|
В
Московском театральном музее имени Бахрушина на столе
Заместителя директора Ирины Николаевны Ансимовой лежат
дагерротипы и фотографии, бенефисные программы на шелку,
театральные афиши. Я привезла их в 1985 году с некоторым
замиранием сердца: интересной или не очень окажется
для столь авторитетного музея кемеровская находка. Ведь
находка предназначается в дар музею. И слышу: «Практически
совершенно новые материалы, освещающие имя, о котором
было известно, но очень мало. К тому же, интереснейшая
страница истории провинциального театра, в частности,
в Сибири».
И
вот я составляю опись для передачи найденного архива
в музей имени Бахрушина. Передо мной стопка тонких тетрадей.
Это роли, переписанные крупным полудетским почерком
в Конце прошлого и начале нынешнего века.
«Ничто,
как театр, не выявляет человека в человеке». Эти
слова написала на обложке давно «отыгранной»
роли Екатерина Николаевна Полозова.
Наверное,
многие кемеровчане ее знали. Только забыли. И это вполне
объяснимо. Так непросто сложилась ее судьба...
В
1980 году скончалась Антонина Владимировна Полозова
— стихи ее нередко появлялись в 50-е годы в газете «Кузбасс».
В 70-е годы она несколько раз искала встречи со мной,
но при этом всегда держалась замкнуто, и, ничего не
сказав о причине такого стремления к знакомству, убегала.
«Странная особа!» – пожимали плечами многие,
знающие Полозову...
И
вот как-то позвонила ее соседка, Александра Ивановна
Жукова, давняя жительница Кемерова, обладающая особым
даром хранить память, с которой мы были очень близки.
—
Соседи по коммунальной квартире выгружают семейный архив
Полозовых в мусорную машину!
В
опустевшей комнате обнаружилось действительно немало
интересного, что было нами передано в областной краеведческий
музей.
Поразила
некая направленность хранимого. Множество книг, но особо
— небольшая стопочка — «Униженные и оскорбленные»,
«Консуэло». Прижизненные издания.
Роли,
переписанные от руки: в былое время машинопись в провинциальном
театре, конечно же, редко практиковалась. Но какие роли!
«Адриэнна Лекуврер», Негина — «Таланты
и поклонники», Нина Заречная — «Чайка».
Актрисы, признанные дарования — и уязвленное человеческое
достоинство. Униженные и оскорбленные.
Потом,
уже дома, перебирала архив. По случайности, первыми
попались, казалось бы, мало примечательные документы.
Почетная грамота. «Кемеровский городской Совет
депутатов трудящихся 21 мая 1955 года награждает за
долголетнюю и безупречную работу товарища Полозову Екатерину
Николаевну, сторожа театра». В следующем, 1956
году, вахтер театра Полозова ушла на пенсию. И ей вручили
соответствующие, очень сердечные, «отходные грамоты».
По
поручению коллектива директор театра А. Исаев пишет;
«Дорогая Екатерина Николаевна! Сегодня вы оставляете
работу в нашем театре, где вы проработали восемнадцать
лет. Вы отдали театру всю свою жизнь... В городе Кемерово
вы работали с 1933 года... Находясь на небольшой работе,
четко и аккуратно выполняли... Были примером глубокой
порядочности... Новый закон о пенсиях обеспечивает спокойную
старость... Отдыхайте, дорогая... не забывайте нас...»
В
памяти же — из Почетной грамоты: «...в десять
лет — уже актриса». Могу поклясться, что в ту
минуту, перебирая полозовский" архив, я слышала
голос актрисы:
«Суфлер,
билетерша, вахтер, отдыхайте...— усмехалась она.—
Так
ведь мы с Тоней еще и войну пережили, и даже получили
медали «За доблестный труд». А в 1943 году
я подала заявление — просилась на сцену. Предлагала
играть Улиту. Когда-то «Лес» Островского
— это был мой большой успех...»
Я
нашла это заявление. В ответ ей дали пропуск в актерскую
столовую. На сцену — не пригласили.
Забегая
вперед, скажу: когда полозовский архив был полностью
прочитан и описан, я говорила с несколькими ветеранами
кемеровской сцены. Я спрашивала: знали ли они, что вахтерша
Полозова в конце прошлого века десятилетней «босоножкой»
дебютировала на Казанской сцене, что вызвало своего
рода сенсацию в театральной прессе. Оказалось, об этом
не знали. Так, видно, была скромна Полозова-вахтерша.
Или скрытна. Старейшина Кемеровского театра Петр Григорьевич
Князев удивился: актриса Полозова? Никогда не слышал.
—
А вахтерша Полозова?
—
Вспомнил! Маленького росточка, прозрачные
серые глаза. Вроде пыталась вовлечь меня в беседу...
Петр
Григорьевич, тонкий, доброжелательный человек, сетовал
на счастливую безоглядность звездной своей поры.
—
Понимаете, просто-таки не выбрал времени
ее заметить. И она, видно, на меня
обиделась! Знаете, ничего не сказала, а
как-то перестала меня видеть. А потом я об этом случае
забыл...
Мы
долго с ним беседовали. «Кабы знать!» —
говорили мы друг другу. Печальный был у нас разговор.
