БИОБИБЛИОГРАФИЯ МЭРИ КУШНИКОВОЙ

(к 50-летию творческой деятельности)

ПУБЛИКАЦИИ МЭРИ КУШНИКОВОЙ.

Страница 4 из 7

1986- 1991

1986

184. О тех, кто растит сады… // Земля Кузнецкая: Альманах о природе. Статья. Очерки. Рассказы. Стихи. – Кемерово: Кн. изд-во, 1986. – С. 140-143.

Из очерка о первых садоводах города Кемерово: «Кузбасс – край индустриальный, и жизнь его настроена на производственный ритм. Именно поэтому Кузбассу так нужны сады! Они – не только зона отдыха и «кладовая здоровья». В общении с деревьями и цветами горожанин восстанавливает утерянную связь с природой, вновь учится видеть ее красоту, а соответственно, и ее беречь. Садоводы – племя не только великих тружеников, но и добрых людей, потому что земля щедра только для тех, кто родственно и любовно к ней привязан. Когда я познакомилась с Александрой Ивановной Жуковой.., я еще не знала, что ее трудами и заботой создана подлинная летопись кемеровского садоводства, своего рода сказание о тех, кто растит сады… В числе первых садоводов был Федор Харлампиевич Жуков. В 1928 году он завел сад и был одним из учредителей мичуринского общества в Кемерове. Четверть века своей жизни он отдал преобразованию сибирской природы, вырастив большой плодовый сад. ЗА это время он увлек своим благородным примером сотни кемеровчан… Аккуратные записи в течение четверти века… С того самого 1928-го, когда торжественно внесено в журнал: «Заложен сад». Начинающих садоводов влекут экзотические малина Канадская и земляника Саксонка, и все же любят они черемуху и не изменяют сибирскому крыжовнику… Волнующие старые фотографии – летопись сада. Федор Харлампиевич около своих любимых вишен. Александра Ивановна снимает с дерева огромные яблоки. Жуковы среди цветов – целые поля гладиолусов и георгинов…».

185. Счастье «босоножки» (Личный архив Екатерины Полозовой – актрисы) // Огни Кузбасса. – Кемерово, 1986. - № 4. – С. 71-77.

Из очерка об актрисе Екатерине Полозовой, признанной когда-то в европейской части России, но в Кузбассе оказавшейся на положении вахтерши: «В московском театральном музее имени Бахрушина, на столе заместителя директора Ирины Николаевны Анфимовой, лежат дагерротипы и фотографии, бенефисные программы на шелку, театральные афиши. Я привезла их с некоторым замиранием сердца: интересной или не очень окажется для столь авторитетного музея кемеровская находка. И – слышу: «Практически совершенно новые материалы, освещающие имя, о котором было известно, но очень мало. К тому же – интереснейшая страница истории провинциального театра, в частности в Сибири». И вот я составляю опись для передачи найденного архива в музей имени Бахрушина… Передо мной стопка тонких тетрадей. Это роли, переписанные крупным полудетским почерком в конце прошлого века. Некоторые – уже в начале нынешнего. «Ничто, как театр, не выявляет человека в человеке». Эти слова написала на обложке старой давно «отыгранной» роли актриса Екатерина Николаевна Полозова. Наверное, многие кемеровчане ее знали. Только забыли. И это вполне закономерно. Так непросто сложилась ее судьба… В 1980 году скончалась дочь актрисы Антонина Владимировна Полозова – стихи ее нередко появлялись в 50-е годы в периодической печати области. Позвонила ее соседка:

- Соседи коммунальной квартиры выгружают семейный архив Полозовых в мусорную машину!..

В опустевшей комнате действительно обнаружилось немало интересного, что передано мною в областной краеведческий музей…».

1987

186. В поисках золотых плодов (Есть художники, чье творчество неотделимо от могучих народных родников и живет на радость людям. Но как и где увидеть произведения этих мастеров?) (рубр. «Истоки») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1987. – 27 октября.

О художнике П. Д. Кипарисове: «…Лет двадцать назад отправился Кипарисов с художником Новосильцевым в Верховья Енисея… И вдруг как бы окунулся вглубь веков… Увидел местных староверов. Написал четыре больших холста. Все – об уединении. Об единстве всего сущего – облаков, горных вершин, порогов пенистой бирюзовой воды. Одна из картин называется «Золотой плод». Существует легенда, что именно здесь зарыт некий клад. И многие охотники за ним сюда ездят. И вот на картине туристы-кладоискатели тоже фигурируют… Так вот, не ради золота, что манит иных туристов, бывает в этих краях Кипарисов. За другим кладом, за единством человека и природы, за суровой прямо-таки «реликтовой» нравственностью, которой овеяны эти места, ездит туда художник. А те староверы долго беседовали с Кипарисовым. Поразило соответствие рассказанного им с моим собственным представлением о Сибири, которая уже сейчас (и чем дальше – тем больше!) – живой музей человечества. Почти полтысячи лет в Сибирь устремлялись со всей европейской части России люди: пахари, пекари, воины, мастера. И здесь, в тесном соседстве, оказались привезенные с «малой отчизны» привычки, нравы, песни, утварь, рабочие приемы. И прежде всего – дедовские нравственные заветы. Староверы принесли с собой независимость, уважение к труду и в то же время самоистязательное ущемление человеческого естества. Кипарисов ходил в их скиты – хотел понять, как уживается несовместимое в человеке… Он понял и другое. Неистовую уединенность этих людей, оберегавших даже ими самими позабытые заветы протопопа Аввакума – великого бунтаря. Кипарисов Аввакума изобразил на одной из картин как бы вырастающим из скал и древ сурового края. Понял художник и тщетность, и пагубное самоистязание людей, отказавшихся от полнокровной человеческой жизни. И это тоже изобразил он – череду монахинь, уходящих «из мира», с сожалением, но и неотвратимостью. Он изобразил «Синильгу» – молодую монахиню с темными провалами глазниц, некрасивую и прекрасную одновременно, манящую и трагичную. Двуперстие, защитительно выдвинутое перед собой, не закрывает горькой складки у губ. В пустых глазах – все равно память о жизни, что могла быть, да не была. Демонически бирюзово-багровая река уносит тех, что также беспричинно и бесследно отжили…».

187. Воспоминания о «Кузнецком празднике» (рубр. «Места заветные») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1987. – 28 мая.

Об отражении темы кузнецкого периода Ф. М. Достоевского в творчестве новокузнецкой художницы А. Ф. Фомченко: «Музей Достоевского в Новокузнецке постоянно привлекает к себе внимание творческой интеллигенции Кузбасса. Писатели, поэты, художники не просто являются его посетителями. Свое творчество многие из них посвящают великому русскому писателю. Кто бы объяснить смог, какими непредсказуемыми стежками-дорожками скрытно подбирается к душе поэта, художника, писателя замысел будущего творения? О новокузнецкой художнице Альбертине Федоровне Фомченко, которая волею обстоятельств покинула когда-то Палех, где училась и работала много лет, не раз писали наши областные газеты, телевидение показывало ее работы. И вот Новокузнецкий музей Достоевского включил в свою экспозицию работу художницы Фомченко «Воспоминания об Исаевой». Гляжу на бесхитростную, казалось бы, композицию. На переднем плане – Федор Михайлович Достоевский. С окладистой бородой. 70-е годы прошлого века. Казалось, все, что было в Кузнецке, забыто. Померкло «грозное чувство». Но так ли это? Вот они, воспоминания, нахлынули, волной накрыли. Там, позади, чуть поодаль, стоит знакомый бревенчатый домик, из небытия будто вновь воздвигается Одигитриевский храм, около которого стоит знакомый нам по фотографиям священник Евгений Тюменцев, венчавший писателя с Исаевой… И вот сейчас, когда перед глазами работа А. Фомченко «Воспоминания об Исаевой», я уже точно знаю, каким хорошо бы увидеть, по крайней мере, один раздел музейной экспозиции…».

188. Искры живой памяти. Очерки. – Кемерово: Кн. изд-во, 1987. – 208 с. 15000 экз.

Аннотация, приведенная в книге на обороте титула: «Очерки о традициях художественной культуры на Кузнецкой земле, о хранителях и преемниках этих традиций – художниках, народных мастерах и умельцах; о творческих судьбах, тесно связанных с историей Кузбасса и его сегодняшним днем. Среди героев очерков – мастера XVIII века Лосев и Аргунов, ученик Репина и Шишкина В. Д. Вучичевич, актриса Е. Н. Полозова, друг Горького А. С. Деренков, художники И. Е. Селиванов и Г. П. Захаров». Книга снабжена послесловием кандидата искусствоведения, члена Союза писателей СССР и Союза художников СССР Н. М. Молевой. Фотоиллюстрации на 16 с. Библиография 49 названий.

189. Кольчугинские родники (рубр. «Истоки») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1987. – 3 сентября.

С выставки кузбасского художника Николая Яковлевича Эйкеля: «…Почти все Эйкелевские пейзажи привлекают зрителей. И не только пейзажи. Натюрморты тоже зовут, манят. В прозрачные осенние «астровые» утра, к пылающему ситчику рябиновых россыпей… У людей – характеры. Очень разные. И главная задача «выявителя» талантов – учитывать это неудобное человеческое свойство – иметь характер. Задача эта далеко не всегда решается в лучшем виде. Прокопьевского художника И. Селиванова по неудобности его характера Кузбасс упорно не замечал чуть не тридцать лет, пока осенью прошлого года не состоялась его запоздалая персональная выставка, приуроченная… к 80-летию! У нас на памяти и то, что выставки графики Г. Захарова до недавних пор были гораздо известнее на различных форумах Москвы, чем в Кузбассе… И состоялся бы сам Эйкель, если бы тут же, рядышком, не жил «парижанин», бывший ученик Матисса, Иван Алексеевич Кауфман? И неважно, что «парижанин» работал нормировщиком на шахте. Но он нес в себе этот загадочный «гормон творчества», который разжигает пламя даже из начальной искры дарования…».

190. Летописец края нашего (рубр. «Истоки») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1987. – 25 августа.

Очерк об авторе уникальной «фотолетописи» города Кемерово Павле Федоровиче Мельникове: «…Речь идет о фотоархиве Павла Федоровича Мельникова, о котором и много лет назад, и совсем недавно рассказывали областные газеты. Фотолетопись нашего города, которая создавалась более сорока лет… Кемеровчане заинтересованно посещали выставки его фотографий. Но мы мало что знали о самом Мельникове. Это сейчас, когда он уже не добавит ни одного кадра к своему уникальному фотоархиву, после того как его дочь Лидия Павловна Мельникова приехала в Кемерово специально, чтобы сделать описание бесценного фотоархива и передать его в достойное хранилище, мы многое узнали о деревенском парнишке Прокопии Мельникове, что в 30-м году приехал в Кемерово из деревни Бакмасиха Барабинского района Новосибирской области. Мы не оговорились – не Павлом, Прокопием его звали. Но «Павел», казалось, более «интеллигентно», и деревенский паренек лихо себя переименовывает «по-городскому». Впрочем, не без основания. По воспоминаниям Мельникова, при крещении родители так и хотели назвать его, новорожденного. Но имена в ту пору «покупались» в церкви. Были деньги – рожденный в любой день святыцев получал выбранное родителями имя… Не было денег – получай, что в святцах значится. Благородные Константины и Кириллы доставались за «богатый» дар, имена «поплоше» – Пантелей, Митрофан и прочие приживались в бедных сельских семьях… Свою деятельность в Щегловске начал рабочим – около парома, что переправлял щегловцев через Томь. Но планы у него были иные…».

