БИОБИБЛИОГРАФИЯ МЭРИ КУШНИКОВОЙ

(к 50-летию творческой деятельности)

ПУБЛИКАЦИИ МЭРИ КУШНИКОВОЙ.

Страница 1 из 7

1953- 1976

1953

1. Дрогобычское восстание 1919 года // Сталинское племя (Орган Центрального Комитета ЛКСМ Украины). – Киев, 1953. – 9 июля (подпись: М. Тилло, научный сотрудник Дрогобычского музея).

Подпись М. Кушниковой – по фамилии ее тогдашнего мужа. Статья значительна по размеру, занимает более половины полосы формата «Правды» и опубликована в пору, когда Кушниковой было всего 18 лет. Она пересыпана многочисленными датами, фактами и именами, написана бойко, но – «в заданном ключе», оправдывающем героику так называемой «революционной борьбы», что было вполне понятным: отец Кушниковой одно время сидел в лагере, сама она водила знакомство с «буржуазными националистами» или их потомками (подробнее см. автобиографическую повесть «Встречи с фантомами» из первого тома ее художественной прозы), муж ее – с дворянскими «корешками родословной», так что приходилось «вписываться в обстановку», демонстрируя лояльность в лютые сталинские времена (со дня смерти Сталина прошло всего четыре месяца), в том числе и со страниц газеты. Без показной лояльности – не получить даже вузовского диплома (диплом Дрогобычского пединститута Кушникова получила в 1952 году в возрасте 17 лет, а через четыре года – диплом Черновицкого госуниверситета). Эта статья не является первой публикацией М. Кушниковой. За год или два до ее появления в Дрогобычской газете (Западная Украина) были опубликованы ее театральные рецензии, а также материал, приуроченный к широко афишируемым в ту пору выборам. Их тексты пока разыскать не удалось.

1967

2. Взятие Бастилии / Составление и пер. с французского М. Кушниковой // Простор. – Алма-Ата, 1967. - № 7 (июль). – С. 121-126.

Авторский пересказ французских библиографических источников прошлого века, которые на русском языке озвучены впервые. Из очерка: «…Национальное собрание послало к королю своих депутатов, чтобы те обрисовали ему положение столицы. Но король ответил, что непреклонен в намерениях и согласен с мнением своих советников. После неприятного разговора с королем господин Неккер еще в субботу получил от него письмо с предписанием немедленно покинуть Париж, а также пределы Франции. Господин Неккер (мин. фин., - сост.) прочел это письмо, сидя за обедом, и с полным спокойствием продолжил трапезу. После обеда, никому ничего не сообщив, он вместе с супругой сел в карету и велел отвезти себя в Сент-Уэн, откуда на почтовых лошадях отбыл в Брюссель. В ночь с воскресенья на понедельник все барьеры от предместья Сент-Антуан до предместья Сент-Оноре были охвачены пламенем, и с этой минуты все товары стали ввозиться в Париж без всякой пошлины. В понедельник утром население предместий вооружилось палками, пиками и копьями, собралось в отряды и направилось в разные районы Парижа… Отряды горожан овладели орудиями, городскими знаменами, а затем обыскали мастерские оружейников и добыли себе всевозможное оружие. Каждый из горожан, вступивших в отряд, объявил себя солдатом родины и прикрепил кокарду к своему головному убору. Потом тюрьмы были открыты и заключенные получили свободу… Но самым примечательным делом… был поход в монастырь ордена Лазаристов. У монахов спросили зерно и муку, но те, как говорят, ответили, что зерном располагают лишь для собственного пропитания… Монахи.., спасаясь от… общего гнева, бежали в неизвестном направлении. Закрома свои они предали огню, но пожар оказался неопасным… После обеда был обнаружен корабль, груженый порохом. Его разгрузили и поставили под охрану… К шести часам вечера в Париж прибыл обоз с зерном для военного лагеря, стоявшего на Марсовом поле…». В очерке – обилие деталей, которые мы не встречаем даже в скрупулезных изысканиях Манфреда. Может быть, именно благодаря подробно описанным деталям фактура очерка со временем нисколько не устаревает. В нем добросовестно перелагаются не только факты, но и выводы, а также эмоциональный настрой источника столетней давности. Чувствуется «аромат времени», и его не удается заглушить даже помпезностью чествования Парижской коммуны, устроенного в СССР в 1971 г., которое у многих навсегда отбило охоту интересоваться т.н. «социальной историей».

 1971

3. Барды и песни Коммуны // Ленинская Смена. – Алма-Ата, 1971. – 18 марта.

О так называемой «литературе Коммуны». Вводятся в исследовательский оборот малоизвестные источники, переведенные с французского.

4. Когда женщинам дарят мимозы // Огни Алатау. – Алма-Ата, 1971. – 7 марта.

О кровавой романтике Парижской коммуны. Эпиграф к статье – слова К. Маркса: «Парижские женщины с радостью умирают на баррикадах и на месте казни». Эпиграф выбран не случайно: похоже, К. Маркс писал в Лондоне об умирающих на баррикадах женщинах с не меньшей радостью, чем они – умирали во имя призрачных идей Коммуны. О пламенных девах Коммуны: «…Есть в старых фотографиях странное волшебство. Они придают осязаемость прошедшему. Рисунок – это история. Фотография – это сама жизнь. Глядя на старые фотографии, мы с удивлением видим, что сто лет – изумительно краткий параграф в истории человечества, и что вчера – это совсем рядом. Перед нами фотографии женщин… Вот Луиза Мишель, Мари Леруа, Мари Муссю, Кристина д’Аржан, Анна Ротшильд. Вот польки Паулина Менкарская-Минк, медсестра Гелена Грудзинская, Кавецкая-Ладойская, участницы обороны Монпарнаса. Вот русские женщины, писательница Анна Пустовойтова, Анна Корвин-Круковская и сестра ее Софья Ковалевская, вот героиня печального и нежного романа, Елизавета Дмитриева…». При написании статьи использованы источники на европейских языках из библиотеки Академии наук Казахстана. Наиболее полно эта тема отражена была в объемном очерке Кушниковой «Ода гильотине» (опубликована без купюр только в 2000 году). В статье использован один из самых любимых литературных приемов Кушниковой, которая часто прибегает к т.н. «психологии портрета» для объяснения поступков той или иной приметной личности. Особенно часто этот прием использовался позднее в ее телецикле «Душа вещей».

5. Коломун, крылатая трава // Ленинская Смена. – Алма-Ата, 1971. – 25 сентября.

Дрогобычские мотивы (в Дрогобыче одно время проживала М. Кушникова) с небезопасной «польской» примесью и упоминаниями о католических костелах: «…В городе Дрогобыче стоит польский костел. Ему более шестисот лет. Некогда внутренние его стены были украшены наивными фресками, которые давно стерлись или дремлют под толстым слоем последующих росписей. Однажды у начала узкой винтовой лестницы, которая вела на вышку, служившую во время оно дозорным постом, отвалился небольшой кусок штукатурки. На обнажившейся сероватой шершавой стене, годов которой не счесть, еле видимая черная надпись «Kolomur» и причудливый завиток растительного орнамента. По-польски «коло» означает круг, «мур» – стена. По-украински «коло» может значить возле, «мур» – стена. Что бы могло значить таинственное слово «Kolomur»? В городе Стрые, неподалеку от Дрогобыча, на самой окраине жила пани Дарка. Это была сухонькая старушка с седыми букольками. Она носила черную шляпку и не выходила без щегольских кружевных перчаток, вышедших из моды лет пятьдесят назад, пила непомерные количества черного кофе и писала стихи. Когда-то она была сельской учительницей и изъездила чуть ли не всю Украину и все Закарпатье. В 1900 году она год прожила в Киеве и все свои рассказы начинала так: «Это было за год до того, как я жила в Киеве», или: «Это случилось через пять лет после того, как я вернулась из Киева». Она знала уйму старинных песен, поговорок и преданий. Она знала, что значит слово «Kolomur». Оказывается, это было название травы, которая росла у стен неприступных крепостей. Вернее, не росла, а возникала внезапно, когда в том появлялась необходимость. Почему это слово написано на стене костела? Оттого, что там была битва… Достоверно ли это? Конечно, достоверно…»

6. Коммуна. Свидетельства современников // Простор. – Алма-Ата, 1971. - № 3 (март). – С. 105-115.

Новые данные о кровавой романтике Парижской коммуны. Большинство приведенных в статье свидетельств на русском языке опубликовано впервые. Задействованы библиографические источники на европейских языках (в том числе минувшего XIX века), обнаруженные Кушниковой в библиотеке Академии Наук Казахской ССР. Из очерка: «…Со времен 72 дней Парижской коммуны прошло сто лет. Сто лет – это рубеж. За ним умолкают голоса живых свидетелей, но властно, со всей строгостью исторической перспективы, ведут свой рассказ дневники, письма, книги. И предстают перед судом истории, и повествуют, и ведут между собою спор люди разные, которые жили и писали о своих впечатлениях и раздумьях в одно время, может быть в одни и те же часы, не подозревая, что встретятся через столетие. Итак, в трудный для Парижа 70-й и удивительный и грозный 71-й год прошлого века в Парижском лицее «Бонапарт» учился мальчик. Ему было 14 лет, его звали Эдмонд Дешом. Дешом вел обычный для подростков тех лет дневник, где писал о классных делах, об учителях, о старом консьерже по кличке «папаша Леденец» – тот торговал конфетами и пирожными. Дешом писал о своем друге Дигаре, который таскал в шагреневом портфеле томики Гюго и изумлял своих однокашников речами, разящими «тиранов»… Дигар знал все и обо всем. Это он сообщил Дешову, что «наша милашка, императрица то есть, страсть как ребячлива! Представь, ей сказали, что когда офицер лейб-гвардии стоит на посту, он бровью не поведет, хоть потолок на него рухни. Так она тут же побежала к одному такому офицерику и давай его заводить. Она ему сказала «ку-ку». Он – ничего. Она пощекотала веером у него за ухом, он и не взглянул на нее. Она ему испанскую песенку спела, чуть не выплясывала перед ним, а он стоял как каменный. Тогда она отвесила ему пару оплеух, и он не моргнул. Она ему – еще пару, а ему хоть бы что. Тогда милашка разревелась и убежала, а за ней ее две штатс-дамы…». Приводятся детские воспоминания периода Парижской коммуны, изложенные в дневниковой форме, с небольшими отступлениями и комментариями.

7. Легенда и быль о Саламандре // Знамя юности. – Алма-Ата. – 1971. – 18 июля.

Факты из жизни животных, почерпнутые в источниках на европейских языках: «…Издавна существовало поверье, что саламандра рождается из огня. Наряду с этим поверьем… в Европе бытует и другое: саламандра способна погасить любое пламя. Истоки этих легенд? Самые незамысловатые… В более романтические времена, когда в легенды… верили… блистательные монархи, французский король Франциск I велел высечь удивительный барельеф, который изображает саламандру, какой мнили ее несколько сот лет тому назад. На цоколе парадной лестницы замка Блуа мы видим странное существо с телом борзой собаки, хвостом ящерицы и головой змеи, у которой из пасти вьется язычок пламени…».

8. Легендарная саламандра вне легенды // Ленинская Смена. – Алма-Ата, 1971. – 21 мая.

Легенды, почерпнутые из европейских журналов о природе (полный вариант см. второй том художественной прозы М. Кушниковой, изданный в 2000 г.).

9. О том, как кочуют легенды (рубр. «Родник слова») // Ленинская смена. – Алма-Ата, 1971. – 12 августа.

