, которые готовно способствовали принижению веры и разгону общин, хотя с виду исправно служили всем религиозным предписаниям… Люди были запуганы и не знали, откуда ждать новых бед – от секретаря исполкома или от «родного» настоятеля, который веру в бога только разыгрывал… Невольно напрашивается обобщение: кто виноват? Отрекающиеся от своей весьма «гибкой» и неустойчивой веры священники; «любознательные» уполномоченные; готовно служащие доносители, цивилизованно нарекаемые ныне «информаторами»; околоцерковные фанаты, - вернее, фанатки! – разлагающие изнутри церковные общины, всецело поглощенные кухонно-женскими склоками, не чуя, что сами приближают закрытие церкви, или ее перенос, или другое какое-либо ущемление. Подходишь к выводу, что люди изуродованы системой. Морально искалеченные, они служат ей, порой даже сами того не подозревая, в азарте, казалось бы, сугубо личностных «выяснений отношений». Уполномоченные же по делам православной церкви вырисовываются исполнительными служками, которые тем не менее выступают некими «ловцами душ», подшивающими в аккуратные папочки, и тем самым сберегая навсегда нелицеприятные свидетельства не только нравственного падения угодливых чиновников от религии, но и подвигов истинной веры. Увы – весьма нечастых, поскольку вера – личностная категория, а религия и церковь – государственные и во все времена таковыми оставались. В тот смутный период, которого мы касаемся в приведенных документах, все люди – государственные. Винтики. Со всеми своими притязаниями на свободу вероисповедания, посещение церквей, отправление служб. Государству всегда нужна послушная церковь, а, стало быть, - какие уж личностные подвиги во имя истинной веры могли совершить внутренне порабощенные люди… Потому столь ценны немногие свидетельства подобных духовных всплесков, которые, будучи документально зафиксированы, дремлют, очевидно, в недрах многих архивов, повествуя о нашем весьма непростом историческом пути и куда как сложной истории взаимоотношений церкви и государства. В печальное двадцатилетие, которого мы касаемся в приведенных историях, как нельзя более ярко высветлено разительное отличие между истинной верой и театрализованной игрой в религию…»

327. Перечеркнутые жизни // Литературный Кузбасс. – Кемерово, 1996. - № 1-2. – С. 130-146.

Публикация объединяет два авторских очерка – «Сподвижник патриарха Тихона – в Кузбасской зоне» и «Анна Филиппович – свободный человек». Оба они – из истории кузбасских церквей. Первый – о священнике Владимире Назарове. М. Кушникова приводит его автобиографию, найденную в делах Кемеровского госархива. Назаров был сподвижником Патриарха Тихона и личностью полифоничной, широкомыслящей. Быть может, именно поэтому он не вписался в духовный климат сообщества кузбасских священников, в котором процветало доносительство. Приводятся трагичные документы Кемеровского госархива, подтверждающие, что жизнь Назарова в Кузбассе была несладкой. Репатриированный и расконвоированный престарелый священник, лично знавший папу Римского, в Кузбассе был арестован, причем благочинный церквей Кемеровской области Борисов был рад такому повороту событий. Второй очерк – о семействе Филипповичей. Филиппович – благочинный церквей Кемеровской области до 1959 г. Его смещение совпало с закрытием самого главного храма области – Знаменской церкви города Кемерово. Жена Филипповича, Анна, не смирилась с отставкой и клеветой на Филипповича, а также травлей, организованной на него газетой «Кузбасс». Она пишет редактору «Кузбасса» отповедь: «На Вашу статью… хочу сказать, что все в ней выдумка, ложь и нахальство… Люди на чести способны на все… Как странно и как стыдно, что Ваша газета… печатает глупости… Стыд и позор Вам, легкомысленный редактор!.. За грубое невежественное публичное оскорбление… я требую как свободная гражданка… публичного извинения через газеты и опровержения лживой статьи…».

328. Постижение «кузнецкой орбиты» Достоевского продолжается… // Кузнецк в жизни и творчестве Ф.М. Достоевского: Аннотированный указатель литературы / Сост. Ащеулова Т. С., Бондаренко О. В., Киреева Т. Н., Протопопова Е. Э., ред. Коган Г. В., Кушникова М. М. – Новокузнецк: Кузнецкая крепость, 1996. – С. 36.

Статья М. Кушниковой, написанная в июне 1996 г., аннотирует выход в свет указателя литературы о «кузнецком периоде» Ф. М. Достоевского. Она пишет: «Еще так недавно исследователи жизни и творчества Ф. М. Достоевского находились как бы в «подвесе», вызванном не только отсутствием справочной литературы о таком специфическом моменте его биографии, как «кузнецкий праздник» или «грозное чувства» к обитавшей в Кузнецке М. Д. Исаевой, но и вообще – более или менее полного издания сочинений, которое было завершено лишь шесть лет назад. И вот – уже четыре специальных исследования, посвященных именно «кузнецкой орбите» великого писателя… Нам еще памятны времена, когда судьба Новокузнецкого Дома Достоевского буквально «висела на волоске» и исследователям не раз приходилось вступаться за него, чтобы уберечь от сноса, изменения статуса или от предложений соподчинить музей Достоевского какому-либо другому музею. В этих условиях выход каждой новой книги, подчеркивающей самостоятельное существование темы «кузнецкого периода», как таковой, все более укрепляет позиции музея Достоевского и может служить гарантом от превратностей судьбы и неожиданных поворотов, подобных поминаемым выше, коих в истории Дома Достоевского уже было немало… Листая настоящий указатель, поражаешься, какой длинный тернистый путь прошла за сто лет тема «кузнецкого периода» Достоевского, и сколько людей оказалось причастными к ней. Более того – совершенно ясно проглядывается, когда именно эта тема сумела выковаться в самостоятельное направление достоевсковедения…».