191. Мир художника Гордеева (Заметки с выставки) (рубр. «Творчество») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1987. – 23 июня.

О художнике А. С. Гордееве: «…Художник рассказывает о своем экспериментаторстве. А началось оно в раннем детстве, когда он, покоренный фильмом «Крылья холопа», смастерил себе такие же из деревянной рейки, проволоки и обрывков ситца. И хоть в тайне трусил, а все же, не устояв против магического мальчишеского «слабо!», сиганул с крыши дома – еле жив остался. Теперь же эксперименты – норма художнической жизни. Рассказывает: «Значит, пастель зафиксировал – ладно; а теперь положил ее плотно – не понравилось, давай соскребать, а она в шероховатой бумаге как застрянет…» (А я-то вижу бархатистость необыкновенную в работе «На реке Кондоме»!)… Возвращаясь с выставки, думаю: а какой он есть человек, художник Гордеев? Вот только что приметил на выставке женщину, пристально и отрешенно вглядывающуюся в его пейзажи. Заговорил с ней. «Вот за этот горизонт заглянула бы, - говорит женщина. – Такой он манящий, что за ним?» Прошли по залу. Вернулись к «манящему горизонту». Женщина опять около него постояла. И что же? Гордеев снимает со стены картину и дарит…».

192. О скорбных днях души… (рубр. «Деликатная тема») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1987. – 26 ноября.

О состоянии сельских и городских кладбищ в Кузбассе, об отношении к памяти: «…Японцы говорят, что о культуре нации можно судить по состоянию сельских и городских кладбищ. Не мемориалов – а именно кладбищ. Но речь пойдет не только о кладбищах и надгробных камнях, а о культуре чувств. И о памяти… Мы за последние годы не раз с горечью вспоминали о печальной судьбе кузнецкого кладбища, которое насчитывало чуть не два века, и о плитах художес-твенного чугунного литья с надгробий двух декабристов Денисовых (имена их недавно были найдены в архивах) и А.И. Исаева, супруга М.Д. Исаевой… Плиты эти попали на переплавку, когда на месте кладбища возник сад алюминщиков. Случайно ли это? Могут сказать – приходит срок, и даже кладбища устаревают и их приходится ликвидировать. Какие кладбища? Только не те, где чуть не каждое надгробие – произведение искусства. Я не говорю о «просвещенных столицах». Я видела львовские, дрогобычское, черновицкое кладбища. Они объявлены заповедными зонами. Я видела, как Черновицкие поэты собираются у памятника Ольги Кобылянской – не для мероприятия – они читают друг другу свои стихи. У нас нет такой традиции. К сожалению. И, может, именно потому нет, что в скорби своей люди и скорбеть-то до недавних пор не могли: где найти мастера, чтоб плиту надгробную сделал?.. Сама видела, как в селе Мозжуха коровы безмятежно прошествовали по свежей могиле, в которой покоился человек великой души и алмазного разума… Видела, как в селе Лебедянка мальчишки из рогаток «расстреливали» портреты тамошних жителей «города мертвых»…».

193. Теплый негасимый свет (рубр. «Истоки») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1987. – 13 июня.

Очерк о самобытном художнике-примитивисте Иване Егоровиче Селиванове навеян персональной выставкой, которую удалось «пробить» лишь незадолго до его смерти: «…Селиванов, невысокий, худощавый, стоит на фоне своего последнего автопортрета, с которого пронзительно и мудро, словно сквозь время, глядят на нас глаза художника. Журналисты, микрофоны, вернисажное оживление – это ценности, которые по шкале художника занимают весьма скромное место. Старый мастер устал… Ему хочется домой… Нужна ли Селиванову слава? Вряд ли. Но как необходим для творчества этот «климат творения», среда, в которой сверяются впечатления, «обкатываются» замыслы! Вот кончится выставка, думаю, и неужели это взволнованное единение, это возвышенное общение возобновится лишь с проведением какого-нибудь очередного «мероприятия»? Неужели Иван Егорович Селиванов… опять станет обдумывать, «писать в душе», заканчивать картины в прежнем своем одиночестве, от которого тоже, быть может, исходит так поражающий порой аскетизм его творений, справедливо помянутый на закрытии выставки доброжелательным человеком и вдумчивым художником… Когда мы снимали телеочерк о Селиванове, побывали у него… На дорожке нас встретил Селиванов в неизменном своем рабочем брезентовом переднике, а около, взметнув пушистый хвост, куролесил упомянутый выше очередной кот. Тут же, возле Селиванова, играли девочки из соседней школы – его постоянные гостьи… А я вспоминаю строки из давнишнего его письма: «Часы тикают, время копится. Ничем я не запятнан среди живущих. Считаю святостью трудиться до последних дней»…».

1988

194. Лесная скань художника Николая Эйкеля // Кузбасс. – Кемерово, 1988. – 13 марта.

О творчестве «самодеятельного» художника Эйкеля и о глупом делении творческих дарований (художников, поэтов, историков, музыкантов) на «профессионалов» (т.е. тех, кто имеет «корочки») и «дилетантов» (тех, кто до таковых «не дорос»): «…Сейчас, когда такой размах приобретает народное творчество, особенно трудно подготовить себя к объективной оценке так называемых самодеятельных художников. Говорю «так называемых», потому что время все больше учит пониманию того, что степень искусства никак не определяется принадлежностью к тому или иному союзу, а есть «дар божий», и потому деление на профессионалов и непрофессионалов становится все более и более условным. Тем не менее штамп восприятия довлеет, и по пути к «самодеятельному» художнику заранее настораживаешься: детское видение, открытый цвет, наивная композиция, детализация и бог весть что еще не нашепчет внутренний цензор, укоренивший подспудное недоверие к этому загадочному самодеятельному искусству».

195. Образ твой (рубр. «Места Заветные») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1988. – 25 февраля.

Об иконографии Достоевского в новокузнецком музее великого писателя: «…В музее Достоевского в Новокузнецке, в картинах, портретах, иллюстрациях – баллада о Марии Дмитриевне Исаевой. Десять лет назад доводилось слышать: музей-то не Исаевой, а Достоевского! Все так. Но разве не особая удача для музея, что именно здесь, в этом доме, Достоевский бывал так пронзительно несчастлив, томясь в сомнениях, и так лучезарно счастлив, сломив колебания Исаевой. Для Достоевского Исаева, прожившая почти два года в этом доме, была источником сладостного страдания, а стало быть, и источником творческих взлетов. И взлеты эти, созревая в «кузнецкий период», реализовались лишь много позже, когда ее, реальной, уже не было в живых. У самого входа – звонкая картина Людмилы Статных. Сине-морозная, но уже тронутая предвестием весны мгла. Мчатся тройки – сказано, свадьба такая, что Кузнецк запомнит! Одигитриевская церковь. Еще живая, еще величественная. И на клубящемся облаками небе словно некое знамение, словно хоругвь, обозначение события: «1857 год. Ф. М. Достоевский в Кузнецке». Кузнецкие дни Достоевского – единственное место и единственное короткое мгновение, когда двое обретших друг друга были безоблачно счастливы. Для Достоевского это еще момент триумфа – сломил судьбу, выбран, любим, для Исаевой – момент робкой надежды: вдруг это и в самом деле счастье?! И потому в этом доме очень уютно «чувствуют себя» литографии Николая Статных – парные портреты в овалах. На них – такие степенные, успокоенные, такие верящие в стабильность счастливого мига Достоевские…».

196. Синдром Горячева. Повесть // Огни Кузбасса. – Кемерово, 1988. - № 2. – С. 10-53.

Повесть опубликована в сокращенном варианте. Из рецензии Е. Степановой: «Это произведение продолжает тему, с которой автор выступила в повести «Место в памяти»: судьба человека в науке, а если еще шире – нравственная позиция человека. По страницах повести «Синдром Горячева» проходят судьбы двух ученых: Горячева и Митрофанова. Чем-то герои схожи. Оба ученые, наука для них – сама жизнь. У обои неустроенность житейская, сложные взаимоотношения с коллегами, встреча с женщиной, которая может понять, помочь, стать спасительной опорой… И все же… Профессор Горячев предан науке, и, казалось бы, можно простить ему его чудачества, его образ жизни. Вот он отдает свой научный труд «бедной Лизе» и расчищает ей путь к заведыванию кафедрой, терпит рядом с собой не только бездарного, но и подлого человека ради того, чтобы освободить себя от лишних забот, чтобы спокойно «сидеть в обсерватории и выдавать идеи». Вот и дома рядом с ним чуждый ему по духу человек, его жена. Но зато не надо стоять в очередях за картошкой, не надо удручать себя сомнениями, откуда берется хлеб в городе… А рядом по жизни идет другой человек, Митрофанов. Тоже ученый, тоже одержимый. Жизнь не балует его. Вынужденный переезд в другой город, новый институт, где ограничено научное общение, где непонимание, где, наконец, «закрывают» научную тематику. Отстаивая свою позицию, Митрофанов не отсиживается в башне из слоновой кости. Дорогой ценой приходится платить за свои принципы. Выдержит ли?» (Комсомолец Кузбасса. – 1988. – 11 июня).

197. «Чтобы правда была истиной…» // Иван Селиванов, живописец… Очерки о художнике / Сост. М. Кушникова. – Кемерово: Кн. изд-во, 1988. – С. 88-106.

Сборник, составленный М. Кушниковой о художнике И. Е. Селиванове, содержит ее очерк, основанный на личном знакомстве с Селивановым и его архивом. Из очерка: «В сентябре 1987 года в поселке Инском на веранде дома художника Ивана Егоровича Селиванова листала журнал «Огонек» с репродукциями его работ, представленных весной этого года на выставке в Москве. С журнальной страницы «глаза в глаза» глядел последний, самый пронзительный и мудрый автопортрет Селиванова. Сам же худенький, маленький Иван Егорович свернулся калачиком на лежанке – день был неуютный, осенний, а в доме ремонт. Так что весь скарб и все дела – на веранде. Журнальная статья, в которой настойчиво отмечается, что сейчас, в его восьмидесятилетие, быт Ивана Игоровича устроен так, что дай бог каждому так называемому самодеятельному художнику, и что холст на подрамнике натянут, но уж не те силы и не то здоровье, так что кисть бездействует, - статья эта всколыхнула воспоминания десятилетней давности. О том, как непросто появился в Инском дом художника. И как поздно мы, его земляки, увидели персональную выставку Селиванова. И еще о том, что великая ценность самобытного его таланта двояка: она – в уникальности, присущей любому таланту вообще и каждой человеческой личности в частности; она же – в том, что Селиванов – лишь один из выразителей целого пласта, пусть не очень многочисленных, но тем более «на вес золота», народных талантов…».

1989

198. На протяжении века. Очерки. – Кемерово: Кн. изд-во, 1989. – 190 с., 7000 экз.