Из песен казахских песков: «… «День хозяина» зовется поныне один весенний и один осенний день, когда в казахской степи никто не осмеливается срубить дерево, косить траву, сорвать цветок. Нет, речь вовсе не о том, что человек боится разгневать грозного владельца сада, леса или поля… Эта почитаемая традиция, завещанная предками, которая черпает свои истоки из суровых законов засушливого края. Сколько трудов приходилось затратить жителям безводных районов Казахстана, пока удавалось вырастить деревья и цветы! Немудрено, что к зеленым своим друзьям народ всегда относился очень бережно. Так возникло предание о»зеленом хозяине», который селится в гуще тальника. Почему именно тальника? Потому что он растет у воды, у драгоценной воды, которую истинной мерой оценит лишь житель пустыни или степи. На берегах веселой Лепсы мягко колышатся заросли тальника. На берегах звонкой Лепсы, где не забыты песни старого сказочника Жумахана, чтут «день хозяина». Весной и осенью. Аксакалы говорят, что во времена Жумахана один неразумный человек, послушавшись неразумного совета своей неразумной жены, отправился в заветный день на берег реки с топором и принялся обрубать гибкие ветки. Он хотел сплести акыр для конюшни, потому что во врем любил порядок, а старая кормушка давно истерлась. Этот человек по имени Аман не верил в предания и ни разу не слышал, как растет трава. Он не понимал, о чем поет ветер, но был домовитым хозяином и знал, что акыр – вещь необходимая, и что лучше сплести его сегодня, когда никаких других дел у него не было. При первом ударе из свежего пореза на ветке тальника потекли слезы. Он их не заметил. При втором – ветки застонали. Он был глух. При третьем – старческий голос обратился к нему…: «Аман, ты отрубил мою седую бороду и руки, которые вырастили все деревья в твоем краю. Речи твои дерзки, сердце жестоко, а память – как у ветреной девушки. Ты забыл заветы своей земли и забыл, как почитается старость…». Аман собрал срубленные ветки, зат-кнул за пояс топор и пошел домой. Он сложил ветки у порога и хотел позвать жену. Но язык его стал толстым и твердым. Он засунул в рот пальцы и потрогал его. Язык превратился в деревянный пенек. И с этого дня до самого последнего своего вздоха Аман не произнес ни одного слова…».

10. О тюльпане и гордой девушке // Ленинская смена. – Алма-Ата, 1971. – 27 июля.

Фольклорное казахское сказание, записанное М. Кушниковой: «…В небольшом ауле около реки Лепсы жил старик. Он прожил долгую жизнь, был удальцом, «ержигит»… И виртуозно играл на кобызе. Как всякий недюжинный человек, он нажил немало друзей и немало врагов. Друзья говорили, что в кобызе старого Жумахана звенит душа Лепсы, а враги – что он шаман и что его кобыз поет и играет, вися на стене, если только Жумахан ему велит. Правы были и те, и другие. Потому что, когда Жумахана не стало, в маленьком ауле перестала звенеть серебряная душа Лепсы и что-то из него ушло невидимое и очень важное, словно выветрился из драгоценного сосуда аромат некогда сокрытых в нем благовоний. А кобыз старика висел на стене, и поверьте, читатель, он все-таки пел и рассказывал о былом, как будто сам Жумахан держал его между колен, но только чтобы услышать его сказы, нужно было с добром и без притворной скорби вспомнить о старике и о его песнях. Один молодой поэт уверяет, что совсем недавно побывал в доме Жумахана и имел длительную беседу с его кобызом, в результате чего узнал о первой несчастной любви старика и о том, как родились алые тюльпаны – «Кызгалдак», что может означать «девичья краса», равно как и «девичья ревность»…»

11. Осел и звезды (рубр. «Родник слова») // Ленинская Смена. – Алма-Ата, 1971. – 3 июля.

Из казахского фольклора: «…Парадоксально, но существует легенда, где обездоленный осел вознесен до упоминания рядом со звездами. Спросите любого жителя Казахстана, что такое «Есек Кырган», и он вам ответит – «ослиная погибель». Причем тут звезды? Очень просто. Так называется полночная звезда, которая обманывает путника в степи, маскируясь под предутреннюю звезду Шолпан (Венеру). А причем тут ослы? Оказывается, между ослами и обманчивым ночным светилом существует самая прямая связь. «Некогда, - рассказывают аксакалы, - в дальний путь отправились купцы. Не на лошадях, не на верблюдах везли они по пескам свою поклажу, а каждый до отказа нагрузил потомка онагров – серого осла. Драгоценные китайские шелка, индийские благовония и бирюзу везли они в блистательный город Бухару, и путь их был долог, так что к вечеру мысли их устремились к ближайшему казахскому аулу, где они решили сделать привал. Дело было летом, а потому после отдыха нужно было отправиться в путь перед рассветом, прежде чем зной не накроет пустыню своим смертоносным куполом. Понадеялись купцы на друга путника, звезду Шолпан, и улеглись спать. Проснулись, поеживаясь от предутренней прохлады, поглядели на небо. Шолпан сияла во всей красе, манила вдаль. Маленький караван поднялся, на серых коньков взвалили тюки с товарами и вышли из аула. Шли и шли, а рассвета все не было. От селения ушли далеко, впереди тянулись барханы, позади – песочная зыбь, а утро не наступало. И тут вдруг поднялся небольшой ветерок. Сперва прошелестел в песках, вздымая маленькие вихри, потом облачком навис над равниной, столбом взвился ввысь, завертел, закрутился, запел стоголосо, свалил длинноухих, сбил с ног людей, толстой пеленой накрыл караван. А утро не наступало. Небольшим бугорком лежали в песках животные, люди, товары. Не попали на бухарский базар благовония и бирюза. Улегся песочный вихрь, а с неба злорадно подмигивала коварная полночная звезда, которую так и назвали: «ослиная погибель». Почему? Потому что верблюд или даже конь, возможно, устоял бы. Благоразумно улегся бы, как веками учила его природа, чтобы избежать смерти. Ослы, неисправимые упрямцы, мужественные маленькие коньки, покорно стояли, выжидая, когда их снова погонят в путь…».

12. Пламенные строки // Казахстанская правда. – Алма-Ата, 1971. – 18 марта.

Объемный материал, основанный на малоизвестных данных, почерпнутых из франкоязычных источников прошлого века и посвященных кровавой романтике Парижской Коммуны. Очерк пересыпан цитатами в авторизованном переводе, которые придают сюжету стойкую ауру достоверности и документальности.

13. По особому поручению Маркса // Огни Алатау. – Алма-Ата, 1971. – 18 марта.

Об участнице Парижской коммуны Елизавете Лукининой-Тумановской. Использованы франкоязычные библиографические источники.

14. «Рыбные» истории (рубр. «Листая зарубежные журналы») // Ленинская Смена. – Алма-Ата, 1971. – 22 октября.

Обзор изданий на европейских языках, касающихся истории гастрономического и поварского искусства: «…В древнем Риме умели и любили вкусно поесть и видное место в меню пиршествующих столов занимали рыбные блюда. Поэтому все, что связано с рыбной ловлей, выращиванием рыбы и рыбной торговлей, вызывало большой интерес у жителей Древнего Рима. История сохранила немало курьезных случаев, связанных с рыбными вопросами. Римляне любили удить рыбу, и у Плиния Младшего (63-113 н.э.) мы находим восторженное описание, как он занимается этим, выставив удочку из окна своей комнаты; лежа в постели, точно так, если бы он стал удить в лодке. Великий биограф выдающихся мужей и жен древности Плутарх описывает забавный случай, связанный с рыбной ловлей… Когда мы вспоминаем о Клеопатре, невольно возникает ассоциация с носом Клеопатры («…если бы нос Клеопатры был чуть-чуть длиннее…») или с ее смертью от укуса аспида, но никак не с потешным случаем, который описал Плутарх. Ибо, помимо истории с аспидом, была и история с рыбой. Любовь, которую питал великий римский полководец Марк Антоний (80-30 до н.э.) к прекрасной египетской царице, вошла в легенду и нет нужды напоминать все обстоятельства этого романа. Скажем только, что Марк Антоний вообще скромностью не грешил, особенно любил «покрасоваться» перед своей избранницей, к тому же он был страстным рыболовом. Однажды вместе со своей возлюбленной гордый римлянин отправился на прогулку по Нилу в великолепной галере и решил развлечься рыбалкой. Ему упорно не везло, и за несколько дней он не поймал даже самой ничтожной рыбешки. Марк Антоний был взбешен и унижен в глазах дамы сердца, считал себя опозоренным и потому решил прибегнуть к совсем уж мальчишеской хитрости. Он сговорился с рыбаками, чтобы они ночью догнали галеру и надели на крючок удочки (которую он предусмотрительно опустит в воду) самую крупную и красивую рыбу из своего улова. На следующее же утро Марк Антоний торжественно преподнес египетской царице прекрасную рыбу, подвешенную одним сговорчивым рыбаком. Однако Клеопатра считалась не только первой красавицей и очаровательницей своего времени, но была женщиной выдающегося ума, обладала тонким чувством юмора. Поняв хитрость Марка Антония, она решила над ним подшутить. Еще через день удачливый «рыбак» снова отправился к своей удочке в уверенности, что та же верная рука надела на крючок очередной трофей. Но каково же было его изумление, когда в присутствии всего двора, сопровождающего блистательную чету, а также иноземных гостей, приглашенных Клеопатрой на эту увеселительную прогулку, вместо трепещущей на солнце рыбины он вытащил из воды черную, сухую, вяленую рыбу, какую привозили в Египет с Черного моря и из Финикии. Оказалось, что «верная рука» была куплена накануне Клеопатрой…».

15. Так ли страшен зверь… (рубр. «Листая зарубежные журналы») // Ленинская Смена. – Алма-Ата, 1971. – 3 сентября.

Обзор европейских периодических источников, касающихся природы. Удивительные случаи из жизни диких кабанов приятно разнообразят материалы республиканской комсомольской газеты о «проблемах хлебного гиганта», «добрых вестях с полей», «бригадах на хлебоперевозках», «школе комсорга», «молодежном лектории о социальном прогрессе при социализме». Читать про вепрей – куда занимательнее и полезнее.

16. Удивительные медики // Ленинская Смена. – Алма-Ата, 1971. – 30 июля.

Из пестрых зоологических эссе, навеянных изучением литературы на европейских языках: «…Животные обладают удивительным чувством меры во всем. За исключением гиены, которая во время еды удержу не знает, и наевшись до отвала, изрыгает излишки, а потом снова принимается за еду…».

1972

17. Байгыз // Ленинская смена. – Алма-Ата, 1972. – 11 апреля (без подписи).

Из старинного казахского предания: «…В степях Казахстана живет странная птица, и имя ей «байгыз». Аксакалы говорят, что в отличие от всех остальных птиц у нее нет ноздрей, то есть носовых отверстий на клюве. Некогда мудрый царь Сулеймен (Соломон) был властителем бескрайних степей и городов, подобных жемчужинам Вселенной. И была у Сулеймена красавица-жена. И пожелала она, чтобы супруг ее и повелитель построил ей во славу дворец из птичьей кости. И устроил Сулеймен птицам перекличку, и по мере ответа продевал через клюв птицы шелковую нить, просверлив в клюве отверстия. Еще раз пересчитав созванных птиц, Сулеймен обнаружил, что не явилась невзрачная степная птичка байгыз. Грозен был Сулеймен во гневе: «Лети же в степь, - приказал он орлу, - приведи ко мне ослушницу, и страшен будет ей мой гнев»…»

18. Венки из… сельдерея (из записной книжки историка) // Ленинская Смена. – Алма-Ата, 1972. – 27 января (псевд.: М. Юрьева).