329. Разгадка Эрниты // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 31 мая.

Поводом для объемной газетной полосы стала презентация телевизионного документального фильма «Остров» об Автономной индустриальной колонии «Кузбасс» (1920-е годы). Позиция автора очерка и создателей фильма в чем-то сходна, однако многое в этом фильме не согласуется с документами, найденными непосредственно перед выходом очерка М. Кушниковой в печать. Поэтому, в противоположность известной книги Е. Кривошеевой и Н. Козько «Загадка Эрниты» очерк М. Кушниковой называется «Разгадка Эрниты». Из очерка: «Америка и Россия – два разных мира. Два совершенно различных представления о социалистическом «рае на земле». Американский коттедж с газоном перед окнами и российский коммунальный барак, где варятся общие щи и не смолкает общая склока, обречены были на несживаемость. Колония АИК оказалась обреченным «Островом» в пучине завихренного моря противоречивых и малопонятных для нерусского менталитета событий, захлестнувший Россию в 20-е годы. Маленькая Атлантида АИК не пошла ко дну, - она просто распалась. И осколки ее бесследно всосали окружающие производственные и бытовые буди обычного захолустного сибирского города. Разочарованные «островитяне» бежали с «острова» – если им это удавалось. Многие поневоле осели в России. Судьбы их сложились по-разному. Неудивительно, что по прошествии 70 лет, если судить по некоторым газетным публикациям, сейчас воспоминания их почти идиллические. Впрочем, - удивительно ли? Известно, что годы, прошедшие даже после самых драматичных событий, смягчают их контуры и овевают флером ностальгии, - не по событиям, нет, а по самим себе, Более юным, смелым, романтическим. Даже если служение романтическим идеалам было наивным, а идеалы, как выяснилось по прошествии десятилетий – были явно не те».

330. Рассказы «о маленьком человеке» и стихи о богоданной любви (рубр. «Лики культуры») // Наша газета. – Кемерово, 1996. – 19 марта.

Рецензия на книги В. Конькова «Рябина у крыльца» и «Мне послал тебя бог»: «…Большую часть рассказов из сборника читала и даже писала о них. И все-таки Конькова определила для себя только сейчас, прочтя совсем незнакомые мне «Тополинские рассказы»… Не раз уже доводилось упоминать, что «камерный жанр», равно «интеллигентная проза» в Кузбассе до недавних пор звучали весьма сдержанно и никак не приветствовались. «Зеленая улица» еще так недавно открывалась для тех, кто писал о героях. Герои могли быть разные. С самой большой буквы или просто «герои наших суровых будней». За Героями куда-то в загнанные углы удалялись Человеки. Все, что выходило за пределы парадного марша и веселого коллективного труда, считалось «заумью» и «интеллигентщиной». И потому – эта статья не столь о новом сборнике Конькова, сколь – опять и опять – о нашем колком времени, когда литература как бы делится на единственно логически оправданные два потока: на «жесткую прозу» (конечно же, лишенную безвкусного натурализма)… и на «камерную прозу», призванную выполнять роль «смягчителя нравов». Чего нет в камерной прозе Конькова, так это сентиментализма; у него – мягкая, ненавязчиво под сурдинку звучащая лирика. И все же вспоминаю о русском сентиментализме, возникшем тоже на стыке веков, только двести лет назад. Нарядный, рациональный, холодный, блестящий и изумительно жестокий «век осьмнадцатый» породил поколение «папильонов» (бабочек), этаких порхунчиков, которые за злато, а то и из озорства, пуще же во благо карьеры, вдевали чужие жизни на кончики шпаг, не менее лихо, чем это проделывается сегодня, но уже в погоне за другими ценностями. И тогда понадобилась карамзинская «Бедная Лиза» и понадобились просветители в России. Все это – для «смягчения нравов». Так и говорили тогда. И если «жесткая проза» – результат времени и выполняет суровую обличительную функцию патологоанатома, который уж в диагнозе не ошибется, то «камерная проза» – целительница, осторожно прописывающая мягкие рецепты, как нам пережить нашу стремительно-неласковую жизнь, выпавшую на стык времен, которые – не лучшая пора для жизни… Наш стык времен, пожалуй, самый жестокий – под символом борьбы не добра со злом, а – более или менее терпимого зла с изуверством. И тогда камерная проза такого писателя, как Коньков, вдвойне целительна. У него «маленький человек» не бывает ожесточенным, загнанным, теряющим достоинство. Он может быть несчастен, но он удивительно всепрощающий. «Понять – значит простить», - говорят умные французы. Так вот, герои Конькова глубоко интеллигенты по своей сути, хотя большинство «в университетах необучены». Они такие от рождения. Чтобы мочь все понять, а потому, не затаив зла, простить…».

Далее >>

   [ 1953-1976 ] [ 1977-1978 ] [ 1979-1985 ] [ 1986-1991 ] [ 1992-1994 ] [ 1995-1996 ] [ 1997-2001 ]

Ждем Ваших отзывов.

По оформлению и функционированию сайта