Из аннотации к книге: «В краеведческих очерках автор на документальном материале рассказывает о простых и вместе с тем очень характерных для своего времени судьбах людей, раскрывает некоторые новые страницы прошлого Кузнецкого края – на разных исторических этапах – с середины XIX века и до недавнего времени». Герои книги – семейство героя Отечественной войны В. И. Полосухина, чалдонский род Губкиных, краевед В. В.Корноушенко, автор фотолетописи города Кемерово П. Ф. Мельников, кемеровский садовод А. И. Жукова и многие другие. Фотоиллюстрации на 8 с.

199. Некоторые вопросы истории культуры Кузбасса // Исторический опыт социалистического преобразования и дальнейшего развития Кузбасса ( Тезисы научной конференции 26 мая 1989 г.). – Кемерово, 1989. – С. 174-177.

В сжатой тезисной форме рассказывается о наиболее «болючих» проблемах истории кузбасской культуры: «…Молодой индустриальный край – такова постоянная характеристика его (Кузбасса). Отсюда – пренебрежение к аборигенной культуре и к русской культуре края, вплоть до 30-х гг. – официального времени отсчета для т.н. «молодого края»… Названное отношение отразилось прежде всего на состоянии памятников архитектуры и деревянного зодчества… Деревянное зодчество игнорировалось вообще, …тогда как в Кузбассе существует свой собственный Язык деревянных кружев»… Через «бои местного значения» прошел составленный и утвержденный облисполкомом список памятников архитектуры и деревянного зодчества… Значительная часть памятников уже уничтожена. Так, архитектурный ансамбль 80-х гг. XVIII – конца XIX вв. в Старокузнецком районе был бездумно разрушен в пользу пресловутой объездной дороги… Последние 3-4 строения ансамбля удалось буквально отстоять с боем в 1982 г., взять под охрану и начать реставрацию… В удручающем состоянии находятся культовые сооружения… Так, по сей день не решен вопрос с деревянной церковью в Красноселке.., которая, хотя и взята под охрану, однако рушится на глазах. Ишимская церковь.., взятая под охрану… рушится. В не лучшем состоянии находится и Салаирская церковь начала XIX в… Что до предложений возродить традиции художественного литья.., несмотря на обещания, ничего не предпринято..».

200. Патриарх (рубр. (Истоки») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1989. – 5 декабря. То же: // Родник. – Кемерово, 1989. – 4-18 декабря (в сокращении).

Очерк об Альфреде Хейдоке, ученике Н. К. Рериха (с Хейдоком М. Кушникова была знакома лично): «…Эта встреча началась в феврале 1989 года в Москве у телеэкрана. Ленинград показывал «Пятое колесо». Передачу смотрели в полглаза. И вдруг что-то задело-зацепило. В кадре, около кресла, в котором сидел белобородый старец, настороженно, как-то даже «взъерошено» стояла моложавая женщина – горячо доказывая, что «так нельзя», «это издевательство над человеческим достоинством и творчеством». Из разговора явствовало, что старец – я тогда не запомнила его фамилию – ученик Николая Константиновича Рериха, его верный последователь, литератор, автор нескольких сборников рассказов.., а опекает его вот эта женщина, Вертоградова, - он, слепой, диктует ей, она вроде его секретарь. Но вот у них конфисковали машинку, печатать не на чем, тексты, которые они отсылают в разные издательства, пропадают. «Их по дороге перехватывают!» – ожесточенно твердила Вертоградова, и весь ее облик, тон вызывали почему-то не столько сочувствие, сколько необъяснимое раздражение. Может, затравленность ее всковыривала комфортность вечернего чаепития – такой бы разговор не за чаем с тортом слушать. Но это я поняла много позже. Старец больше молчал. По тексту явственно чувствовались купюры. Запомнила необычную фамилию женщины. Запомнила город – Змеиногорск. Дала себе слово, что старца найду. Мысленно творя заклинание – «если Бог даст жизни!». Посколькку старцу – под сто и мне – далеко не двадцать. В августе на красном «Жигуленке» мы отправились на Алтай. К тому времени у нас имелся адрес… Альфред Петрович (в свои 97 лет) – яснейший разум, цепкая память, вельможная простота манер, безукоризненная дикция – типичный представитель российского «серебряного века»…».

1990

201. Комментарий к давно составленному списку // Родник. – Кемерово, 1990. – 16-29 апреля.

Об уничтоженных и сохранившихся храмах Кузбасса: «…Развалины старых храмов – не просто архитектурные руины. Это пепелище души и нравственности народа. Однако сколь ни могуча была рука ниспровергателя, праведная сила народного духа искрой великомученического терпения все же утаилась в этих камнях. И час пришел. Возгорание народной памяти и традиции опыта веры отцов – это вновь обретение нравственно-духовного жизнеустройства, восстановительное строительство храма национального согласия духа и милосердия – главной и единственной силы, способной нас всех не только спасти, но и привести к жизни, исполненной истинно человеческого благообразия и свободы… Перечитываю список (уничтоженных церквей). Следа от следов не осталось после разгрома скольких маленьких сельских церквей, а они строились местными умельцами на средства сельчан. Какой кровавый туман должен был застлать разум россиян в недавней юности, чтобы поднять руку на церковь, где хранились их крестильные купели… Какое лицемерие – поощрительно-запретительное «дозволение» церкви: ладно, существуй! – воспоследовало за последние полвека в России. Как-то мне принесли икону Марии-Оранты, мелко изрезанную ножом, ею пользовались как доской для резки хлеба. Сквозь прорезы еще чуть золотилась тончайшая роспись складок одеяния. А вот теперь новая тревога одолевает. Я была знакома с молодым священником одной из наших церквей. Он прикатил ко мне на мотоцикле в моднейшем кожаном пиджаке и из кейса извлек баночку красной икры: угощайтесь! Он гордился своими «возможностями». Сейчас слушаю так часто звучащий впопад и невпопад колокольный звон, вторящий при малейшей возможности телепередачам, слушаю воскресную проповедь, которой не верю, потому что отнюдь не всегда несут ее уста праведников… И думаю: за рьяным следованием ритуалам, за стремительным броском маятника общес-твенной мысли в противоположную сторону не превратилась бы вера в моду. Нет, я не кощунствую, я опасаюсь! А главное – за всем этим о душе бы не забыть, о вере в высшее нравственное начало и о том, что угодный небу храм – поскольку единственно надежный (его уж не сломать и не сокрушить!) – в сердце каждого из нас. Если он есть…».

202. Кузнецкая обитель Федора Достоевского (рубр. «Духовные ценности») // Кузбасс. – Кемерово, 1990. – 21 декабря.

Статья, посвященная подготовке юбилея Ф.М. Достоевского в Кузбассе, проиллюстрирована фотоснимком кемеровского самобытного художника Германа Захарова на фоне его известной картины «Кузнецкий венец» (парное изображение Достоевского и его первой жены Исаевой). Из статьи: «Думается, Новокузнецку более, чем какому иному городу, связанному с этим именем, пристало отметить этот юбилей. Ибо после долгих раздумий действительно столь уж значительную роль в жизни и творчестве писателя сыграли немногие проведенные им в Кузнецке дни, после сомнений, стоит ли «открывать музей везде, где у писателя бывали романы» (и такие доводы приходилось слышать), после попыток убедить общественность в том, что «домик Достоевского» затоплен паводком 1977 года, после всего этого… музей Достоевского все же был открыт… На первых порах литературный музей Достоевского существовал как филиал Новокузнецкого краеведческого. Именно существовал. В ту пору экспозиция мало отвечала – замыслу, мерилом ее успеха, как и любого иного мероприятия тех лет, служила «освоенная сумма». А суммы были затрачены немалые – многие экспонаты, из коих предостаточно вовсе не нужных, не адекватных ни по времени, ни по социальной принадлежности обитателей дома, закупались «не глядя»… Погрешу против истины, если скажу, что в музей валом валили посетители, но все же свою роль в культурной жизни города и области он сыграл… Но следует ли этот музей оставлять в подчинении краеведческого? Ведь «тема Достоевского» отнюдь не «краеведческий мотив», и кузнецкая драма писателя… «тянет» на самостоятельный литературный музей…»

203. Кузнецкие дни Федора Достоевского.– Кемерово: Кн. изд-во, 1990.– 104 с., 3000 экз.

Аннотация к книге: «Очерк о недостаточно изученных страницах жизни Ф. М. Достоевского, связанных с Кузнецком, о том, как отношения и брак его с М. Д. Исаевой, с которой он был обвенчан в Кузнецке, отразились на творчестве писателя». Книга снабжена послесловием кандидата филологических наук, старшего научного сотрудника государственного литературного музея Г. В. Коган. Фотоиллюстрации на 8 с. Библиография 16 названий. В приложениях: статья В. Ф. Булгакова «Ф. М. Достоевский в Кузнецке» (1904), «Обыск браный № 17» (1857), письмо подполковника Белихова кузнецким священнослужителям с просьбой об обвенчании браком Ф. М. Достоевского и М. Д. Исаевой.

204. Плач золотых звонниц… (рубр. «Истоки») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1990. – 10 апреля.