Факты, почерпнутые из книг на европейских языках: «…Венки из петрушки надевали в часы радости и благополучия и снимали в дни скорби. Узнав о смерти уважаемого или близкого человека, люди не падали в обморок, не рыдали, не прятали лица в носовой платок. Они срывали венок и бросали его к ногам. Софокл узнал о смерти Эврипида, находясь в театре, где шла репетиция одной из его трагедий. Он тотчас же сорвал с головы венок и бросил его на подмостки, то же самое сделали все актеры. Аспазия, подруга Перикла, одна из замечательнейших женщин древности, узнав на пиру о смерти своей соперницы, вопреки современной логике, сорвала с головы венок и растоптала его ногами. Гости последовали ее примеру, и все разошлись по домам. Ни возгласов, ни слез, ни горьких слов сожаления. Лаконичный жест: сорван и брошен к ногам венок. Впрочем, существовали специальные венки скорби. Их плели… опять же из петрушки и надевали в знак траура…».

19. Кыз-куу (рубр. «По страницам забытых книг») // Ленинская смена. – Алма-Ата, 1972. – 17 мая.

Из фольклора казахской степи: «… Он услышал человеческий голос дивного инструмента, именуемого кобызом. Услышал так, словно кобыз был тут же, в комнате. И сразу же увидел перед собою сухонького старика, луноликую девушку, некий дальний аул в степи, Дешт-и-Кипчак… И мчались, мчались низкорослые степные коньки. Барбаро был много наслышан о необычной игре Кыз-куу, когда парень догоняет девушку верхом, а всадница награждает его ударом плетью, именуемой камчой, и пытается отогнать, но если уж парень победит… Право на поцелуй – вот что выигрывает тот всадник. Находясь в гостях у своего делового друга, Иосафат присутствовал на празднике, где видел такую джигитовку, какая не снилась в Европе самым отчаянным смельчакам, и увидел, наконец, рыцарственную игру Кыз-куу. И все его поразило. То, что расстояние, которое должна была пройти состязающаяся пара, определялось необычным выражением – «пока молоко вскипит»… Специально выбраны были для этой игры кони, которые выкладывали всю свою силу на первых же десяти-пятнадцати минутах бега, - впрочем, ровно столько же и требовалось для игры. И увидел он очень нарядных, очень возбужденных и высокомерных девушек в шароварах, заправленных в изящнейшие сапожки, шитые серебром, на высоком каблуке, на манер испанских, но куда изящней. А зрители переживали краткие мгновения состязания с азартом, поразившим даже его, уроженца страны, где азарт и шумно выраженные эмоции не в диковинку. По договоренности между собой, сперва парень догонял девушку до намеченной точки, потом она гналась за ним. Всаднице предоставлялись все привилегии. Вооруженная камчой, она лихо расправлялась со своим партнером, независимо от того, кто кого догонял. Если он ее, то на полном скаку всадница оборачивалась – и камча безжалостно вилась вокруг лица и плеч парня, если юношу догоняла девушка – камча «ласкала» его спину. Удары были нешуточные, и опять же Барбаро изумила выдержка всадников. Похоже было, что ни один волосок, ни один пятачок кожи ни разу не дрогнули у отважных юношей. Особенно отметил Барбаро одного. Довольно высокого роста, с длинными, почти до плеч волосами, повязанными белым платком, юноша этот изумил Барбаро благородством осанки. Он догнал всадницу, на бегу обнял ее и поцеловал. В толпе загудели. Как узнал Барбаро, поступок был «не по правилу». «Право на поцелуй» – одно дело. Приз же, выигранный в таком состязании был в общем-то чисто символическим. Целовать девушку прилюдно не полагалось. Но эта девушка, видно, обиженной себя не чувствовала, и когда спешилась, потрепала по холке своего конька и поцеловала его в белую звездочку на лбу. Юноша подошел к ней и сказал, что теперь хотел бы получить от нее добровольный выкуп за одержанную победу… Она стояла перед юношей – маленькая, тоненькая, похожая на японскую куколку-богиню, каких привозили в Венецию мореходы, прибывшие из весьма отдаленных стран. Юноша опустился на колени, девушка ударила его камчой по лицу, но не больно, а как бы в знак того, что подчиняет его себе, а потом нагнулась к нему и поцеловала. Толпа опять загудела. Кто смеялся, кто вздыхал с облегчением, кто осуждал юношу, кто – девушку…».

20. Песни песков (о лебедях, любви и маленьком озере) // Ленинская смена. – Алма-Ата, 1972. – 5 января.

Из казахского фольклора: «… Есть в целиноградских степях малюсенькое озеро, которое старики зовут Ак-ку кули, то есть «озеро лебедей», или «лебединое озеро». Никаких лебедей вы там не увидите. Удивленный собиратель преданий спросит у аксакалов, откуда это поэтическое название, никак не оправданное действительностью, и услышит следующий рассказ: «Идут чередой века, черно-белым жгутом вьются ночи над степью, горы превращаются в песчаные моря, и ветер шелестит в барханах, листая книгу жизни. Мелькают и высыхают озера, дремлют в степи древние мертвые города, и среди песков расцветают новые сады. Все преходяще, все изменчиво под солнцем, незыблемы лишь любовь и смерть. Вот вы спрашиваете, почему в этой большой луже нет лебедей, а зовется она лебединым озером. Это вы лебедей не видите! На самом же деле все знают, что весной и осенью над озером слышны их голоса. Они напоминают людям о печальной истории, которая приключилась в этих краях, когда здесь было большое синее озеро, около него стоял аул, а в ауле жили двое влюбленных, а на озере величаво плыли два дружных лебедя. Влюбленные встречались тайком, потому что девушка с детства была обещана другому… И на рассвете возвращались они в аул, и никто не знал, о чем шептались влюбленные на берегу синего озера, по которому величаво плыли дружные лебеди. Однако издавна известно, что любовь и смерть бродят по просторам земли стремя к стремени, и кони их, белый и черный, пьют из одного родника светлую влагу радости и горькую горечь слез. Минули дни счастья… настала пора потерь… Оповещенный соплеменниками, к озеру пришел обманутый жених. Всю ночь простоял он в камышовых зарослях, и до дна испил горькую чашу обиды, и ни слова не пропустил из того, что говорили друг другу Гаухар и Даулен. Казбек хотел и мог убить девушку, но любил ее, рука, устремленная к ней, дрогнула, а самопал выстрелил, только жертвой пал лебедь. Влюбленные услышали выстрел, крик раненой птицы и всполох вспугнутых крыльев… Когда Гаухар подходила к аулу, ее схватили, посадили на коня за спиной всадника, и судьба ее, предначертанная старейшинами рода, вошла в намеченное русло. Даулен же переждал, пошел к аулу другой дорогой. Тревожный осенний рассвет зеленоватой мглой висел над степью. Седыми клочьями вился туман. Даулен шел все быстрее. Недоброе чудилось ему в каждой привычной кочке и в каждом кусте. Он ждал беды, и когда к ногам его с неба упала большая белая птица, и забилась в предсмертной муке, он почти не удивился, а нагнулся к ней, помертвев от дурного предчувствия. Однако, узнав лебедя, он вскрикнул и помчался к озеру. Знал: если птица бросилась оземь, значит, осталась в одиночестве, потеряв друга, и неспроста был давеча выстрел в камышах. На берегу лежал второй лебедь… В ауле он все узнал… Вспомнил он лебедей, и судьба их показалась Даулену завидной, когда он представил себе череду безрадостных дней и серую вереницу годов, которые предстояло ему прожить без жемчужины его сердца, луноликой девушки Гаухар…».

21. Таинственное чудо (что сказал бы Хайям…) // Ленинская смена. – Алма-Ата, 1972. – 8 марта.

Из рассказов о Хайяме: «… Когда он вернулся в Нишапур, то нашел дверь на запоре, окна забиты, все в точности, как и оставил, когда уходил. Он отпер дверь, освободил окна, проверил, все ли в доме цело, и вышел в сад, чтобы через дувалы поблагодарить соседей своих справа и слева, за то, что приглядели за домом. Сорвал по дороге цветущую веточку урюка – заткнул себе за ухо под край тюбетейки и снова вошел в дом. Немного постоял посреди большой полупустой комнаты со стрельчатыми нишами в стенах, провел пальцем по чеканному блюдцу, прислоненному к стене, и бронза жарко засверкала. Из ниши он взял серебряную чашу – подарок Маликшаха, покойного друга его и покровителя, - и потянулся за кумганом. Взяв же его с высокой полки, усмехнулся, поболтал и, как ожидал, ничего в нем не обнаружил. Перед отъездом там оставалось немного вина. Вино высохло. Хайям решил пойти за водой и с кумганом в руке направился к двери, и на пути обо что-то споткнулся. Он нагнулся, стер пыль с небольшого предмета и увидел ларчик из сандалового дерева с серебряным зеркалом, вделанным в крышку. И все вспомнил. Ныне мертвую, прекрасную и бесовски умную госпожу свою и правительницу этой раздираемой распрями страны, а также Зульфию, городскую девку, с которой так покойно было говорить о вещах простых и добрых, как хлеб. Госпожа его любила тонкие вина и искушена была в тонкостях острой и рискованной беседы. Она легко слагала злые шуточные стишки. Это было у нее в крови, от степи, от песен кипчакских песков. Она постоянно подтрунивала над Хайямом, оттого что он был очень воздержан в питии, называла его рабом корана и нарочно посылала в подарок изысканные, дорогие вина. Он же стыдился признаться ей, что издавна страдает недугом желудка, который не позволял ему в полной мере воздать должное вину – дару небес! Все это вспомнил сейчас Хайям и пожал плечами, и усмехнулся, оттого что представил себе, как удивились бы друзья и противники, которые считали его забулдыгой и пьяницей, если бы знали, что вовсе не дар небес – вино сирийских виноградников славит он в стихах своих, где столько прекрасных слов сказано о кубках, янтарно-пенном соке забвения и о розовых лепестках, падающих в чаши…».

22. Театры Парижской коммуны (рубр. «Страницы истории») // Ленинская смена. – Алма-Ата, 1972. – 23 марта.

Очерк, основанный на франкоязычных источниках, ранее не переводившихся на русский язык.

23. Цветы и мода (из записной книжки историка). // Ленинская смена. – Алма-Ата, 1972. – 12 января.

Факты, почерпнутые в европейских журналах:

«… В древнем мире, в Греции и Риме, идолопоклонство обожествляло или, вернее, очеловечивало чуть ли не каждый цветок. В каждом цветочном венчике людям чудились глаза Адониса или улыбка Хлои. Безраздельно же в Древнем Риме царила роза… Сумрачное средневековье – время цветов не живых, а каменных. Цветы, созданные природой, пугали как олицетворение кипучей, плодотворной, яркой жизни. А потому выдумывали сказочные, мистические, вычурные и мертвые цветы. Они украшали страницы старинных фолиантов, красовались в витражах храмов. Каменные цветы расцветали на фронтонах соборов, умы пленяла мистическая трава «пылающей веры» и саламандра, пляшущая в пламени…».

1973

24. Рыжехвост (рубр. «Прошел, увидел, рассказал»). // Огни Кузбасса. – Кемерово, 1973. - № 4. – С. 83-85.

Публикация представляет собой сильно сокращенный рассказ М. Кушниковой, посвященный отношению человека к природе и животным. В основе его лежал реальный жизненный факт. В одном из сибирских боров убили белку: «Человек тоже рассматривал Рыжехвоста, протянул к нему черную палку. Добродушный толстяк даже подмигнул рыжему красавцу, и тщеславный маленький Рыжехвост возликовал: «А, и ты тоже залюбовался! Еще бы, ведь такой хвост…» Дальше он не успел додумать. Была вспышка. Был грохот. «Как во время грозы», - подумал, наверное, Рыжехвост и полетел вниз. Он растопырил лапки и пытался управлять хвостом. Наверное, он не боялся и все пытался зацепиться за какую-нибудь попутную ветку. Наверное, он ничего не видел – небо, деревья, свет, все померкло. Остался только запах листвы. Рыжехвост упал у самого ствола…».