О варварском отношении в советские поры к церквам – памятникам истории и архитектуры нашего края: «…В Кузнецке увидела руины Преображенского собора и Надвратной церкви. Новокузнецкие краеведы К.А. Воронин и А.И. Полосухин наперебой рассказывали о мытарствах обоих сооружений. В том числе и о том, что собор, возможно, реставрируют под шикарный ресторан с названием «Старая крепость». В очередной телепередаче цикла «Музейные живые экспонаты» я допустила крамолу: высказалась, что при таком раскладе в Доме Достоевского открыть бы бар, в котором подавать «котлеты по-Идиотски», а танцплощадку в Саду алюминщиков, что, как известно, находится на старом Кузнецком кладбище, назвать бы «На бабулиных косточках». Стоял год 1977-й – мне пришлось объясняться с должностными лицами. И, уже совершенно озлившись, я отправилась к тогдашнему новокузнецкому зампреду горисполкома, он же, по чину – председатель местного отделения ВООПИК, принялся меня убеждать: что, мол, вы так уж за эти развалины горой встали, в них ни старины, ни красоты. И посоветовал мне лучше съездить в Ильинку… В Ильинку я, конечно, отправилась.., но… видела только полуразрушенную каменную Ильинскую церковь, в которой был склад для комбикормов – обычная судьба сельских храмов. С председателем сельсовета – в тельняшке, с лихим, хоть и седеющим чубом – у меня состоялась знаменательная беседа. «Скажите, а почему вы ничего не рассказываете о вашей прекрасной церкви? – спросила я. Председатель поглядел на меня недоверчиво, потом, как-то робко щурясь, ответил вопросом же: «А что – уже можно?». Церковь я в список внесла в 1980 г. В сентябре 1987-го в ней побывала. Теперь в ней даже не склад – пустует она, рушится на глазах», - так записала в путевом дневнике, который много лет веду. Недавно услышала, что ее, многострадальную, передали наконец церкви, равно и Преображенский собор. О Надвратной бы еще крепостной церкви в Кузнецке подумать, все-таки полтора века ей!.. В Салаире – была наслышана – дивная церковь. Вернее, ее останки. Реальность превзошла ожидания – красавица-церковь… сохранила свой благородный абрис, свои ажурные кресты. Увы, в документах яснее ясного: «Церковь в Салаире ценности не представляет… Стоит на территории, богатой серебром, там ведутся разработки». Однако, чудом заручившись соответствующей бумагой, внесла церковь в заветный охранный список. Что, впрочем, по сей день никак участи церкви не облегчило, только что не взорвали ее, хотя подрыли почву чуть не под фундамент… Прекрасно сохранившаяся красного камня с белыми нарядными окантовками стояла в Тайге церковь. Она входила некогда в привокзальный комплекс, построенный по проекту Гарина-Михайловского… Там был вещевой склад. По мозаичному полу, скрежеща торчащим гвоздем, волокли ящик с ушанками и рукавицами… Вернувшись, рассказала в областном Совете о церкви и о возможностях ее использования… Тайгинский горком партии дал разъяснения: «Старые большевики обижаются, что, мол, за дела, мы громили-громили, не догромили, а вы, значит, реставрировать надумали, значит, неправильно мы громили? Уж повременим лучше, не так уж их и много осталось, старых большевиков, годы идут все-таки…». В селе Красноселка Яшкинского района красавица – деревянная церковь, строенная на шипах, высилась, вздымая в небо сияющие на солнце пять крестов. Пять из семи. Собственно, по этому поводу я сюда и отправилась. Сигнал поступил: один крест давно спилили, думали, золотой, а увидели бронзовый – выбросили; второй же вот только сейчас украли. Попасть в церковь удалось с трудом. Стоял 1979-й. Пришлось требовать в сельсовете милиционера, чтоб снял замки. Иконостас стоял пустой – «иконы давно утащили», - заверяли меня, косясь на груды зерна (в церкви был зерносклад, в нее беспощадно въезжали грузовики – зерно ссыпали). «А если поискать?» – напирала. Словом, из-под зерна вытащили две иконы на досках, поразившие самобытностью письма. Глаза же – гвоздем выковырены, из-за того, видно, не унесли их любители старины – «товарный вид» пострадал. В сельсовете, хоть и с трудом, составили акт о расхищении иконо-стаса. Обе иконы оставили на хранение под расписку, их потом областной краеведческий музей приютил. С крестом же дело было сложнее – милиционер конфузился: не знает, не ведает… На обратном пути шофер рассказал: на могилке недавно почившего родственника водрузил недостающий крест то ли сам милиционер, то ли кто из его родни, так что не ищите, мол, не най-дете… Церковь в «охранную грамоту» я внесла. Сейчас, говорят, ей уготовано благоприятное будущее. Дай-то Бог! В селе Зеледеево Юргинского района видела, как грузовик въезжал в деревянную церковь, правда, без куполов, но в добротной сохранности. Строение сотрясалось, стонало, жаловалось… А тут еще ранней осенью попала я в Ишим Яйского района. На фоне сизых клубящихся облаков руины каменной церкви вздымали к небу полуразрушенные стены… У самых стен – капустные грядки. «Здесь погост был, так земля что хочешь родит!» – объяснили сельчане. Чья капуста? А председателя сельсовета. Свинарев его фамилия. Пошли к Свинареву. Ирония судьбы – открыв калитку, увидели во дворе закутки, а в них штук двадцать свиней, которые встретили нас, возмущенно всхрюкивая… Дед Свинарев рассказывал: по преданию, в этой церкви декабристы молились, Радищев тоже. Его, деда, самого в ней крестили. А в 30-е годы указ вышел – ломать ее…».

205. Свет таланта (памяти художника Н. Эйкеля) // Родник. – Кемерово, 1990. – 3-16 сентября.

О художнике Эйкеле: «…Эйкелевский момент как-то внезапно вспыхнул на культурной карте области. Во многом этой вспышке способствовала состоявшаяся двумя годами раньше персональная выставка И. Е. Селиванова. Она как бы возбудила, с одной стороны, интерес рядового зрителя к работам так называемых самодеятельных художников, посеяв уверенность, что слово «самодеятельный» ничуть не принижает качество творчества. С другой стороны, выставка Селиванова и вызванный ею огромный интерес вселили уверенность в художников-любителей, что их работы самоценны и нужны зрителю… Некоторым Н. Я. Эйкель казался человеком язвительным и даже желчным. Очевидно, это на поверхностный, не пристальный взгляд. Впрочем, язвительность – давно испытанная защитная маска для израненной души. Работы его как-то не вязались по звучности колорита, по поэтичности видения с его ироничным подшучиванием над всем и вся, и прежде всего над самим собой… Если бы пыталась изобразить художника Эйкеля с помощью символа, это был бы диковинный иероглиф, похожий на туго скрученный сияющий жгут, свернутый и многажды перевязанный мертвыми узлами и вдобавок втиснутый в шершавую малопритягательную скорлупу. Таким, очевидно, Эйкеля и знали. Под свою скорлупу пускал он, конечно же, немногих. Мне довелось беседовать несколько вечеров с супругой ныне покойного художника. с милейшей женщиной, с которой он душа в душу прожил много лет. Похоже, однако, что и для нее то сияние, что скрывалось под скорлупой, было не вполне доступным… И где он только не работал, и кем только не работал! Листая трудовую книжку художника Эйкеля, я испытала стыд. Так что же с нами происходит? И как исправить непоправимое, какой мерой раскаяния сгладить ушибы души тех, кто выжил, какой мерой почитания воздать памяти тех, кто не выстоял? Каждому, каждому… Чтобы не повторились впредь драматические судьбы И. Селиванова, Н. Эйкеля и стольких других…».

206. Счастливые и грозные кузнецкие дни // Три имени: Федор Достоевский, Василий Федоров, Владимир Чивилихин. – Кемерово: Кн. изд-во, 1990. – С. 5-46.

Очерк о жизни и творчестве Ф. М. Достоевского касается «кузнецкого периода» и «кузнецкого венца» великого писателя. «Исаева, - пишет автор, - встретила Достоевского не в дни величия, и не оно влекло ее к нему… Будучи незаурядной, не вписывающейся ни в свое время, ни в свои обстоятельства натурой, и ничуть не уступая даже в «колоритности» таким фигурам, как Суслова и Корвин-Круковская, Исаева была, очевидно, значительнее их… Насколько труднее было Исаевой не только быть, но и оставаться незаурядной в ее обстоятельствах!.. Очевидно, значительность ее характера и богатство духа были врожденными, и потому общение с ней обогащало окружающих… Многие современники Достоевского считали, что произведения, написанные в трудные времена, еще в бытность Исаевой, гораздо лучше отшлифованы, чем те, что были написаны в более благополучные годы… Кузнецк – это особая веха в творчестве Достоевского. Здесь завершилось ученичество «обнажения человеческой души…».

207. Что индусу хорошо… (рубр. «Полемические заметки») // Кузбасс. – Кемерово, 1990. – 18 декабря.

Об особенностях российского менталитета начала 90-х гг., о повальном увлечении кришнаизмом, агни-йогой и «Камасутрой», которое автор называет явлением временным, и приводит «примеры из жизни»: «…Много лет назад, когда хата-йона была чуть не запретным понятием, мой знакомый, ведущий научный сотрудник крупного НИИ, объявил супруге, что переходит на сыроедение, и по утрам десять минут стоял на голове. На недоуменные вопросы отвечал, что «серьезное занялся йогой» и что ввиду предстоящей работы над докторской диссертацией надо копить положительную энергию. Увлечение усиливалось из года в год, йога требовала все больше времени, так что по сей день докторскую мой знакомый не написал, хотя, по его предположениям, энергии должен был накопить предостаточно. Есть пословица: что русскому хорошо, то французу смерть… Что хорошо, полезно и похвально для индуса в благодатном климате, при котором в жару есть не хочется, да и не работается, так что времени и расположения к созерцательности хватает, то для человека активно работающего в холодном климате, едва ли пригодно…».

1991

208. Большое «малое искусство» (рубр. «Заметки коллекционера») // Родник. – Кемерово, 1991. – 11-17 февраля.

О духовном поле, которое несут в себе старые вещи: «…Кому нужны эти кошелечки, открытки, записочки? А между тем… Ощутив непередаваемое – непрерывность цепи поколений, человек неизбежно стремится узнать, а какими были его предшественники, те, что создали дворцы, картины, скульптуры, и те, что любили и хранили созданное настолько, что донесли до нас эстафету искусства за много столетий. И тогда приходит черед «малой истории» и так называемых «малых жанров» искусства сказать свое слово. И вдруг оказывается, что о судьбе художника много больше расскажет случайно восстановленная по осколочкам писем и воспоминаний история создания какой-нибудь картины, чем освященный временем учебник, и что «оживить» только что увиденные музейные экспонаты помогут именно «маленькие памятники»: визитные карточки, экслибрисы, поздравительные открытки, о которых далеко не всегда говорят как о полноправных предметах искусства… А между тем именно они, «малые памятники», создают климат века, тот микромир, что определяет настроение, вкус, эстетический уровень поколений. Именно по легким зарисовкам, по эскизам костюмов, по торопливо начертанным строчкам на визитной карточке, по «брифкопфу» – эпиграфу к письму, по выбранной «со значением» открытке, которая сейчас именуется «пер фелице» («на счастье»), а раньше просто называлась поздравительной или видовой карточкой, по девизу владельца библиотеки воссоздается мозаи-ка общества и мозаика века – не в массовом понятии «человечество», а в неожиданно востребованном, столь нужном понятии «человек, часть человечества» и даже того более – «человек среди людей». Познание человека – детища своего времени через вещи, наиболее близко ему принадлежавшие и наиболее полно отражавшие его быт, - увлекательное путешествие по истории, по искусству, по обществоведению. В нем путеводным Вергилием становятся уже не монументы, не Моисей и Давид, а тончайшая чеканка дверного замка, не фрески, украшающие потолки Ватикана, а какой-нибудь водяной знак на бумаге…».

209. Времени вопреки (рубр. «выставки») // Кузбасс. – Кемерово, 1991. – 28 мая.

О художественной выставке в областном краеведческом музее: «…В русле Всероссийского Славянского хода в областном краеведческом музее открыта выставка, объединяющая древнерусскую живопись, современные копии с древних икон художницы-палешанки из Новокузнецка Аллы Фомченко, факсимильные воспроизведения с картин художника-самородка Ивана Егоровича Селиванова, которым гордится наш край (хотя и с трагическим опозданием), впечатляющий маленький триптих молодого кемеровского художника Алексея Баранова «Христос, Понтий Пилат и Иуда». Стержнем же выставки служат новые работы кемеровского художника Германа Захарова. Такое объединение работ не случайно. Идея выставки ясна: наиболее выразительная ветвь славянского искусства – это древнерусская живопись, икона. Ее традицию наиболее чутко подхватывают старинные народные промыслы – точнее и ярче других именно палех. Самородки же, подобные Селиванову, вообще генно несут в себе традиционное народное видение мира – недаром же во время оно прежде всего сопоставление с «пермскими богами», деревянной скульптурой XVII века, приходило на ум при виде селивановских работ. Но как же продолжена могучая традиционная нить древнерусской живописи сегодня? Ответом служат монументальные панно Германа Захарова: Сергий Радонежский, Георгий Победоносец, истовые и святоносные хранители Духа: парафраза древней Оранты – «Богоматери Молящей» с младенцем во чреве – одна из наиболее эмоциональных новых работ Захарова. Запрокинув голову, взывая к небесам, из глуби зала мчится к нам современная, может, армянская, может, литовская Оранта, на фоне пожарищ и рухнувших храмов, пытаясь спасти свое дитя…».

210. Время вздохнуло… (рубр. «Заметки с выставки») // Кузбасс. – Кемерово, 1991. – 12 сентября.

О выставке церковного прикладного искусства и церковной утвари: «…Это выставка-напоминание, выставка-ликование, выставка-поучение… Видела я нынче в музее купель. Вспомнила, как мои московские друзья в 1982 году привезли в наши края маленького сына. И окрестили его в Топках. Подальше от Москвы и даже от Кемерова – престижные службы вязали по рукам и ногам. Мы с Ю. А. Кушниковым были крестными. И потом долго обсуждали, не аукнется ли такая наша акция на и без того драматично сложившейся судьбе Ю. А. Кушникова – невостребованного ученого. Но я о другом. Купели в Топках не было, а так, некая импровизация. Потому что купели опять же покрушили в экстазе взаимоуничтожения 73 года тому назад. Крушили и позднее. В селе Ишим казнь некогда двухвековой великолепной церкви довершили уже в 50-х годах. Так что приглушенное и таинственное «Господи, помилуй» во время осмотра выставки звучало куда как кстати…».

211. Встречи с Русью (рубр. «Выставки») // Явь. – Кемерово, 1991. – 24-30 мая.

О выставке картин в кареведческом музее, приуроченной к Всероссийскому славянскому ходу: «…Вы не узнали ее? Скорбная, кроткая, прощающая, но все помнящая, - это Русь на родном пепелище глядит с центральной створки триптиха Германа Захарова «Гулаг»… Здесь же, в продуманном смысловом соседстве мы видим работы палехской художницы (ныне новокузнецкой) Аллы Фомченко, факсимильные воспроизведения с картин известного художника-самородка Ивана Егоровича Селиванова, полвека трудившегося в Кузбассе и познавшего блистательное признание в своем крае лишь незадолго до смерти. Причудливые судьбы художников соединились на этой выставке, где, вооруженный огненным мечом, Архистратиг Михаил взирает на нас с потемневшей трехвековой доски и празднично сияют золочением и лазурью древние кресты…».

212. Гадание на фарфоре (рубр. «Заметки с выставки») // Родник. – Кемерово, 1991. – 21 октября – 3 ноября.

О выставке старинного русского фарфора М. Кушникова пишет с тем большим оживлением, что в ее коллекции представлены вещи куда более редкостные. Особенно приятно писать автору о фарфоре XVIII века (ломоносовский и екатерининский фарфор из коллекции Кушниковой в аналогах если и можно встретить в современных антикварных магазинах, то – крайне редко): «…Ломоносов, в трудах, создает фарфор с белым блестящим черепком. Императорский фарфоровый завод обеспечивает двор собственными изделиями. Но – что за черные пятнышки на белейшей поверхности? Это «мушки» – следы древесного угля, неизбежные при еще плохо освоенном обжиге. Досадное явление в XVIII веке – сейчас отрада коллекционера: свидетельство подлинной принадлежности к «утру фарфора». Вот они – ослепительно-белые изделия Императорского завода. Какая скромная тарелка – изящно изогнутая голубая лента-каемка и два-три небрежно брошенных по полю цветка. Почему бы? А еще не устали восхищаться достижением: освоили наконец белейший черепок. Так не закрывать же его красками!..»

213. «Где цвел тутовник, шумит волна, но мастерство бессмертно» (рубр. «Заметки с выставки») // Кузбасс. – Кемерово, 1991. – 21 сентября.

Размышления, навеянные выставкой китайского искусства в областной картинной галерее: «…К сожалению, представителей «китайской стороны» на выставке не встретила. И пока осматривала экспозицию, по залам прошло человек шесть, не больше. Удивительно, как мало мы любопытны к истинно традиционным культурам, своей и чужим… Впрочем, такая же горькая мысль невольно посещает после выставки прикладного искусства церковного назначения в краеведческом музее – как уже писали, там мы видим в основном старательные воспроизведения, потому что оригиналы уничтожены в былых политических шквалах, а племя старых мастеров повымерло, молодые же последователи в свое время нередко меняли кисть и резец на штык, о сотворении красоты забывая напрочь… Посидела около книги отзывов. Ничего не записала. Хотя в памяти настойчиво звучало: «Восточный ветер – радость прежних дней – приносит запах слабый орхидей»…».

214. «Грозное чувство» Федора Достоевского // Родник. – Кемерово, 1991. – 3-16 июня.

К 170-летнему юбилею Ф. М. Достоевского: «…С Кузнецком связана одна из счастливейших и сложнейших страниц в жизни великого русского писателя. Здесь с 1855 по 1857 гг. проживала Мария Дмитриевна Исаева, к которой Достоевский несколько раз приезжал из Семипалатинска и о которой обвенчался… в Кузнецке. «Грозное чувство» – так называл Достоевский свою любовь к М. Д. Исаевой, умершей в 1864 г., - отложило явственный отпечаток на все последующее творчество писателя. Тем не менее брак этот оказался далеко не счастливым, хотя для Достоевского дорога была, возможно, именно «сладость страдания», которую он черпал в общении с М. Д. Исаевой. Развязка романа представляет загадку, и многие литераторы касались ее, выдвигая версии разгадок… Почему же так неожиданно, так поспешно дописана в жизни Достоевского глава «Исаева»? Еще десять лет назад лишь робко намечались вешки, хоть сколько-нибудь помогавшие понять, почему столь страстное стремление друг к другу, соединившее наконец Достоевского с его избранницей, почти тотчас же изжило себя. Была гипотеза: «Поединок». Два человека, равно независимые, с равно сильным характером, оказываются связанными повседневной жизнью. Известно, самое жестокое испытание чувства – будни. По несостоятельности, болезни… своего первого супруга Мария Дмитриевна долгие годы была «главой семьи». И вот – возвращение в Семипалатинск… Казалось бы, судьба дарует Достоевским маленький триумф. Что же встало между ними?.. Некая защелка в сердцах закрывает доступ к чувству. Чувство умирает за отсутствием доверительной непринужденности, которая создает единственно приемлемый для чувства климат…».

215. Диалоги в старом зале (рубр. «Нашей истории строки», «Город и мы») // Добрый вечер, Кемерово, 1991. – 7 сентября.

О кемеровском Дворце Труда – памятнике истории и архитектуры: «…Оказалось, здание Дворца Труда и правда никак не напоминало само себя на фотографиях из архива Павла Федоровича Мельникова… Оштукатуренное и выкрашенное сукровично-розовой краской, оно, похоже, само уже забыло о бутовом камне, из которого его строили, о нарядных белых «окантовках» которые камень так выгодно оттеняли, да и вообще вряд ли это довольно-таки запущенное здание могло напомнить о поре, когда оно было центром культуры молодого города… Сегодня понимаю трагичность поколения, вера которого оказалась ложной, а жертвы – напрасными. Да и настоящие люди оказались совсем по другую сторону баррикады… Как много еще должно пройти десятилетий, - думаю, - чтобы мы в полной мере могли осознать, что история – необязательно пятьсот лет назад, а вот она, рядом, - полвека тому, тридцать, десять лет назад… А мы скупимся на мемориальные доски или развешиваем там, где бы вовсе не надо… Немало еще лестных слов высказывается о Дворце труда и, конечно же, о великолепной акустике зала, где мы находимся, но вопрос, кто поможет Дворцу, повисает в воздухе. Архитекторы по-домашнему примериваются, нужно ли делать ремонт здания, или лучше подождать пяток лет, пока составят проект реставрации, а тогда уж «по уму» Дворец отреставрировать «один к одному»… И я подумала, что же это такое – цепочка памяти – совесть? Если не помнишь отчества деда, чего же стесняться поступать так или этак – ведь уже не спросишь себя, как бы на это посмотрел дед, не сравнишь – а он как бы сделал? А коли так – чего беспокоиться, каков будет суд потомков? Мы же сами их научили – предков не помнят. И выходит – у нас есть единственное «сегодня», которое так важно сделать как можно комфортнее. Раз мы «вчера» отринули, значит, то же сделают потомки – отринут нас. И, стало быть, «завтра» для нас отсутствует. И тогда чего же ограничивать себя в средствах, уютно обживая свое коротенькое человеческое «сегодня»?.. Из ответа горисполкома от 12 декабря 1983 года на наш запрос мы узнали, что с июня 12 декабря 1983 года на наш запрос мы узнали, что с июня текущего года реставрацией Дворца труда занимается такое-то РСУ-11 такого-то треста, и что за истекшие до декабря полгода «полностью освоена половина суммы, предусмотренной на проведение работ»… Но вот год 1987-й. Из очередного постановления X кемеровской областной конференции ВООПИК мы с удивлением узнаем, что «начинается реставрация… Дворца труда в г. Кемерово». Так когда же она началась, реставрация? В 1983 году, когда уже освоена была половина денег, отпущенных на возрождение памятника республиканского значения, или только лишь начинается сейчас, четыре года спустя?.. Есть понятие – «боль сердца». Без нее даже самые маленькие сложности вырастают в непреодолимые преграды. Боль сердца, боль сердца… - очень важное понятие! Применительно к облику Дворца труда – особо. Ибо состояние его мало чем изменилось по сю пору. Какие суммы бы ни «освоили» за эти годы. Можно сторублевку сжечь на свечке. Тоже ведь освоение, только – что толку?..»

216. Дуэль с лингвистикой (Письмо к старому другу) (рубр. «О нравственности и нравах») // Благовест. – Кемерово, 1991. - № 1. – С. 2.

О парадоксах «нового времени»: «…Нас настигла свобода в момент абсолютной неподготовленности постичь, для чего именно она нам нужна. Потому что она, свобода, двояка, может быть самоцелью: для разрушения, а может – и средством: для созидания. Мы наивно в ней видели цель. Помню телесъемки в предальнем селе. Все норовят показать тебе «расписное христово яичко», а ты видишь – у одинокой старухи крыша течет и никому дела нет. А некая тетя Дуся уже полмесяца лежит в «леднике», потому что хоронить ее некому – «пришлая» она. Да не осмеют меня коллеги – многоопытные в двадцать, разочарованные к тридцати, а в сорок дряхлые духом, - я люблю старые фильмы, где наивно страдают «Сердца четырех», и так понарошку «Иван Антонович сердится» и прощает, и все для всех хорошо кончается. Люди вдоволь настрадались – они хотели верить и верили, что все будет хорошо, должно быть хорошо. И эта их вера еще до недавних пор освещала всех нас, мятущихся по пустякам и так вальяжно ничего ни во что не ставящих по сей день, напрочь утратив драгоценный дар: пусть неправильно – но мочь верить… Знаешь, я всерьез увлеклась лингвистикой. Скажешь, нашла время. А ты приглядись: какие странные трансформации переживают извечные слова? Принципиальность в «застой» – синоним вздорности, убежденность – слыла «максимализмом», причем с уверенностью, что это «плохое слово», честь – звалась «гонором». А слово «сатисфакция», которое сопутствовало Пушкину до Черной Речки, - вообще анахронизм, и до недавних пор произносили его с усмешкой…».

217. «И муки поиска, и радость…» // Родник. – Кемерово, 1991. – 4-17 ноября.