1974

25. А была ли Ассоль красавицей? (рубр. «Откровенно о сокровенном»). // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1974. – 5 января.

Разбор редакционной почты, писем от молодежи. Масса писем от тех, кто считает себя серыми и неинтересными, жалуются на жизнь. Что поделать, - советская школа воспитывала всех «под одну гребенку», и ярко выраженная индивидуальность не поощрялась, так что «неинтересность» была тщательно культивируемой и воспитываемой десятилетиями: «… Бывают люди незначительные, не обладающие тем, что принято называть душой, то есть способностью воспринимать неизмеримую палитру окружающего их… мира и реагировать на нее. Улыбка не коснется их губ при виде первой травинки весной, не пробежит тень по лицу при виде жестокости к людям и животным, не вспыхнут гневом глаза при виде несправедливости. Они не некрасивые, эти люди. У них просто нет лица. На них маска. Непривлекательная маска равнодушия. Ее и бойтесь. Неверие в себя и недоверие к другим неизбежно ее порождают…».

26. А «нигилистам» невесело… // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1974, - 19 октября (псевдоним М. Юрьева).

Название статьи не имеет отношения к ее содержанию (придумано в редакции). Публикация продолжает разговор о вечных ценностях, о духовности: «… Духовность – это своего рода талант. Как всякий талант, он придает человеку исключительность, которая может действовать двояко. Привлекать созвучных людей и отпугивать «вертящихся», коим отпущена всего лишь немудрая способность «уметь жить»…».

27. А «трезвые»-то непрактичны // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1974. – 12 октября (псевдоним: М. Алексеева).

Странное название публикации навязано автору редакцией. Статья – о вечных ценностях, о том, что такое счастье и несчастье: «… Несчастье не в том, что человек получает блага жизни за свою профессию и не снимает их со счетов, занимаясь своим делом. Несчастье в том, что иногда эти блага получают не по праву. И тогда наступает разочарованность, растерянность, неудовлетворенность. От сытости? Отнюдь. От незаполненной пустоты собственной жизни. И счастье вовсе не в большой зарплате, уютной квартире, ученом звании. Оно – в процессе достижения поставленной цели, своего жизненного идеала. Иногда перечисленные блага действительно венчают многолетний труд. Но это бывает в конце жизни. Спросите человека, получившего на склоне лет «процент» со своего «трудового капитала» в виде зарплаты, квартиры: «Когда он был по-настоящему счастлив?» Он назовет ту пору, когда увлекался исканиями, когда работал, не замечая неустроенного жилья, когда только стали появляться проблески удач, когда, вроде непроизвольно, только складывалась заданная самим же программа жизни…».

28. «Будем знакомы…» // Комсомолец Кузбасса. - Кемерово, 1974. – 31 октября (псевдоним: М. Юрьева).

В «рабоче-крестьянской» России во все времена не знали и не считались ни с правилами хорошего тона, ни с приличиями. В моде была «рабочая» простота и хамовитость, выдаваемая за искренность и открытость характера. М. Кушникова толкует об элементарных навыках этикета: как знакомиться, как подавать даме руку и т. д.

29. Встреча на баррикадах // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1974. – 8 марта.

Очерк о Парижской коммуне написан на основе библиографических франкоязычных источников прошлого века, найденных в библиотеке Академии Наук Казахстана. Рассказ о романтической связи Елизаветы Тумановской с Лео Франкелем. Его тональность - приблизительно такая же, как и в очерке «Крушение иллюзий» – о судьбе потомков Суворина, коих Кушникова знала лично. Политические события переплетаются с любовной коллизией, причем «романтическая» линия явно доминирует («Она была в синем закрытом платье и показалась Лео, как всегда, очень изящной и элегантной… Кровь попала ей на подол и, снова теряя сознание, Лео успел сказать: «Милая Элиз, простите… Кровь… и такое красивое платье…». Словно молния была эта встреча…»). Полная публикация очерков о Париже образца 1871 года и о кровавой романтике коммуны см. второй том ее художественных Сочинений («Через сто лет после конца света»). Они вышли под названием «Ода гильотине».

30. Встречи с природой (рубр. «У голубого экрана») // Кузбасс. – Кемерово, 1974. – 17 июля (псевдоним: М. Юрьева).

О передачах Кемеровской студии телевидения, посвященных природе: «… Растениям и животным некуда обращаться с жалобами о защите. Человек держит в руках своих нить жизни сотен и сотен чудес, созданных природой. От нас зависит, сохраним ли мы ее творения в полном экологическом равновесии. Срубленные деревья, истребленные воробьи, загнанный волк, загрязненная атмосфера, отравленная промышленными отходами вода, эрозия почвы – все это опасные нарушения стройной цепи явлений, составляющей ритм и пульсацию природы». Поминаются телециклы «Наша внешняя среда», «Человек и природа», «Так отдыхает браконьер», «На нашей улице», «Нам пишут», которые выходят под общей рубрикой журнала «Страницы природы» (существовал с 1966 г.).

31. «… Вы колебались три мгновения» (рубр. «Откровенно о сокровенном») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1974. – 13 апреля (псевдоним: Марина Юрьева).

Разбор недельной почты газеты. Ответ на письма, «которые объединяет одна тема: что такое мужское рыцарство? Что такое девичья гордость?». «Истинное чувство всегда щедрое. Оно не может себя уронить искренностью. Чувства в «бухгалтерии» не нуждаются…».

32. «Древо Волкова» (рубр. «Первые впечатления с выставки») // Кузбасс. – Кемерово, 1974. – 19 сентября.

О выставке скульптора Владимира Петухова в Кемерове: «… Владимир Петухов приехал в Кемерово из Ленинграда, где закончил скульптурное отделение художественного института имени Репина. Всего два года назад породнился он с Кузбассом, но многие работы, представленные на выставке. выразительно говорят об этом родстве… Впечатляет работа «Древо Волкова»… Волков – «корень» Кузбасса (первооткрыватель угольного месторождения, - сост.)... «Я использовал для этой скульптуры ствол березы, из ее формы исходил. Хотел, не нарушая ее строя, вдохнуть в «древо» свою мысль», - говорит Петухов. Не противореча «нраву» березы, почерпнувший жизнь из этой земли, скульптор подчинил себе плоть дерева и заставил его передать поэтический скульптурный сказ об истоках… Хорошо представлена на выставке лирическая тема. Интересна и немного загадочна «Рябина красная». Профиль юноши, приникшего к ветвям рябины. Но, может, и не рябины, а волшебного древа творчества. Лицо человека сосредоточено в полной отдаче себя чему-то сокровенному, ему одному ведомому…».

33. Жизнь и страдания окладного поселенца Ивана Федорова (рубр. «Находки и загадки») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1974. – 9 апреля.

Жизнь «окладного поселенца» Федорова описывается на основании документов 123-летней давности. К автору они попали от кандидата исторических наук, преподавателя Кемеровского государственного университета, известного собирателя книг Юрия Григорьевича Варнакова. Документы находились, судя по тексту статьи, «в подшивке», которая «найдена в Тисуле, на чердаке одного дома. Хозяева ничего не могли рассказать о ней. Они просто не знали, что она там». Из очерка: «… На сероватой от времени плотной гербовой бумаге поселянин Петр Клюкин, неизвестно каким чудом обученный грамоте, вывел корявые крупные буквы. Они сливаются в неразборчивые, но украшенные затейливой прописью строки. Нетрудно представить, как дело было. Вот они оба, избитый, с «ломотой в голове» окладной поселенец Иван Федоров и друг его, сельский грамотей Петр Клюкин, сидят, толкуют: как из удавки выпутаться. Видимо, они близкие друзья. Иван Федоров совершает дерзновенный шаг, обращаясь «за справедливостью» к горному исправнику и кавалеру Тимофееву… Он просто доводит до сведения начальства факт избиения, скорее чтобы оправдать свою просьбу: ввиду слабости здоровья после побоев не идти на прииск, а дальше продолжать свой караул у хлебного амбара. И волнуют Федорова уже не перенесенные 70 ударов розгами и не ломота в голове. Его волнует 41 рубль, кровно заработанные деньги за 11 месяцев. Он не отрицает: да, за ним долг… Но ведь 41 рубль! Целое состояние для Федорова. 41 рубль – неполная цена самого дешевого фаянсового сервиза фабрики Гарднера на мануфактурной выставке 1850 года в Петербурге…».

34. Искусство видеть и любить (рубр. «Детям – все краски мира») // Кузбасс. – Кемерово, 1974. – 11 декабря.

О выставке детского творчества в одной из кемеровских школ: «… Знакомлюсь с преподавателями: Першин Анатолий Петрович, Климов Виктор Николаевич… Вот стержни першинской системы: учить видеть и любить. Они и обуславливают приобщение не только к искусству, но и к доброте и человечности. Когда Анатолий Петрович ставит перед своими учениками натюрморт «Скрипка и роза», он, наверное, не надеется выявить тут же, немедленно будущего Кончалов-ского или Мешкова. Но он учитывает и медовость скрипки, и хрупкую розовость лепестков на фоне кобальтовой занавеси. И потому сейчас, глядя на три листа, изображающих одинаковый натюрморт, только с очень выраженным индивидуальным оттенком, хочется сказать: его питомцы не станут украшать свое жилище ковриками с лебедями или ошеломлять прохожих попугайной пестротой одежды. Он учит их вкусу и сдержанности. Это, кстати, является характерной чертой всех выставленных на стендах школьных работ. В них весомость цвета и формы, соотношение цветов, как в музыке, выдержано точно. Видение окружающего мира, восприятие цвета – великое благо, подаренное человеку опытом, накопленным в течение всего развития человечества. Дар этот порою дремлет в человеке до тех пор, пока чуткая рука воспитателя не коснется «духовных очей» питомца и не заставит зазвучать мелодию души, сокрытую в каждом юном человеке. Педагоги музыкальных и художественных школ особенно причастны к выполнению таинства – приобщения юного человека к источнику красоты…».

35. История двух портретов (рубр. «Загадки и находки») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1974. – 1 января.

О двух парных портретах из своей личной коллекции: «… Загадкой, как и находкой, может стать все. Любой, попавший в ваше собрание, независимо от того, что вы собираете. Самыми немыми бывают картины. В особенности, портреты. Молчат одно, два, три столетия, пока кто-нибудь из сегодняшних счастливых обладателей шедевра после долгих бесплодных поисков и исследований вдруг не обнаружит дату, инициалы… На этом, однако, загадка не кончается. Случайно обнаруженная опознавательная «точка» – это только начало цепи новых загадок. Одни из них возбуждают любопытство, другие – чисто познавательный интерес, иные же странно волнуют и наводят коллекционера на вовсе не коллекционные мысли… Мне хотелось бы рассказать о двух портретах, недавно попавших в наш дом. Это небольшие )30 х 40 см) парные портреты мужчины и женщины. Теперь, когда они очищенные и приемлемо отреставрированные, прижились у нас, осознаем в полную меру, до чего же эти портреты именно парные, и какой несправедливостью было бы разъединить их. А ведь так чуть было не получилось. На «коллекционном форуме» в Москве в заветный день поступления новых картин, отобранных комиссией Министерства культуры, мне пришлось выстоять почти час, прижимая к себе портрет мужчины и «гипнотизируя» немолодого, очень известного собирателя живописи, который не менее решительно не выпускал из рук портрет женщины. Оба мы видели, что портреты парные, в одинаковых нешироких лепных рамах, оба мы понимали, что портреты эти, видимо, никогда не разлучались, и оба ждали, у кого первого коллекционно-субъективный азарт уступит объективному торжеству целесообразности. К моему стыду и вместе с тем к огромной радости, он уступил первым. Поздравил меня с очередной интересной загадкой, потому что обоим нам тогда уже было ясно, что портреты – загадка, и притом интересная. Я подчеркиваю «уже тогда», так как в ту пору с темных прямоугольников холста едва проглядывали желтовато-оливковые лица и еле различимы были цветные пятна одежды. Но нечто манящее, удивительно живое было в глазах, в повороте головы женщины, в улыбающихся и вместе с тем плотно сомкнутых губах мужчины…».