Мысли, навеянные просмотром картин кемеровского художника Павла Чернова: «…Он – на волне натюрморта… Один за другим показывает натюрморты-цветы. Такая лавина цвета! Такой шквал сияния! Поразили «Маки». Они пылают. Они «рвутся» с холста. Они почти осязаемы. Потом – пейзажи. Осень. Еще осень. Багрово-золотистые цветовые симфонии сродни музыке. Немножко печальные. И такие торжествующие в своем щедром финале, опаленные осенью деревья. И черемуха. Колдовская, холодноватая, предвечерняя черемуха… Очень помню, как еще совсем недавно само слово «академизм» было ох как нелестно для художника. При том, что стены мастерских наводняли серо-болотистые шахтерские робы с землисто-зеленоватыми, неестественно маленькими лицами над мощными плечами (шахтеры же!). Очень помню, как апология некрасивости и «грязности» колориста считалась эталоном надежного социалистического искусства («рабочая тематика», «индустриальный пейзаж»). Представляю, как от глаз подальше висели в ту пору сияющие портреты небес и облаков, эти вольные кони на вольной воле (академизм же!)… Я очень помню, как блистательная техника портретов XVIII века считалась «зализанностью» и осанну пели шершавым мазкам, которые наносились, бывало, не кистью, а чуть ли не пальцем. Большого мастерства не требовалось, а чудно получалось. Тоже поиск «своего лица», что скажешь…».

218. К вопросу об объездных дорогах и памяти // Родник. – Кемерово, 1991. – 8-21 июля.

Об уничтожении памятников истории в Кузбассе: «…В течение последних пятнадцати лет на наших глазах активно довершалось уничтожение памятников материальной культуры нашего края. В первую очередь пострадали старинные и традиционные культурные центры Кузбасса – Кузнецк и Мариинск. О Мариинске – разговор особый. Но – Старый Кузнецк… А случилось так, что в 60-е годы объездная дорога в Новокузнецке проще и дешевле всего улеглась на проектных синьках прямо через сердце Старого Кузнецка. Так с лица земли стерты были памятники градостроительства XVIII века – цельный комплекс исторически сложившегося центра старинного сибирского города… В 60-е годы старожил Кузнецка и неутомимый радетель его культуры Антон Иванович Полосухин составил «биографическую справку» старинных зданий, расположенных на Базарной площади и на Народной улице Старокузнецка, с подробной их датировкой и аннотацией. Так честный и доверчивый историк пытался защитить дорогие сердце памятники родного города от нависшей угрозы: от названной объездной дороги. Справка, подписанная также и тогдашним директором краеведческого музея… передана была «для сведения» в Новокузнецкий горисполком. Увы – тщетно. В 1976 году А. И. Полосухин прислал мне копию названной справки: против многих перечисленных в ней объектов – приписка: снесено тогда-то. Это было время, когда под угрозой стояли последние «останки» упомянутого выше комплекса XVIII – нач. XIX вв., большая часть которого построена была «каменных дел мастером» Почекуниным… Последовавшая серия публикаций в газетах «Кузбасс» и «Комсомолец Кузбасса», равно как и несколько телепередач, похоже, никого не впечатляли. В 1977 году началось наступление на память о Достоевском. Заявленная на телевидении передача, посвященная 120-летию кузнецкого венчания великого писателя, была приостановлена, «просеяна и провеяна» и лишь с большой опаской вышла в эфир. Сохранять «дом Достоевского», где в ту пору находилась библиотека, никто всерьез не собирался, а тут речь повели о создании музея имени писателя… Случился паводок. Не без облегчения «компетентные органы», притворно сокрушаясь, предлагали не поминать более злосчастный дом и «не сыпать соль на раны» – стихии вмешались. Приехав в Кузнецк, убедилась, что затопление – ложь, и дом стоит целехонький. После чего не единожды о том поминалось все в том же контексте: быть или не быть музею Достоевского. «Грозное чувство» писателя, отложившее неизгладимый отпечаток на большую часть его последующего творчества, было объявлено мимолетным эпизодом, «так не каждому же писательскому приключению посвящать музей!». Тем временем объездная дорога, как Молох, пожирала и заглатывала остатки Кузнецкого градостроительного комплекса, а в 1979 году так называемая «лиственница Достоевского» помешала стреле башенного крана – лиственницу срубили. Дорога уже разверзла челюсти около бывшего Казначейства, уездного училища, здания «Копикуза»… Что до собора Преображения… - он, перестав быть пекарней и опустев, сиротливо вздымал к хмурому небу полуразрушенные стены… Эти здания удалось отстоять. Равно – отстоять Собор от участи ресторана под названием «Старая крепость» – была и такая «вдохновенная» задумка… Принимались решения и, как нередко случалось, тут же забывались. И вскоре принимались новые – на ту же тему. Бывало и хлеще: принималось решение о реставрации дома Достоевского и – параллельно комиссия устанавливала чрезмерный его износ, и вот уж следовало предложение: дом «раскатать по бревнышкам и перетащить на Соборную площадь» в лихо задуманную в ту пору «резервацию» для памятников, сплошь заселенную бутафорскими макетами… И так – много лет подряд… В 1980 году после специального обращения Кемеровской организации Союза писателей и директора Московского Дома Достоевского, известного достоевсковеда Г. В. Ко-гана в Министерство культуры РСФСР, многоспорный музей в Кузнецке был открыт. И даже некоторое время работал. До очередной реконструкции, которая длится по сей день…».

219. Кладбищенский детектив // Родник. – Кемерово, 1991. – 22 июля – 4 августа.

Рассказ о том, как местные власти разрушили мраморное надгробие на могиле известного в стране художника-примитивиста Ивана Егоровича Селиванова, сооруженного по его предсмертной письменной просьбе, адресованной М. Кушниковой, Ф. Монакову и М. Литвякову. Из очерка: «В марте 1988 года Селиванова не стало… В январе 1990 года я заказала плиту для надгробия Ивана Егоровича. Текст на плите гласил: «Иван Селиванов, сын Егоров, живописец». А также: «…Чтобы правда была истиной» – фрагмент из дневниковых записей художника и едва ли не главное кредо его жизни… В июне 1990 г. по моему эскизу надгробие было установлено и, думается, получилось вполне достойное. Наших гонораров, добавленных к селивановскому (за книгу «Иван Селиванов, живописец…», - сост.) едва хватило… В декабре 1990 г. в газете «Кузбасс» прочла заметку о том, что могила художника Селиванова – в запустении и что наши лидеры культуры решили заказать скульптуру… Поразило утверждение о забытости могилы – ведь с полгода как там стояло надгробие, - равно и беспомощность изображенной на фото работы. В начале 1991 года на очередном президиуме СФК вынуждена была напомнить, что надгробие существует… и что разрушать его – грех. Меня заверили, что кощунства не воспоследует. В июне сего 1991 года искусствовед Иванова Галина Степановна из Новокузнецка побывала в Инском. Надгробия не существует, ограда и плита исчезли, могилу сровнял с землей, и пресловутая скульптура там все-таки водружена. По оценке искусствоведа, «нечто вроде бодрого Деда Мороза, только без мешка с игрушками…». Самым же «детективным» было то, что прозвучало буквально «из уст да в уши»: чего-де тревожиться, никакого надгробия вообще не существовало, могила в запустении… Такая повелась традиция в нашем крае. Издавна. Еще с тех пор, как на старом Кузнецком кладбище устроили Сад алюминщиков с танцплощадкой…».

220. Листая памятки войны (рубр. «Прошлое») // Кузбасс. – Кемерово, 1991. – 9 мая.

Статья призывает сочувственно относиться к погибшим во время войны – как русским, так и немцам. И та, и другая воюющие стороны верили «не тем» идеалам, но никакие идеалы не могут ни окупить, ни оправдать бесчисленные жертвы: «…Что до нас, сегодняшних, то не грех бы вспомнить: «любовь к отеческим гробам», «милость к павшим» и «незабвение героев». Кто сказал, что это для военной годины и вообще сугубо побудительный лозунг? «Любовь к отеческим гробам», стало быть… А как же осквернение могил, братских захоронений, памятников, мемориалов?.. «Милость к павшим»… А мы старательно сравниваем с землей могилы немецких солдат, мальчишек, одурманенных полвека назад идеологической проработкой… Полвека – достаточный срок, чтобы исторический акт стал историческим явлением. Не претендуя на непогрешимость суждения, автор утверждает: всяк, прошедший все восемь военных кругов и выживший, более того, сумевший вновь вписаться в мирные дни, - герой… Осторожно: рядом с нами, все более робко, все более как бы прижизненно стираясь в памяти, сосуществуют герои, которых все меньше, все меньше…». Тема войны нашла продолжение в творчестве М. Кушниковой впоследствии, в ее автобиографической повести «Встреча с фантомами» (воспоминания автора периода военной эвакуации), равно и в период, когда она усердно проталкивает в печать очерк Г. Васильевой, посвященный пребыванию в немецком «плену», о котором Васильева вспоминает как о лучших годах своей жизни. Эти материалы лишены патетических ноток и нарочито «приземлены», так же как и публикация писем военной поры одного элитного кемеровского семейства, приведенных автором в первом томе «Страниц истории города Кемерово».

221. На фоне триптиха // Родник. – Кемерово, 1991. – 20 мая – 2 июня. - № 13.

О кемеровском художнике Филичеве, который раньше писал портреты строителей БАМа, а потом «перестроился» и стал вдохновляться «богоугодными» сюжетами: «был в Киеве, посетил Лавру. Привез множество этюдов. Нет, пока еще завершенной картины не получается…».

222. О любви к родному городу // Родник. – Кемерово, 1991. – 8-20 октября.

Анонсируется выход в свет знаменитой рукописи Вениамина Булгакова: «…В Кемеровском книжном издательстве выходит книга «В том давнем Кузнецке…» по рукописи Вениамина Булгакова. Вениамин и Валентин Булгаковы (последний – секретарь Л. Н. Толстого) были уроженцами Кузнецка… В 60-е годы и в течение многих лет переписка связывала Кузнецк и Ясную Поляну… Рукопись Вениамина Федоровича Булгакова «Далекое детство» и «Годы отрочества» как бы объяснение в любви к родному городу и отчему дому. Куда бы ни уезжал он из Кузнецка, родной город жил в его памяти. Родному дому посвящена эта рукопись, так живо открывшая нам бытовую историю Кузнецка столетней давности. История состоит из вех. Но вехи эти высятся на социально-психологическом фоне, который так правдиво отражается в личных архивах, в записях такого рода, как названная рукопись. Мы долго отдавали предпочтение вехам истории и отдельным «героям» – личностям исключительным. Время подсказывает сейчас иную настоятельную необходимость. Мы жадно ищем корни наших заурядных предков, не ознаменовавших свой жизненный путь особыми подвигами, потому что они – часть народа российского, плот от плоти. Мы стремимся узнать среду, в которой выстраивались биографии наших малопримечательных дедов и прадедов – литеры общественной истории, потому что из них складывалась биография народа. Рукопись, пролежавшая чуть не тридцать лет в фондах музея, сейчас обнародованная, напоминаемо важности таких свидетельств и о целесообразности публикации таких рукописей. Письма Валентина и Вениамина Булгаковых в Новокузнецк кажутся естественным продолжением названной рукописи. Остается надеяться, что когда-нибудь и они тоже будут опубликованы…».