36. Обычное дело, или житие окладного поселенца Ивана Федорова (рубр. «Страницы истории») // Огни Кузбасса. – Кемерово, 1974. - № 4. – С. 106-112.

Еще один очерк о «житии» окладного поселенца. Он написан на основе документов, случайно найденных «много лет назад в Тисуле, на чердаке дома, который принялись ломать». Всего было одиннадцать документов «гербовой бумаги с водяным знаком двуглавого орла». Один из них – прошение окладного поселенца Федорова горному смотрителю А. М. Тимофееву – прилагается к очерку в качестве фотоиллюстрации. Задействованы также библиографические источники – в частности, очерк З. Г. Карпенко «Военно-феодальная система эксплуатации кабинетских мастеровых» из первого тома «Истории Кузбасса» (1967 г.), но он используется просто как «иллюстрация на тему», никакого отношения к истории поселенца Федорова не имеющий. Найденные документы о Федорове автором не перелагаются, а цитируются (цитаты выделены в очерке курсивом). Жанр – документальная публицистика, ибо автора более всего волнует не событие, а психология его героев. Впрочем, очерк интересен и тем, что воспроизводит стиль документов столетней давности, красоты коего так контрастировали с шедеврами историков брежневской поры.

37. Приятные встречи (рубр. «У голубого экрана») // Кузбасс. – Кемерово. 1974. – 19 июня (псевдоним: М. Юрьева).

Рецензия на передачи цикла «Встречи с поэзией» Кемеровской студии телевидения: «…Запомнилась «Песня про купца Калашникова». Зрители могли видеть эту передачу дважды, - в первом и втором вариантах. Во втором варианте передача воспринимается как «театр одного актера». Исполнитель - артист облдрамтеатра Д. Киржеманов. Зритель видит в самом начале взятое крупным планом скорбное, горькое лицо скомороха. Он в кручине и в тяжком раздумье. И слова его о вырванном «крамольном» языке колокола – сами как набат. Страшен монолог Ивана Васильевича, обрекающего купца Калашникова на плаху. Улыбка – как оскал. Любезный, ненавидящий, вкрадчивый голос. Под улыбкой и до ужаса «милостивым» голосом, обещающим Калашникову палача в красной рубахе и колокольный звон во время казни, - злоба. Кипучая, высокомерная злоба… Хочется отметить, что в этой передаче музыка – действующее лицо. Колокольные звоны, безнадежно веселый мотив народной песенки, многоголосый торжественный, мятущийся хор – глас народа, славу которому не успели спеть скоморохи. Вырвали язык скомороший, скорбь народную поминающий… Последнее, что запоминает зритель, - лицо гусляра с широко открытым ртом… И еще об одной встрече с поэзией хочется сказать. Она перенесла зрителей в иной век, в дни Пушкина. На стеллаже – книги на многих языках. И вдруг – необычный портрет Пушкина работы кемеровского художника Германа Захарова. Уже немолодой, немного удивленный, озорной, неожиданный и неукротимый поэт. Открытый для ветра и солнца. И около портрета – наш современник. Может быть, тоже поэт… В передаче показано «естество» поэта. Многоликое, многогранное, сотканное из сомнений, взлетов и отчаяния…».

38. Радуга Казахстана (рубр. «Заметки с выставки»). // Кузбасс. – Кемерово, 1974. – 8 августа.

Заметки с выставки молодых художников Казахстана в Кемеровской картинной галерее: «…У входа на постаменте – скульптура: голова Чокана Валиханова… - мыслителя, предвосхитившего будущее своего края…Как истый хозяин выставки, стоит он у входа, представляя обширный свой край… Тематика выставки многообразна… Вот джайляу. Летнее пастбище. Конец лета. Над спокойной, как бы уснувшей степью, несутся облака. Они похожи на округлые песчаные вихри в песках. Они похожи на орлов, парящих над песками. Это как бы степь изнутри. Словно выворотили ее и раскрыли отшумевшие бури, набеги и войны, дремлющие под песками мертвые города. «Желток и зелень, степь – горы без вершин и без ущелий. Спокойный ужас солнца и орлы». Как будто о картине «Степь» К. Есиркеева написаны строки Олжаса Сулейменова. Но что это? Юрта, стреноженные кони на переднем плане утверждают: вечен поток жизни на фоне вечности. Здесь люди! И степь не пугает их бескрайностью, они в ней – дома, она им дружественна и покорна… Картина Ш. Шариева, которую можно было бы назвать «Айналайн». Это означает «кружусь вокруг тебя» в дословном переводе, а в смысловом – «любовь моя». Мать и дитя. В теплый композиционный круг замкнул художник лица, руки, мягкую линию плеч счастливой женщины-матери…». Статья М. Кушниковой – своеобразное прощание с Казахстаном. Она переехала на жительство в Кузбасс в конце 1973 года именно из Алма-Аты, и с тех пор к «казахстанским мотивам» обращалась редко (наиболее яркий отблеск тех лет – цикл повестей «Песни песков» из первого тома ее художественных Сочинений).

39. «Та самая минута…» (рубр. «В мастерской художника») // Кузбасс. – Кемерово, 1974. – 29 августа.

Из статьи о кемеровском художнике И. Филичеве: «Пир красок, плотная лепка мазков на бесчисленных этюдах. Мгновенные впечатления, пейзажи, города, лица. Будущие картины, творческая кладовая художника, где каждое впечатление ждет, чтобы быть воплощенным, особенной, своей, «той самой минутой». Так называется один их холстов триптиха «Мать» кемеровского живописца И. Филичева. Несколько необычное название. Так же, как необычны и сами холсты триптиха. Почему? Из-за цвета?… Триптих. 1968 год. Некоторая излишняя декоративность, некоторая схожесть с витражной статичностью. Чувствуется поиск. В триптихе много от формы и от рациональности. И, может быть, именно поэтому на областной выставке 1969 года суждения о нем категорично расходились. Если на первый взгляд детали композиции и колорита кажутся спорными и неорганичными, стало быть триптих написан, когда «та самая минута» становления художника еще не наступила. Для И. Филичева и характерен поиск этой заветной минуты. Его холсты, начиная с 1964 года, - история поиска. Вот 1965 год. «Ожидание». Необычайно желтая весна. Женщина, ожидающая ребенка. Чуть искажены черты лица. Никакого фона – буйство желтизны и золота… То же самое получилось с холстом «У родной хаты» (1970). Стоит у разрушенного дома седой человек… Но какое лицо! Глаза – провалы. Одни зрачки. Или вовсе глаза без зрачков? Какие-то бездонные озера скорби. Сумеречно-синяя гамма подчеркнута сумрачной синью этих страшных глаз…».

1975

40. В гостях – не дома (рубр. «На житейских перекрестках») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 2 декабря.

Очерк о том, существует или нет некий «феномен провинции» и действительно ли такие «медвежьи углы», как Кузбасс везде и во всем уступают столицам? Приводятся «примеры из жизни», из коих следует, что столичные специалисты в Кузбассе не приживаются именно в силу слабой квалификации и недостаточности почерпнутых в московских учебных заведениях знаний. Таких «героев» автор сравнивает с гоголевскими персонажами: «Необыкновенно живучий гибрид Чичикова и Хлестакова. Тот самый, что рассчитывает встретить в «медвежьих углах» недалеких Бобчинских-Добчинских и Ляпкиных-Тяпкиных, забыв о неумолимом беге времени». Поминается в статье и некий «столичный снобизм». Между тем, встречаясь с реальными жизненными ситуациями и стремлением кузбасских Добчинских-Бобчинских то заколодить выставку известнейшего художника-примитивиста Ивана Селиванова, то противодействовать открытию в Кузбассе Дома-музея Ф. М. Достоевского, то снести памятники истории и архитектуры, М. Кушникова часто апеллировала именно к столичным «верхам», в том числе минкультовским, и к специалистам из Москвы, без коих многие ее планы были бы неосуществимы.

41. Ветвь от древа (рубр. «Письма о кузбасском сувенире») // Кузбасс. – Кемерово, 1975. – 9, 16 декабря; Кемерово, 1976. – 8, 21 января, 3 февраля.

Очерк о художественных традициях Кузнецкого края, о ремесле и сувенире занимает пять газетных номеров. Он вызвал много откликов, опубликованных в местной и центральной прессе. Из очерка: «Участвуя в подготовке молодых кадров для кузбасских народнопромысловых цехов, художники-профессионалы, вероятно, решили бы и другой сложный вопрос – взаимоотношение и сотрудничество художника-профессионала с народным мастером. Специфика каждого края – это его душа. Почувствовать ее может лишь человек, сросшийся с этим краем, народный мастер, который владеет изобразительным языком народа, потомственно перенял традиции мастерства. Только тогда складывается у него особое видение вещей, особый образ художественного мышления». В очерке утверждается, что в Кузбассе ремесленные художественные традиции худо-бедно, но сохранились. Естественно, к таким традициям не имеет никакого отношения тот ширпотреб, который «гнался» тысячными тиражами в отдельных «промысловых» цехах. В Кузбассе имелись даже специалисты по хохломской росписи (хотя это утверждение оспаривалось журналистом С. Газаряном в журнале «Знание-сила» в сентябре 1976 г., однако приехавший в Кемерово корреспондент, встретившись с М. Кушниковой, вынужден был признать: действительно восемь семей из Хохломы поселились на территории области и занимались своим потомственным ремеслом). Но хохломские традиции, дав небольшие ростки, на чужой земле быстро увяли. Через несколько лет о хохломской росписи в Кузбассе уже никто не заикался: росток настоящей традиции был затоптан…

42. Воспитанный человек – это… (рубр. «Субботние беседы») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 5 апреля (псевдоним: М. Алексеева, учительница).

Автор пытается растолковать потомкам кузбасских вертухаев, что такое «культура поведения»: «… Культура поведения… Культура – это умение уважать окружающих тебя людей и вести себя так, чтобы не помешать им и не оскорбить ни видом, ни словом, ни поступком. Более того, при общении выказывать людям доброжелательность и уважение. Культура – это большое, приязненное, пристальное внимание ко всему, что тебя окружает. Включая улицы города, деревья, птиц, собак и кошек. Тогда сбережешь дом, сохранишь лес, не замусоришь улицу, не поступишь жестоко с беззащитными «младшими братьями» нашими – животными. Культура – это сочувствие к человеку. Именно оно и заставит уступить место в трамвае более слабому и пожилому. Культура – это правдивость, это умение человека вести себя одинаково: наедине, у себя дома, в учреждении, на многолюдном собрании, в гостях. То есть это умение быть самим собой. Но таким, чтобы окружающим не было за тебя стыдно. Как этому учат? Нет рецептов. Хотя, впрочем, есть один: всю жизнь, постоянно учиться самому. Всему тому, чему хочешь научить другого. Самые лучшие учителя – не родители, а дети. Это они учат родителей постоянно следить за собой, чтобы каждое слово и каждый поступок запечатлелись в сознании детей как достойные примеры. Дети учат родителей говорить правду. И все делать по правде. Воспитывать – это прежде всего самому верить в правильность того, чему учишь других. Настолько верить, что сам никогда не нарушишь основ воспитания, Правды и Уважения к Человеку…».

43. Два билета в театр (рубр. «Субботние беседы») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 17 мая.

О культуре поведения и этике, проблемах «для людей разного возраста, для сыновей, дочерей, для их родителей, проблемах с множеством аспектов, начиная от правил хорошего тона…».

44. Добрыми и теплыми руками…(рубр. «Проблемы воспитания») // Кузбасс. – Кемерово, 1975. – 9 октября.

О прорехах в «коллективном» воспитании и образовании. Доказывается недейственность таких сугубо кузбасских методов воспитания, как «стулы позора», или «черные стулы» (провинившихся усаживали на них и принимались коллективно «критиковать», читай травить). Эпилог: «Человеческое сознание – сложный и ломкий механизм. Касаться его надо добрыми и теплыми руками…».

45. Единственная дорога // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 1 мая.

Очерк о потомках издателя А. П. Чехова, Алексея Сергеевича Суворина, с которыми автор был знаком и дружен еще по Алма-Ате. Внук А. С. Суворина, Серж, был женат на француженке Марсель – они эмигрировали в СССР и им разрешили жить под Алма-Атой, в небольшом пригороде Каскелене: «1957 год. Они приехали в Алма-Ату. Ему предложили работать… в пригородном совхозе… Они поселились в Каскелене… в двухэтажном небольшом доме, окруженном яблоневым садом. Марсель редактировала каталоги на иностранных языках для академической библиотеки и переводила документацию для торговой палаты. Она в совершенстве владела, помимо французского, английским, немецким и испанским языками, но хорошо выучить русский так и не смогла… 1967 год. Сергей Борисович болен. Все знали, что он обречен. Знал и он. Но, по-прежнему, в гостеприимном доме бывали каскеленские и алма-атинские друзья. Суворин сидел в кресле, обложенный подушками. Болел «по-французски»: не хотел ложиться в постель». В 1968 году С. Б. Суворин скончался. В Кемерове до сих пор бытуют некоторые вещи этого семейства, оставленные как память во время отъезда Марсель за рубеж. В очерке не сказано, конечно, что Марсель считала условия жизни в СССР и в гестаповской Германии весьма схожими. Продолжение очерка М. Кушниковой удалось опубликовать только много лет спустя (наиболее подробный вариант содержится в первом томе ее художественных сочинений, увидевшем свет только в 1999 году). Знакомство М. Кушниковой с семейством Сувориных произошло на почве близкородственных специальностей ( и Марсель, и М. Кушникова занимались переводами).

46. Заботы тех, кто учит (рубр. «Письма из художественного училища») // Кузбасс. – Кемерово, 1975. – 16 марта.

О кемеровском художественном училище. Выглядело оно довольно непривлекательно. Художественные традиции в Кузбассе многие десятилетия старательно выкорчевывались: памятники архитектуры сносили, коллекцию картин знаменитого художника Вучичевича (ученика Шишкина и Репина) в областном краеведческом музее на две трети изничтожили, - так что при таком общем «художественном» бескультурье, которое в наших краях сродни вандализму, вряд ли можно было ожидать, что художественное училище в Кемерове будет подобно когда-нибудь институту Репина. Местные художники от училища держались в стороне: в нем преподавал только член Союза художников В. Цибарев. Показательна структура библиотеки училища. Из 2300 наименований книг (всего-то!) половина касались химии, физики и алгебры. А где же книги по искусству? По истории культуры, наконец? Впрочем, расправа над памятниками, производимая в Кузбассе во все те же 70-е и 80-е годы, вполне доказывает, что и история, и культура в Кузбассе были явно не к месту и уж никак не ко времени…

47. «… Как пожелание доброго и правого дела…» (рубр. «Чистый голос истории») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 28 октября.

Рецензия на книгу Самуила Давидовича Шнапира «Встречи в пути», изданную Кемеровским книжным издательством. Обзор писем-откликов, которые пришли в адрес автора книги. Интервью с С. Д. Шнапиром, вспоминающим «будни 20-х», названных в статье «суровым временем», «бурным временем», «грозным временем»,а люди той поры тоже «видятся железными, неэмоциональными, суровыми». Тяжелая поступь «идейной» ортодоксии несколько смягчается в интервью Шнапира декларациями в духе «общечеловеческих ценностей»: «… Самые разумные трактаты о прогрессе, о благе, о свободе человечества мертвы, если нет любви к людям, если не помнить, что человечество состоит из отдельных человеков». В статье скрупулезно и точно воспроизведен настрой бывшей «идеологической» элиты. Высказывания Шнапира закавычены, так что о его убеждениях можно судить «из первых уст»: вот рассуждения о «пылающем сердце Данко» – неизменном революционном символе; вот сказка о любви Дзержинского к детям (и, надо полагать, к детоубийству, ибо репрессивная машина, поддерживаемая ВЧК, не останавливалась ни перед какими жертвами! – добавим мы сегодня); вот отзыв 18-летнего студента, который восторженно и взволнованно пишет, что ему понравились рассказы Шнапира «о людях, которые делали революцию». Подобные статьи и интервью были для М. Кушниковой, конечно же, известной гарантией от обвинений в «безидейности», которые она в брежневские поры получала не раз. С другой стороны, ее публицистика об уничтоженных или разрушенных «людьми революции» памятниках истории и архитектуры, в те же самые 1970-е годы в достаточной мере нейтрализовала пропагандистский эффект от насаждаемого в «заданном ключе» пафоса 20-х и 30-х, воспеваемого в газетах. Статьями об Обнорском, Крупской, Хренове, Маяковском Кушникова как бы подтверждала: пафос и энтузиазм – был, что выглядело непреложно, ибо о репрессиях писать не давали. Однако другими публикациями Кушниковой вскрывались вредоносные и погибельные для культуры края последствия этого пафоса и энтузиазма. Тому свидетельство – множество разрушенных памятников, на защиту коих она встает бескомпромиссно и в печати, и в телепередачах.

48. Культурный «баланс». Диалог ученых // Кузбасс. – Кемерово, 1975. – 13 июня.

М. Кушникова берет интервью у сотрудников Кемеровского госуниверситета, еще два года назад бывшего пединститутом. В беседу вовлечены зав. кафедрой общей физики Юрий Иванович Кызыласов, зав. кафедрой всеобщей истории, археолог Анатолий Иванович Мартынов и зав. кафедрой педагогики и психологии Николай Николаевич Чистяков. М. Кушникова о проблемах университета знает не понаслышке, поскольку в нем работал ее супруг, известный физико-химик Ю. А. Кушников (привозивший в Кемерово на смотрины из Новосибирского академгородка кандидатов в будущие ректоры). Интервью подводит читателя к тому, что разделение ученых на «физиков» и «лириков» подчас чисто условное, и что многие открытия происходят на стыке научных направлений. Так, историк и археолог Мартынов полагает, что археология нуждается в использовании физических, химических и иных методов: «Например, физика нам необходима в самом буквальном смысле – без спектроскопических исследований не определить химического состава и возраста археологических предметов. Химия и археология тоже закономерные партнеры на стезе науки – нужны составы для закрепления и сохранения тканей: кожи, кости. Биологи, в свою очередь, могут установить возраст или заболевание пращура, найденного в захоронении, а также изучить остатки пищи, животных и растений, пребывавших у древнего человека «при доме»…».

49. Ларчик Кола Брюньона (Автор рассказывает об интересном человеке и ставит проблему создания цеха кузбасского сувенира) // Кузбасс. – Кемерово, 1975. – 4 февраля.

О П. С. Райфмане, будущем гражданине Израиля: «… В стандартной трехкомнатной квартире Петра Семеновича Райфмана казалось, что даже планировка изменилась: настолько необычный, нарядный вид придавали ей обитые светлым деревом двери, встроенные шкафы, кухни, похожая на кукольную комнатку… Мастер мечтает, чтобы создан был сувенирный цех. Чтобы можно было принять участие в его организации. Делать образцы для производства сувениров. Чтобы на прилавках магазинов появились шкатулки из кедра для рукоделия, альбомы для фотографий с крышкой из шелковисто струящегося дерева, ларцы для хранения документов, подсвечники-каравеллы. Встреча с человеком, «который все умеет делать своими руками»… навела на многие мысли о красоте, полезности, нужности и воспитательности «обиходного» прикладного искусства. Но это уже особый разговор…».

50. Любовь начинается с… чайника, или вопросы на вопросы (рубр. «Что у меня на душе?») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 6 сентября (псевдоним: М. Алексеева).

Автор просвещает потомков бывших зэков, которые преимущественно и населяли наши края с эпохи великих строек, на темы морали и критериев порядочности: «… Но есть у каждого свой запрет, который он обязан при необходимости сам на себя наложить и соблюсти до конца. Кого, когда, кому положено или не положено любить, кто скажет? На этот случай и существует дополнительно к закону свой собственный моральный порог, критерий порядочности. Человек воздвигает его сам, без принуждения, если «в сумме» любовь принесет больше разрушений и горестей, чем счастья. Если счастливы будут двое, а несчастливы четверо, то такого счастья не надо… Вдруг пойдешь вслед за своей любовью по пепелищам, никого и ничего не щадя, а она вовсе и не любовью окажется?…».

51. «Марсельеза» – гимн непокоренных // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 15 июля.

О малоизвестном фольклоре Бастилии. «Малоизвестном» – потому что в СССР использованные М. Кушниковой данные публиковались впервые. Они основаны на ее переводах с французских книг XIX века, которые она обнаружила в свое время в библиотеке Академии Наук Казахстана. Статья – лишь сотая часть очерка «Ода гильотине», посвященного кровавой романтике Парижской коммуны и фольклору Бастилии, который увидел свет полностью лишь в 2000 году во втором томе ее художественной прозы. О «Марсельезе»: «… Автора ее вдохновило не взятие Бастилии. В ночь с 25 на 26 апреля 1792 года в Страсбурге прозвучала впервые эта песня. Тогда она называлась «Боевой песней Рейнской армии». Ее написали для молодых добровольцев, вступивших в ряды «Сынов Отечества», когда юная французская республика объявила войну Австрии и Пруссии… Ее подхватили батальоны южан, что шли в Париж…, так что песню вполне оправданно стали называть «Марсельским маршем». Декретом от 14 июля 1795 года «Марсельеза»… была объявлена национальной песней. Во время империи Наполеона, а тем более во время реставрации Бурбонов, дату взятия Бастилии не чествовали… Марсельезу запретили. Вновь зазвучала она лишь в 1830 году. Однако первый шансонье Франции Пьер-Жан Беранже вспомнил ее еще раньше… А «Марсельеза» между тем жила своей собственной жизнью. Впервые ее пели под аккомпанемент клавесина, написанный госпожой Дитрих, женой мэра города Страссбурга. Потом музыку аранжировал Франсуа Жозеф Госсек для маленького спектакля «Приношение свободе», который намеревались ставить в опере. В июльские дни 1830 года… к очередному дню 14 июля «Марсельезу» подготовил Берлиоз. Гектор Берлиоз был великим романтиком и на своей партитуре написал: «Для всех, имеющих голос, сердце и кипучую кровь в жилах». Свою работу Берлиоз посвятил Руже де Лилю. Руже де Лиль ответил ему письмом: «Мы с Вами не знакомы, господин Берлиоз, не хотите ли познакомиться? Голова Ваша – вечно пылающий вулкан (Моя же – всегда была лишь соломенным огнем, который сейчас еще дымит чуть-чуть, но скоро уж совсем угаснет. Однако, может быть, от щедрот Вашего вулкана и от остатков моего соломенного пыла и можно еще что-нибудь скомбинировать»…».