223. О шляпках и лентах любимой женщины Достоевского (рубр. «Экслибрис») // Комсомолец Кузбасса. – Кемерово, 1991. – 9 октября.

Глава из будущей книги о Достоевском предваряется жирно набранной преамбулой: «…Предложить «Комсомольцу Кузбасса фрагменты из будущей книги заставило меня «побочное обстоятельство». 8 февраля сего года – юбилейного года Ф. М. Достоевского – в Министерстве культуры РСФСР состоялся вечер, посвященный великому писателю. Отлично задуманная программа, включавшая показ фильма «Мальчики» (по фрагменту из романа «Братья Карамазовы») и множество интересных встреч с достоевсковедами, начиналась викториной по биографии и творчеству юбиляра. В викторине «кузнецкий период» Достоевского отсутствовал. На два вопроса, касательно личности Марии Дмитриевны Исаевой и венчания Достоевского в Кузнецке последовали маловразумительные ответы. После внесенного уточнения, которое вызвало большой интерес, стало ясно: москвичам о «кузнецком периоде» мало что известно, потому что мы сами слишком мало и слишком недавно впервые обратили внимание именно на те моменты истории Кузбасса, которые золотой строкой вписаны в мировую историю культуры. В течение пятнадцати лет мне довелось провести немало теле- и радиопередач и публиковать по крупице собранные сведения, дополняющие уже известное о «грозном чувстве» писателя. Но все это – дела локальные, да и тиражи наших книг никак не позволяют им выйти за пределы области. Газета «Комсомолец Кузбасса» в самые «глухие» годы отважно бралась за полузапретные темы. Именно здесь впервые был опубликован очерк «Художник» об «опальном» в ту пору художнике И. Е. Селиванове. А в 1977 году именно «молодежка» предоставила целую полосу для очерка о горьких и счастливых кузнецких днях Достоевского. Именно «молодежка» во многих номерах освещала полемику: быть или не быть музею Достоевского в кузнецком домике, где с 1855 по 1857 год жила М. Д. Исаева и где не раз бывал Достоевский. И потому хотелось, чтобы страницы именно этой газеты вновь напомнили, что с нашим краем связана столь значительная строка в биографии Достоевского, что мы не можем позволить, чтобы о ней наши читатели знали лишь понаслышке, а за пределами области – и вовсе не знали…».

224. Оглянись, Россия… // Родник. – Кемерово, 1991. – 3-16 июня (псевдоним: М. Федорова).

С выставки новых работ кемеровского самобытного художника Германа Порфирьевича Захарова, новокузнецкой художницы-палешанки Аллы Федоровны Фомченко и репродукций покойного художника-примитивиста Ивана Егоровича Селиванова: «…Вы входите в музей. Вы бывали здесь не раз – вас радовали русские кружева и вышивки, вы любовались поделками из кожи и меха народов нашего Севера, восхищались ивановскими ситцами. И здесь же вы испытывали, увы, неловкость при виде податливых обнаженных красавиц – бывают и в практике лучших музеев досадные огрехи… Но сегодня день очищения. У самого входа в зал, на пилонах, пылают золоченой бронзой и лазуревой эмалью кресты и дробницы; с потемневшей доски архистратиг Михаил заносит огненный меч над поверженным сатаной, а рядом кротко улыбается, прижимая к себе божественное дитя, Богородица. Душа ваша подготовлена к встрече с самим собой. И тут перед вами, прекрасен ликом и грозен взором, предстает на белоснежном скакуне Георгий Победоносец, разящий зло, сам же – весь осиянный добром. И рядом – философ-мудрец и богоносец Сергий Радонежский осенит вас крестом. И если вы готовы к встрече – непременно услышите: «Оглянись, помысли, защити душу Руси»… И тогда вы зададитесь вопросом: почему такое соседство – древние иконы и современное повторение палехских образов Георгия Победоносца… Триптих, покоряющий своей лиричностью: разрушенный храм, чье нетронутое отражение, как подспудная память, вторит разрухе из глади озера; на фоне битвы скорбная и прекрасная российская Мать объятьем своим охраняет спящее дитя; и – заламывающая руки на стенах Путивля Ярославна…».

225. Первый роман о сибирском золоте (рубр. «Из будущей книги») // Кузбасс. – Кемерово, 1991. – 7, 12 ноября.

О романе Л. П. Брюммера «На Алтае» (1885 г.), переизданном усилиями М. Кушниковой два года спустя, в 1993 г.: «…По стилю роман скорее публицистика. Описание некоего реального случая, свидетели которого, скорее всего, еще живы в Багуле и Ковальске (Барнауле и Кузнецке), к моменту издания книги. Да и детали «детектива» столь мелкошулерские, что не могли не запомниться. Чего стоит пачка казначейских банкнот, приготовленная для «сделки», в которой ассигнации переложены аккуратно вырезанными по размеру листками бумаги, или скандальный момент, который, конечно же, всполошил Кузнецк и, конечно же, не забылся: осмотр незамужних девиц повивальной бабкой для установления той, которая, родив незаконнорожденного младенца, могла утопить его в проруби…».

226. Приглашение на выставку мимолетностей // Родник. – Кемерово, 1991. – 23 сентября – 7 октября.

О выставке прикладного искусства Китая и Японии в Кемеровском музее изобразительных искусств: «Что как не мимолетность-мгновение, когда стрекоза чуть касается румянобокого сочного персика? Когда бабочка вьется около ветви цветущей яблони. Когда неуклюже и величаво ступают по берегу два лебедя, и вдруг колыхнулась ветка ивы – и лебеди застыли в балетной позе? Вам доводилось читать китайские двустишия? «Рассвет торопливый на листиках ивы капли росы расплескал»… А если я вам скажу, что стрекозы и бабочки – из тончайших, прозрачных роговых пластин? А цветы алых орхидей… из птичьего нежнейшего пуха? Не верите? Можете убедиться. Посетите выставку народного прикладного искусства Китая, что открыта в областном музее изобразительных искусств. Вы там еще не то увидите. Традиционные для китайского пейзажа скалы – из перламутра, на которых растут прихотливо изогнутые стволы традиционных же сосен – из рога. Многоплановые пейзажи с пагодами, цветниками, деревьями, плавно-арочными мостиками – из… древесной коры. Настольные украшения – пейзажи-миниатюры из ноздреватого материала, который сразу и не определишь: тончайшая древесная береста или мягкий «мыльный» камень цвета… не знаю, как назвать этот цвет. В XVIII веке его называли «цвет времени». Или «цвет тумана». Я бы назвала – «цвет нецветных снов». Потому что пейзаж, который может уместиться на пол-ладошки, где каждый домик – меньше ногтя, а мостик и всего-то с крупное рисовое зерно, - такой пейзаж, притом не рисованный, а изваянный и объемный, может только присниться…».

227. С нами Сергий Радонежский (рубр. «Славянский ход начался») // Добрый вечер, Кемерово. – Кемерово, 1991. – 25 мая.

О картинах кемеровского художника Г. Захарова: «…С нами и осеняет нас древним крестом с монументального панно кемеровского художника Г. П. Захарова, новые работы которого представлены на выставке областного «краеведческого музея в ознаменование «Славянского хода» – светлого всероссийского начинания, объединившего учреждения культуры, духовенство, частных лиц, творческую интеллигенцию. На выставке можно увидеть сияющего и грозного Георгия Победоносца, разящего дух зла. Трагически запрокинув голову, как бы неся дитя во чреве, вопиет о спасении к небесам современная российская «Оранта» – прообраз древнейшего типа Богоматери, молящей о милости к ее ненародившемуся еще младенцу. В тоске заламывает руки Ярославна, и рядом с ней, оберегая дитя от пламени и сечи, - опять же претворение Богоматери – «Умиление». И щемящая память – отражение на незамутненной глади озера беднейшего российского храма, что стоит на берегу, вздымая к небу разрушенные стены… И встретит нас на этой выставке триптих «Гулаг». «Побег» – свирепые овчарки догнали беглеца, «Голгофа» – «зэк» под грузом деревянной вышки, тонкое лицо которого раздавлено крестом неволи и унижения. И, наконец, - отчаянно покорная на пепелище жизни – страдалица, каких, кажется, один Захаров и может, отслаивая кровавые десятилетия, приблизить к нам: «Помни!» Хотела бы назвать ее «Скорбящая Русь». Хотела бы назвать ее «Русь согбенная». Но не смею: художник не любит давать имена своим картинам… Художник дышит временем. Художник – человек без кожи. И шипы века терзают его и заставляют браться за кисть. И всякий раз он творит только по своей вере, и по его вере ему воздается… Художник и писатель – свидетели времени. Они не вправе выдернуть из ткани веков ни единой нити. Если они истинные творцы. И только тогда воздастся им по их вере…».

228. Со временем вперегонки балуясь… (Полемические письма: Кузедеевские вечера. Гамлет в аквариуме. Примитив или самобытность. Авангард и коммерция. Сексуальная революция. Трактат Лукреции Борджиа. Коммерческие беды) // Огни Кузбасса. – Кемерово, 1991. - № 3. – С. 89-96.

Очерк о проблемах провинциальной культуры и о том, что именно называть культурой. Из очерка: «В 1984 году снимали фильм для ЦТ «Кузедеевские чудеса». Решили показать посиделки – в ту пору почти забытое явление. И нашли трех чудо-певуний… От матерей-прабабушек унаследованные, дивные русские песни колдовски сопутствовали неторопливому плетению кружев, уютному мурлыканью веретена. Пели «а капелла», без аккомпанемента. И это было прекрасно и по тем временам непривычно. Фильм показали сперва на родной студии. И перед показом сильно переживали: как воспримут старинные песни, причем без музыкального сопровождения. Приняли неоднозначно. Иные пожимали плечами: какие-то бабки поют… Ни хора, ни костюмов… На ЦТ фильм приняли на ура. Так старинные песни получили прописку и в сознании нашей местной культурной епархии. Записали по селам серию телерадиопередач: народные хоры. И столкнулись с некоей закономерностью. Обычно хор организуют выпускники института культуры или вовсе непрофессионалы, но в стадии, когда робость незнания сменяется дерзостью невежества. И старинную русскую песню изо всех сил «окультуривают»; некоторым это удается. В большинстве же – получается печальная пародия на академический хор, с полной потерей народной самобытности. Более того, помню в одном из сел в хоре постоянно выделялся, а скорее «выбивался» звонкий задорный голос. На певунью подруги шикали. После концерта попросили ее спеть «от всей души». И она пела… Мы записали ее особо. Руководитель хора обиделся: нашли что записывать, культуру вспять тянете…».

229. Сто лет назад в Кузнецке жил мальчик // Булгаков В. Ф. В том давнем Кузнецке… / Лит. обработка и послесл. М. Кушниковой. – Кемерово: Кн. изд-во, 1991. – С. 261-270.