52. Полвека с палитрой (рубр. «Искусство») // Огни Кузбасса. – Кемерово, 1975. - № 3. – С. 82-88.

Очерк об известном художнике Юргисе Прейссе снабжен иллюстрациями его картин. Из статьи: «…Юргис Прейсс как бы представляет нас своим героям… Звучат имена, профессии, города. Художник Сикейрос. Певица Гизелла Мэй, Клаузен, радист легендарного Рихарда Зорге. Пикассо. Берлин. Цюрих. Париж. Люди, изображенные на портретах Прейсса, принимают нас у себя, вводя в свое время и в свои обстоятельства… Да, он знал их всех. Более или менее близко. Как писал? Некоторые позировали, некоторых писал по памяти, а некоторых – через много лет после встречи, по этюдам и зарисовкам, когда улеглось первое восприятие в душе художника, сформулировалось отношение к ним, произошел как бы синтез впечатления. Тогда и создавались портреты, в которых передана сущность сущности человека, для художника наиболее важная. Иногда дополнительным материалом служили фотографии, репродукции из журналов. Сколько раз приходится слышать протесты: нельзя де писать правдивые портреты «по впечатлению», по фотографиям, если модель не позирует столько-то и столько-то раз. Сейчас, глядя на серию портретов, которые можно было бы назвать «большой историей», сформулировался ответ. А почему нет? Почему не оправдан такой метод?..»

53. Поцелуй под Омелой (рубр. «Другие страны – другие обычаи») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 1 января.

Из источников на европейских языках: «…Омела снискала себе репутацию растения, которое приносит счастье и удачу. Она была героиней кельтских и древнегалльских легенд. Не забыла ее и церковь средневековья. Если спросить у старых набожных бретонцев об этом растении, они охотно расскажут, что в древности омела была не кустиком, а большим толстым деревом. Из него сделали крест, на котором распяли Иисуса Христа. А в наказанье за участие в таком нехорошем деле бог низвел дерево до ранга сорняка. Традиции и обычаи передавались из поколения в поколение. В некоторых деревнях Бретани и сейчас в последнюю субботу уходящего года самый старый житель села проходит по улица в праздничной одежде, весь в ярких лентах и везет тележку, украшенную омелой… Новогодние поцелуи под омелой придумали, однако, не французы, а чопорные англичане, как ни странно. Благонравные английские девицы веками отказывали своим избранникам даже в самых сестринских поцелуях, кроме как после венца. Бушующим чувствам нужна была отдушина. В помощь влюбленным пришла омела. Один вечер в году, а именно новогодний вечер, отвели для маленьких вольностей. Юноши могут целовать девушек сколько угодно, проходя под висящей над дверью веткой омелы. Такой приятный обычай никак не мог затеряться в дебрях времени дошел до наших дней, даже перекочевал во Францию…»

54. Ровный пульс (рубр. «Письма из художественного училища») // Кузбасс. – Кемерово, 1975. – 14 марта.

О кемеровском художественном училище. В состоянии ли оно вообще дать полноценное образование? Вот, например, театрально-декорационное отделение. Чтобы быть декоратором – нужно обладать едва ли не энциклопедическими познаниями: «…Художник, работающий над оформлением спектакля, должен знать, что в XVII веке не носили перчаток из сетчатого капрона, и что самовар на столе семейства Ростовых отличался от самовара содержателя ночлежки в пьесе «На дне». Художник-постановщик обязан знать все. И не может служить оправданием оплошностей «новое прочтение» пьесы. Разновековая мешанина париков и подсвечников со сверхсовременными куплетами в некоторых спектаклях часто скрывает всего лишь неосведомленность в так называемых «мелочах». А в искусстве мелочей не может быть. Театру нужны высококвалифицированные кадры – здесь много доказывать не приходится…»

55. С чего начинается Родина… (рубр. «Субботние беседы») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 21 июня (псевдоним: М. Юрьева).

О разрыве связи времен и отсутствии интереса к корням личной и общей родословной: «…Думается, что молодые люди, боящиеся ретроградства, уже отстали от моды в погоне за безродностью, потому что все сильнее тяга человечества к корням своим, истокам…».

56. Трепетная память (рубр. «Проблемы кузбасского сувенира») // Кузбасс. – Кемерово, 1975. – 16 апреля.

О сувенире и общем беспамятстве: «…Сувенир – французское слово. Оно означает «память». Свой современный смысл слово «сувенир» получило, когда человек почувствовал потребность напомнить о себе другому. И не просто «одноразово» напомнить, а постоянно напоминать о себе с помощью подаренной приятной безделушки. В XVIII веке дарили фарфоровые чашечки для утреннего шоколада, надпись на цветочной гирлянде гласила: «Трепетное воспоминание». Постоянно напоминали о дарителе игольницы, табакерки, блокноты с «вечными» страничками из слоновой кости… В кемеровских магазинах можно найти сувениры со всех концов страны, но не встретишь только кузбасского, даже сибирского сувенира… Может быть, в Сибири нет традиции производства изящных обиходных вещей? Но ведь именно в Сибири испокон веков делали ручные зеркала в деревянном футляре с красивой резьбой и дарственной надписью и более того – «с музыкой». Откинешь крышку, и нежным голосом волшебная шкатулка споет наивную песенку. А небольшие деревянные часы с паятником и гирей? или с кукушкой? Не пластмассовые стерильно-белые с синтетически-алой крышей кухонные ходики, а настоящие резные деревянные часы. А трубки для курения, кисеты, гребни? Из дерева, рога, кости, кожи, меха, ковровой ткани?.. Может быть, нет мастеров? Есть и мастера…».

57. Хроника одного года // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1975. – 7 января.

Встреча с молодым историком Бобровым – повод высказаться по актуальным проблемам археологии и древней культуры: «…Слишком долго длится недоразумение насчет так называемого «дикаря». Не мог быть «дикарем» человек неолита, оставивший памятники большой и мудрой культуры. Археология показывает наглядно, что история… начинается не с книжных миниатюр, не с живописных церквушек, не с Оружейной палаты. А гораздо дальше – с изящных подвесок и –оружия древнего человека. С неолитического Левши, который, не владея сталью, вырезал на агатовых и сердоликовых бусах пазы, задав этим загадку историкам: чем резал, не мягкой же бронзой? Придумать колесо и лук со стрелами – такое потребовало, возможно, не меньшей мыслительной деятельности, чем создание атомного реактора сегодня… И опять – увлекательнейший разговор (о культе солнца).., весь на решении ребусов… Солнце у народов Севера – быстротечно, драгоценно и животворно… А Луна? Почему у народов юга в почете Луна? Может, потому что на юге солнце не ласково, а грозно. Луна же приносит успокоение ночи. И может быть, вековые распри и соперничество между Русью и тюркоязычными полчищами – это борьба двух культов, борьба двух психологических начал, определяющих весь жизненный строй поклонников разных светил. Похоже на сказку? А археология и не может не иметь сходства со сказкой… Она загадочна и непостижима. Но так ли уж непостижима? Археология предполагает не просто раскопку курганов, но и «раскопку» человеческого опыта и таланта, …это наука не только о древних памятниках, но и о древних людях. И заниматься ею может только человек, в себе самом ищущий меру человеческих понятий…» Статья М. Кушниковой не потеряла своей значимости и по сю пору. Широко известно, что у истоков истребления иных памятников истории и культуры края стояли именно нынешние археологи – они тоже на свой манер «в себе самих искали меру человеческих понятий».

 1976

58. Гигант и «звонкое чудо» (рубр. «Репортаж») // Кузбасс. – Кемерово, 1976. – 8 июня.

Об изделиях Прокопьевского фарфорового завода. «Фарфор красив и до разрисовки. Фарфор не может быть некрасивым. Голубизною отсвечивающая его белизна способна сломить любое равнодушие, недаром издревле величают фарфор поэтическим названием «звонкое чудо». Но до того как прикоснется к фарфору живопись – он, как бабочка в коконе…».

59. Говорит современник (рубр. «В выставочном зале») // Кузбасс. – Кемерово, 1976. – 28 марта.

О выставке молодых художников. Эта статья за спиной М. Кушниковой критиковалась на партсобрании газеты «Кузбасс». Ее обвиняли в безыдейности. Особенно возмущались критики тем местом статьи, в котором говорилось об «интеллекте и фантазии» - они противопоставляли взгляды Кушниковой отчетному докладу Брежнева на XXV съезде КПСС, о чем она узнала только четверть века спустя. Сама же статья кажется сегодня достаточно безобидной и могла раздражать «идейного современника» разве что употреблением таких «запретных» слов, как «монах», «алхимик»… Мракобесие было в особенной моде, и местным идейным стражам куда более ласкали душу «рабочие мелодии Кузбасса», портреты доярок и передовиков производства. А тут вдруг: «… Красивая, но страшная фантасмагория. Горящие свечи в логове алхимика. Монах около лежащего в оцепенении человека. Колдовское дерево, у которого вместо листьев – человеческие глаза… таинственное и древнее плетение людских лиц, трав, корней, отцветших подсолнухов, отживших домов. Диковинные птицы и звери слой за слоем образуют плетень времен, откуда пошел день сегодняшний. Хорошо найденный символ – надежная, натруженная рука заботливо подпирает лежащий над ней следующий слой… Общий ключ выставки – чрезмерное давление интеллекта и фантазии над жизнью…».

60. За бронзой профилей… (рубр. «Наш киноклуб») // Кузбасс. – 1976. – 13 января.

Рецензия на знаменитый «декабристский» кинофильм «Звезда пленительного счастья»: «…В кадре чередуются старинные гравюры. Виды Петербурга. Решетка. Изящная, великолепного литья решетка Дворцового сада. Она не случайна. Это род эпиграфа к кинофильму… Начинается действие и, повинуясь сложной, но вполне оправданной композиции, разворачивается как бы вспять, словно прихотливые и взволнованные всплески человеческой памяти. Вся кинолента построена на ассоциациях, и действие идет в двух планах. Сегодняшний день, сегодняшнее событие, а под ним, подспудно, возникающее и идущее параллельно действие и событие прошлого. Вот присутствует на гражданской казни Трубецкого, Волконского и других декабристов военный чиновник. Он видит шпагу, преломленную над головой Сергея Трубецкого, и видит его самого, баловня судьбы, на балу, где все – друзья, сверстники, представители единого праздничного мира, равные и близки Николаю Павловичу, тогда еще не царю… Как поменялась судьба, как можно, разве и они, «белая кость», тоже подвластны непостижимым играм фортуны? Мчится, мчится в холодно-розоватой морозной мгле возок Екатерины Трубецкой, трясет его на заснеженных ухабах. Мнятся княгине, направляющейся в Сибирь, цветущие сады Италии. Модный художник рисует ее, юную и счастливую – ведь свадебное путешествие! – и кто-то щебечет о предстоящем обеде у герцогини. И снова мчится, мчится дальше возок в морозной мгле. Такая двуплановая композиция – первая удача фильма. Вторая – ненавязчивая, но настойчиво подчеркиваемая самыми лаконичными средствами идея всеобщего, всероссийского рабства всех и каждого. Как символ сцена Николая, играющего с любимой собакой. Царь бросает в пруд белоснежный платок и бесстрастно наблюдает, как черный, остриженный по моде тех лет пудель приносит поноску. Еще и еще. Пудель очень напоминает человеческий силуэт в черном фраке, изогнутый в угодливом поклоне. Этот эпизод повторяется несколько раз. Сладострастие властвования. Хотя бы и над собакой. Раб также и сам царь… Раб насаждает рабство…».

Мысль о тотальном рабстве (и царь – тоже раб) наиболее созвучна книжке маркиза де Кюстина «Николаевская Россия». Она не укладывается в советские «социальные» схемы о классовой борьбе, разделившей общество на угнетаемых и угнетенных. Рабы – все. Что выглядит довольно крамольно. Не только в рецензии – в фильме тоже…

61. Оценку дают покупатели // Кузбасс. – Кемерово, 1976. – 16 ноября.

О выставке-продаже изделий Прокопьевского фарфорового завода: «…Наполках и в витринах выстроились тарелки, чайные сервизы, чайные пары. Большим спросом пользовались сервизы «Китайская роза» – нежные маленькие розы декора сразу привлекают внимание, так же как декор «Розовая хризантема» и «Перчик»…».

62. Про Мишу, Лену и кошку Ваську… (рубр. «На житейских перекрестках») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1976. – 17 июля (псевдоним: М. Алексеева).

«Детский вопрос» в брежневскую пору. Иллюстрация: брат и сестра Миша и Лена – дети пьянчужек и дебоширов. Дети улицы. «Отец алкоголик, мать от него муки терпит и оттого из дому убегает… Родители оба пьют вместе, а до детей им дела нет… Мать легкомысленная, с подружками по работе гуляет… Папа уже неделю домой не приходит, а мама заперлась в доме, дверь не открывает. Видно, пьет или уже напилась. Она, как выпьет, спит крепко и звонка не слышит… Отца я так и не увидела. Он ушел из дому в конце ноября, и через месяц семье сообщили, что его нашли замерзшим где-то в канаве, куда он пьяный свалился… Жалкие похороны жалкого человека… Мать совсем от дома отбилась. Дети без присмотра…». Весьма типичные судьбы. Маленькие люди в нищей стране. Сколок времени – «какими мы были». Вехи непарадной истории и провинциального семейного быта. От статьи веет духом тоски и безысходности. Дети – «цветы жизни»? Дети – «наше будущее»? Но какое оно, это «будущее»? И способны ли его построить потомки алкоголиков?

63. Та самая минута… // Огни Кузбасса. – Кемерово, 1976. - № 3. – С. 96-104.

Очерк о кемеровском художнике Иване Филичеве снабжен репродукциями двух его картин. Из очерка: «Говорят, что живописцу не следует показывать публике свои этюды, экспонировать их на выставках. С этим можно поспорить. Ведь они позволяют как бы заглянуть в творческий мир, прикоснуться к душе художника. Таковы были этюды – бесчисленные этюды! – которые показывал мне Иван Иванович Филичев при первом нашем знакомстве. Пир красок! Плотная лепка мазков. Мгновенные впечатления. Пейзажи, города, лица. Это – будущие картины, творческая кладовая художника. История поиска… Все творчество Филичева, на мой взгляд, история поиска… Художник знакомит зрителя на с мгновенным впечатлением, а с устойчивым качеством человека… Вспышки цвета уже не приходится осмысливать разумом, искать им оправдание, объяснять, почему они размещены в том или ином композиционном строе. Исчезла терпкость бродящего и опьяняющего напитка – появилась драгоценная выдержанность… Нет и в помине тусклого, глухого колорита, который так часто и так обидно принижает портреты индустриального жанра. Плохо, ох как плохо, если картины, прославляющие труд, приобретают тональность брезентовой робы!.. Поиск в потрете сам по себе может стать единственным и ведущим стержнем в творчестве любого художника. Настолько жанр этот ответственен и сложен. Здесь предостерегают художника наибольшая опасность формального и поверхностного видения вещей. Брезентовая роба – это еще не металлург, большие руки и шлем – это еще не шахтер…».

64. Тихая песнь Кузнецкой земли (рубр. «Искусство») // Огни Кузбасса. – Кемерово, 1976. - № 2. – С. 86-90.

Очерк о художнике Николае Шемарове проиллюстрирован его картиной «Снег выпал». Из очерка: «Каков он, художник, столь близкий к канонам классического пейзажа, и как ему удалось уловить «тихую песнь» в победном марше нашего времени? Почему именно она, «тихая песнь», звучит в его творчестве? И коль скоро художник именно ее выбрал в качестве лейтмотива, то почему он с горечью говорит о своем традиционализме?… Гармония – главное для Шемарова. Поиск ее, стремление к ней отражаются во всем. Даже в подборе рамы… Он скромен и немногословен. Однако были в разговоре и всплески. И тогда под видимой мягкостью вдруг обнажалась крепко заданная жизненная и творческая программа. Пейзажи переставали казаться камерными. В них проступало нечто иное – угадывалась незримая сдержанная сила, впрочем – отнюдь не разрушающая гармони. А «Тихая песнь» слышалась неизменно. Она возникала из цветовых сочетаний, где звучали жемчужно-серые с розовым тона, сиренево-голубые гаммы, рыжевато-золотистые всполохи, черно-белые – с неожиданным разнообразием оттенков – мотивы… Шемаров ищет и находит в природе то, что в настоящую минуту подготовлена увидеть душа художника. Отсюда – глубокий лиризм и гармоничность его пейзажей… Похоже, что Шемаров никогда не пытается «втиснуть» увиденное в свое восприятие увиденного. Он стремится изобразить само состояние природы, а не настроение, возникшее у него в результате общения с природой… Шемаров верен своей манере и верен природе нашего края, застенчивой скромнице, оживающей на его полотнах. Все его творчество – негромкое признание в любви этой природе».

65. Улькан – чистая вода (рубр. «В мастерской художника») // Кузбасс. – Кемерово, 1976. – 26 февраля.

О картинах художника Филичева: «…Дремлет в сине-фиолетовой дымке «Деревня Юхта», где у синевато-холодного озерца притаились дома из красно-каштановой лиственницы, прокаленной солнцем. И пылают мгновенно занимающиеся и мгновенно гаснущие закаты, колдуя над причудливо изогнутой сосной со срубленной верхушкой. Этот этюд Филичев писал чуть ли не неделю, потому что всего лишь с четверть часа, не более, ласкает закат пылающей ладонью ствол старой сосны и щедрой пригоршнью кидает в синий кусочек реки бирюзовую и фиолетовую солнечную россыпь…».

66. «Хочу нести людям добро через искусство» // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1976. – 8 июля.

Из рецензии на спектакль «Ван Гог» в постановке Московского театра имени М. Н. Ермоловой: «…Первое впечатление от спектакля ошеломляет. Трубы, проглядывающие сквозь гигантские денежные ассигнации, - все это подвешенное к потолку, как огромная нелепая гроздь, удивительно созвучно нестройному, тревожному модерну 900-х годов. Пустая вертящаяся сцена, вспученная посредине, на которой появляется пестрая толпа гуляк, пасторов, крестьян, дельцов, проституток, балаганщиков – этакая людская «нашлепка», словно увиденная сверху на округлом боку земного шара. И маленький, рыжий, нескладный, со скрипучим голосом Ван Гог (арт. А. Жарков). Мечущийся неопрятный Ван Гог рядом с представительным, похожим на «морского волка», немного позером Полем Гогеном… Глядя на актера, когда он не появляется, а вбегает, не ходит, а мечется, испытываешь неспокойствие и недоумение. И лишь позже осознаешь – перед тобой человек особый, жизнь которого как бы опережает вращение земли или, больше того, как бы несется против общего размеренного движения. Необычна, на первый взгляд, композиция спектакля. Но потом начинаешь сопоставлять действия с мазками картины. Ведь мазок Винсента Ван Гога – тоже явление особое. «К напряженности мысли, а не к спокойному мазку стремится душа». Современники сравнивали мазок Ван Гога, «который работал дрожащей от возбуждения кистью», «с волнами, гонимыми ветром, или звуками, образующими слово». И спектакль как бы состоит из отдельных мазков. Каждый из них – отдельное впечатление из тех, которые Винсент принимал всю жизнь, как удары кинжала или как озаряющие волшебные радуги. Да и вообще жизнь человека, а тем более жизнь художника, слагается разве не из отдельных, наиболее памятных штрихов, закладывающих основу для дальнейших жизненных событий, которые, на первый взгляд, кажутся не связанными с породившими их мгновениями?.. Когда заканчивается спектакль, когда снова на крутом боку планеты суетится неуспокоенное человечество, сочувствием к которому болен большой художник, когда опускается занавес, на котором читаешь «Ситуация одного Я», задаешь себе много вопросов. Нужен ли такой аскетизм показа, такая лаконичность средств: стоит на поляне одинокая дверь, в которую стучатся и девушка с желтыми волосами, и Гоген, дверь, около которой лежит охапка подсолнухов. Но разве Винсент Ван Гог не искал в жизни самую сущность вещей и разве дверь, отгораживающая, но не защищающая его от враждебного Арля, не выражает самую сущность этой ситуации? И еще вопрос: нужен ли такой мечущийся в безумии Винсент, стреляющий в себя? Но ведь сцена метаний превращается в символическую погоню за светом, за той бесконечностью, которую человек может постигнуть, но с которой еще нужно научиться совладеть! Голос, обращенный к доброте и справедливости, от природы заложенным в человеке, слышит зритель в конце спектакля. А сцена самоубийства благодаря какому-то «крылатому» движению актера превращается в высвобождение Ван Гога-творца от оков, трясины мелочной, обывательской злобы. Спектакль «Ван Гог» убедительно говорит о бунтаре-художнике, который так поздно, но так прочно вошел в историю не только голландской, но и мировой живописи…».

67. Чародеи сцены (рубр. «В кемеровском художественном») // Кузбасс. – Кемерово, 1976. – 9 июля.

О кадрах театральных художников, которые готовит Кемеровское художественное училище. Выпускники 1976 года проходили стажировку в Москве в Большом театре, «участвовали в возобновлении спектакля «Садко» – так что даже декораций Коровина касались!..»

68. Язык деревянных кружев (рубр. «Неизвестной об известном») // Известия. – М., 1976. – 10 ноября.

Об особенностях деревянной архитектуры Кузбасса: «…Маленькая резная розетка с ниспадающим от нее как бы полураскрытым веером и сегодня встречается на многих домах старинного сибирского села Кузедеево. Она же удивительно точно и постоянно вписывается в кружевную вязь фасадов рубленых особняков Мариинска, смотрит с широких наличников окон степных поселков. Это из глубины веков светит нам Ярило-солнце в полукружье живительных лучей, являя собой лик вечно обновляющейся земле… Миру известен «язык ковров». Персид-ских, текинских, адгестанских. На них «говорят» каждый листик, каждый лепесток. Сказки и песни народов, исполненные в гармонии символов! Столь же могучим, образным и неистощимым предстает перед нами язык деревянных кружев русских умельцев. Он всегда понятен, красноречив. И в то же время неповторим в свои диалектах. Особенно заметно это в Сибири, которая в период массового ее заселения стала своеобразным собирателем древнего искусства. В сохранившихся старых домах Новокузнецка, в окружающих его селах резьба по дереву встречается легкая, кружевная. Даже мирно свисающие с крыш «копья» изукрашены здесь ромбиками, кружочками. Корзина с плющами на тесовых воротах вырезана настолько рельефно, что кажется вылепленной из глины. Ближе к… Прокопьевску дерево начинает покрываться знаменитым «русским шитьем». Плотно, выпукло ложатся звездчатые и дырчатые накладки. Белое, розоватое, серебристо-серое – начерченное годами. Подъезжаешь к Белову, и резьба «читается» как эпический сказ. Деревянные кружева, как правило, не датировались. Однако они достаточно сообщают о времени и о себе, воспринимаются не только как образцы народного по сути своей искусства, но и как наша история…».

Далее>>.

   [ 1953-1976 ] [ 1977-1978 ] [ 1979-1985 ] [ 1986-1991 ] [ 1992-1994 ] [ 1995-1996 ] [ 1997-2001 ]

Ждем Ваших отзывов.

По оформлению и функционированию сайта