Издание подготовлено к печати М. Кушниковой. Ею же проведена литературная обработка и написано послесловие к рукописи Вениамина Булгакова (брата последнего секретаря Л. Н. Толстого). История издания достаточно драматичная. Кемеровское книжное издательство согласилось опубликовать рукопись Булгакова (написанную в хрущевскую оттепель и предложенную к печати еще в те давние годы, но отвергнутую) в 1991 году только при условии, если ее листаж не будет превышать строго оговоренного объема. Таким образом, удивительный памятник литературной мысли нашего края пришлось сократить на треть. Сокращению неизбежно сопутствовала литературная обработка, так как разорванные на части куски рукописи надо было хоть как-то связать, и литературная обработка преследовала прежде всего эти «связующие» цели. Таким образом, отношение к памятникам местной литературы в 90-е годы мало чем отличалось в Кузбассе от предшествующих времен. Об истории «пробивания» ее в печать рассказано в названном послесловии: «В Новокузнецком музее сменились люди. Другой директор, другой хранитель… Году в 80-м я учтиво обратилась к новой дирекции с просьбой: нельзя ли ознакомиться с рукописью… Булгакова… «Никаких таких вещей в музее никогда не было и нет…», - ответили мне… Перефотографировать личные вещи Ф. А. Булгакова и перепечатать рукопись – Н. В. Мальковец с юным задором согласилась помочь… Через некоторое время по экземпляру рукописи получили Кемеровский краеведческий музей и Областная научная библиотека. Третий предъявлен в Кемеровское книжное издательство…».

230. Тайна рокового кольца // Родник. – Кемерово, 1991. – 30 декабря.

Объемная публикация с упоминанием имен Нины Берберовой, Владислава Ходасевича, Жорж Санд, Альфреда де Мюссе, Луизы Коле, Л.Е. Белозерской-Булгаковой, А.Н. Толстого, Н.В. Крандиевской-Толстой, Сергея Есенина, Айседоры Дункан, Курта Воннегута, Боконона, Немировича-Данченко, Станиславского, Вильмонта, Пастернака, Ильфа и Петрова, Грибоедова, Ермолова, Самуила Маршака, Бориса Житкова, Евгения Шварца, Н. Гумилева и А. Ахматовой, Николая Булгакина, Галины Вишневской, Мстислава Ростроповича, Сталина, Максима Горького, Чкалова, Раскольникова, Волкогонова, Троцкого, Бунина, Льва Толстого, Суворина, Владимира Соллогуба, Лермонтова, Валентина Катаева и других приметных личностей, связанных неким роковым «зодиакальным кольцом». Публикация призвана в доступной увлекательной форме пропагандировать факты общественной и литературной жизни. По мнению автора, в Кузбассе такая пропаганда если и может рассчитывать на успех и действенность, то только будучи облеченной в мистическую и экстравагантную форму (пусть даже в виде некоего подобия гороскопа), потому что население нашего промышленного региона, десятилетиями занятого выживанием в экстремальных условиях, не может подняться до освоения более сложных логических конструкций, посвященных «пережевыванию» глобальных проблем российской и мировой культуры, на что менталитет кузбассовцев, включая и интеллигентскую прослойку, сформировавшийся еще в советские поры, не рассчитан.

231. Так что же с нами происходит? (рубр. «Полемические заметки») // Кузбасс. – Кемерово, 1991. – 31 января.

О парадоксах провинциальной культуры: «…Несколько лет назад благоустраивали Притомскую набережную. В новый ее облик не вписывалась пловчиха с веслом, стоявшая здесь где-то с 50-х годов. С точки зрения чисто искусствоведческой, это далеко не шедевр, хотя таких по стране было – увы! – не перечесть. Но с другой стороны, даже такой памятник – свидетельство вкусов и нравов определенной эпохи, а стало быть, строка в истории города. Речь не о том, надо было или нет снимать пловчиху, наверное, все же надо. Речь о пристойности. Пловчиху сняли непристойно. На шею накинули петлю и волокли в горсад к художественной мастерской. Вскоре ее «четвертовали», и в саду лежали штабельком руки-ноги, торс, голова. Прохожие содрогались… В 1984 году снимали фильм для Центрального телевидения «Кузедеевские чудеса». Решили показать посиделки – в ту пору почти забытое явление… Пели «а Капелла», без аккомпанемента. И это было прекрасно. На родной студии фильм приняли прохладно. Пожимали плечами: какие-то балки, ни хора, ни костюмов… На ЦТ же он прошел «на ура»… Я записала по селам серию теле- и радиопередач о народных хорах. И столкнулась с такой закономерностью: обычно хор организуют выпускники института культуры или вовсе непрофессионалы, но в стадии, когда робость незнания уже сменилась дерзостью невежества. И почему-то старинную русскую песню стараются изо всех сил «окультурить», осовременить. Некоторым это как-то удается, у большинства же получается печальная пародия на академический хор, с полной потерей самобытности… Скажете: автор зовет к лаптям, к гармошке? Отвечу: нет! К здравому смыслу… И дорогой будет плата за отречение от самих себя, от языка, песен, праздников. И мы уже сегодня ее платим. Культуру, духовность уничтожить легче, чем воссоздать…».

232. Три проклятия Нагимы. Рассказ // Руднев Г. В., Лавряшина Ю. А., Кушникова М. М. Страсти по-неведомому: Роман, повести, рассказы. – Кемерово: Кн. изд-во, 1991. – С. 326-351.

Рассказ написан в 1977 г. у озера Балхаш, на берегу Лепсы в окрестностях Аягуза. Первоначально назывался: «Три проклятия Рабиги». В основе – фольклорные источники казахского происхождения. Размышления о любви и жизни, основанные на «сказах деда Жумахана», действительного исторического лица, скончавшегося в одном из глухих азиатских аулов, с коим автор был знаком лично.

233. Укрощение строптивой (рубр. «Картинки с выставки») // Добрый вечер, Кемерово. – Кемерово, 1991. – 19 октября.

С выставки картин самодеятельных художников: «…И вовсе речь не о Шекспире. И не о театре эти заметки. Однако – о плодах укрощения. Кого? Самобытности. Которая непредсказуема, порой шальная, всегда строптивая. Самобытность – драгоценнейшее свойство самодеятельного искусства, ибо она есть «портрет души»: певца ли, или артиста. Художника же – особливо. Из тысяч в одном-двух случаях самобытность дорастает до истинной народности. Вернее – дотягивается до нее. Таково было творчество Ивана Егоровича Селиванова, которого 30 и более лет обучали в ЗНУИ (Заочный народный университет искусств) и все-таки «не укротили»… В поисках самобытности хожу на выставки самодеятельных художников… С радостью узнала, что работы, представленные на выставке, продаются. И что многие уже куплены. Поистине «время вздохнуло». В году 75-м, только что поселившись в Кемерове, в этом же зале на выставке несколько работ показались очень интересными, и я обратилась к завотделом: нельзя ли купить? Она взглянула на меня с изумлением (кажется, даже с опаской), куда-то поспешно удалилась, вернулась, сообщила, что это надо еще посоветоваться и что вообще здесь так не принято (в Алма-Ате, откуда я в ту пору приехала, это было весьма обычно). Ее смущение передалось и мне, точно делаю что-то странное и недозволенное, и, ничего не купив, так и ушла с выставки…».

234. «Усадебный» человек в колючем мире (рубр. «Крик души») // Добрый вечер, Кемерово. – Кемерово, 1991. – 30 ноября.

О духовном климате в безвременье: «…Мы сокрушаемся – немцы уезжают, ах, евреи уезжают, ах, бедняжки-эмигранты. Ничего не бедняжки. Это Солженицын, Ростропович, Плисецкая – бедняжки (хотя сами этого, может, не чувствуют). Потому что бежали от нашей внутренней эмиграции. Несвобода творчества в нашей стране – не эмиграция ли?..»

235. Чалдонский корень (рубр. «Это нашей истории строки») // Добрый вечер, Кемерово. – Кемерово, 1991. – 13 июля.

О «чалдонском роде» Губкиных, о самом старом здании г. Кемерово – Доме Губкиных: «…Судьбы документов не менее удивительны, чем судьбы людей. Документы, освещающие одно и то же событие, могут десятилетиями, а то и веками храниться в самых непредвиденных местах и лишь волею случая воссоединиться и заполнить пробелы в мозаике событий. 12 ноября 1964 года Павел Исаевич Губкин, 81 года от роду, передал областному краеведческому музею написанную от руки автобиографию… Прошло (много лет)… Вопрос о сохранении «Дома Губкиных» был давно решен. Смущала малость: должна ли на охранной доске значиться фамилия Губкиных, хотя в городе давно этот дом иначе чем «Дом Губкиных» и не поминали. Тем не менее потребовались дополнительные доказательства. Так рядом с означенными документами на стол легли рядышком решение облисполкома о присвоении Павлу Губкину персональной пенсии областного значения… и документы, на основании которых такая пенсия присуждалась. И все же еще в конце 1986 года вопрос оставался открытым. Смущало и сомнение: каково «процентно-временное» соотношение принадлежности дома Павлу Губкину и первоначальному владельцу – Николаю Губкину, богатому купцу, который этот дом подарил своему племяннику Павлу… Так или иначе, дом Губкиных – символ. Символ сибирского корня, сибирского рода, что два века обживал этот край. История этой семьи в пластах своих отражает не только нашу с вами историю, но и всей страны… Теперь, когда по прошествии десяти лет старый дом постепенно приобретает свой было облик (приобретет, если до конца будет доведена его истинная реставрация), он вместил под своим уютным кровом некое учреждение культуры. И теперь кажется странным, что так дотошно нужно было выискивать «зацепочки», которые на чаше весов жизни и смерти дома могли составить спасительную крупицу… Как много значения придавалось именитому родству, хотя бы предположительному, скорее мифическому, с академиком Губкиным, как недоверчиво взвешивалось каждое слово не только рассказа Валентины Павловны (Губкиной), но и автобиографии Павла Губкина – потому что, де, «…память человеческая слаба, что-нибудь можно и напутить»… Спасибо старому дому. Такова сила памятников и памятных мест и неприметных на вид еще молчащих старинных домов, которые, тем не менее, достойны сохранения и почитания. Именно они неожиданно развязывают цепную реакцию и как бы притягивают забытые свидетельства былых событий и судеб, вовлекают в свою орбиту все больше заинтересованных людей из славного чудаковатого племени энтузиастов. А значит – возжигают память…».

236. Чевенгольский праздник. Повесть // Руднев Г. В., Лавряшина Ю. А., Кушникова М. М. Страсти по неведомому: Роман, повести, рассказы. – Кемерово: Кн. изд-во, 1991. – С. 277-326.

Повесть написана в 1986-1990 гг. в Кемерове, а также во время побывок в Москве и Таштаголе. Посвящена проблеме взаимоотношений между разными национальностями в краях, где проживают так называемые «малые нации».

237. Эмигранты (рубр. «Записки обывателя») // Кузбасс. – Кемерово, 1991. – 26, 28, 31 декабря.

Попытка разобраться в новых временах и веяниях автора, который «рожден за границей и многажды там побывал, воспитанного в традициях совсем иной страны, наслоенных на отголоски «серебряного века» (что хорошо запомнился родителям)» и уже поэтому «никак не может быть назван воинствующим славянофилом…».

Далее >>

   [ 1953-1976 ] [ 1977-1978 ] [ 1979-1985 ] [ 1986-1991 ] [ 1992-1994 ] [ 1995-1996 ] [ 1997-2001 ]

Ждем Ваших отзывов.

По оформлению и функционированию сайта