Так,
может, не столько скромность, сколько замкнутость Полозовой,
напрочь сокрыли для работников театра ее удивительную
судьбу, точно списанную с пьес Островского и Чехова?
Наверное, замкнутость. Вполне понятная для уязвленной
души, которая явственно читалась даже в подборке излюбленных
книг и сохраненных ролей, — опять подумала я.
«Уязвленная
душа? Полноте! — где-то рядом усмехнулась Полозова.
— Вы только взгляните на афиши, на рецензии. Просто
типичная судьба провинциальной актрисы чуть не столетней
давности»...
Раскладываю
на полу ломкие листы театральных афиш и, кажется, слышу,
как 28 декабря 1898 года мальчишки-газетчики зазывают:
«Казанский телеграф»! Покупайте «Казанский
телеграф»! Гениальная босоножка! Юное дарование!»
Я
слышу аплодисменты и вижу уборную, в которую не вошла
— влетела десятилетняя девочка, Катя Полозова. И, наверное,
подошел к ней театральный критик. Вот его рецензия в
«Казанском телеграфе»:
«...Был
поставлен драматический эпизод «Босоножка»
с детской заглавной ролью. Эту роль прекрасно
ведет г-жа Полозова — девочка 10—12 лет. В глазах и
в личике маленькой артистки столько выражения неподдельного
чувства. «Босоножкам имела успех. Г-жу Полозову
вызывали раз пять, награждали дружными аплодисментами.
«Босоножка» — драматическая роль. Маленькая
девочка борется против людского зла. Но, играя роль
этой самоотверженной девочки, г-жа Полозова не только
играет, она и переживает все изображаемое на сцене.
Так не жестоко ли, — сокрушается рецензент,— заставлять
переживать ее все эти страдания, волноваться перед выходом
на сцену. Какое же чувство у человека, любящего детей,
когда артистка-ребенок ломает не тело, а ломает душу,
разбивает свои слабые детские нервы! По-моему, такое
зрелище более жестоко, чем самые опасные упражнения
для детей-акробатов...»
Надо
представить, как играла «г-жа Полозова»,
чтобы вызвать у рецензента ощущение того, что «она
играет своим сердцем», так что на него лично «и
сама пьеса, и успех маленькой артистки произвели тяжелое
впечатление».
...Это
было время, когда юная Полозова отчаянно старается походить
на взрослую. Кремоватые фотографии почти вековой давности
тому свидетельство. Камейной четкости профиль под сенью
сложной прически. Бальные платья, декольте которых подчеркивают
детскую шею и чуть выступающие ключицы. Огромные, украшенные
лентами и перьями шляпы начала века. Юное дарование
на взлете. Надо же соответствовать рекламе больших,
как простыни, афиш, которые в Казани, Тамбове, Костроме
сообщают, сообщают, сообщают: «Босоножка»!
С участием г-жи Полозовой!» А «госпоже»
— целых двенадцать лет от роду.
Рецензент
«Казанского телеграфа» не предвидел, что
в пятнадцать-шестнадцать лет «милая Катюша»,
как называют ее в письмах коллеги по гастролям той поры,
станет играть отнюдь не только обездоленных малюток.
(Вот они лежат стопочкой — открытки и письма, написанные
зачастую почерками корявыми, людей, «что чувствовать
умеют», но в грамоте не так сильны. Редко-редко
попадается почерк бисерный, нервный, «интеллигентный».
Почерки эти — тоже летопись провинциального театра той
поры).
Листаю
вновь тетрадки с переписанными ролями. Оперетты. Множество
водевилей... Катя Полозова, конечно же, будет выступать
и в водевилях с переодеваниями, плясать, петь и даже
канканировать...
«...Не
удивляйтесь, — будто склоняется ко мне юная Полозова
— О, если бы сегодняшней актрисе пришлось выступать
в мое время, ну, скажем, в таком театральном городе,
как Казань, где как бы «маркировались» таланты!
— вздыхает она. Актриса должна была уметь все. Она играла
«Орлеанскую деву» и в дивертисменте выступала
с куплетами. «Разбойники» Шиллера, и назавтра—
«Прекрасная Елена» Оффенбаха. В мое время
трагедия и оперетта — постоянные соседи не только в
амплуа — в самой жизни актрисы».
Осторожно
перекладываю программы, такие хрупкие на почти столетних
изгибах. Тамбов, 16 августа 1898 года. С успехом идет
«Босоножка», во втором отделении «стихи
прочтет девица Полозова». В Тамбове Катя прижилась
—13 июня 1900 года она играет в спектакле «Идеальная
жена», правда, всего лишь мальчика Джанино, сына
«идеальной жены». А во втором отделении
— «Пестрые рассказы» Антона Чехова читает
артист Московского художественного общедоступного театра
И. М. Москвин». На следующий день она занята в
«исполняемой более 30 раз за истекший сезон с
выдающимся успехом трагедии «Царь Федор Иоаннович»,
в которой роль царя Федора исполняет специально приглашенный
и игравший ее более 100 раз артист И. М. Москвин».
(Такова реклама той поры!). В 1902 году Катя уже значится
в программах знаменитого московского театра Корша. 11
ноября в пьесе «Без солнца» она играет с
актрисами Васильевой и Голубевой. Она работает в одном
театре с Кригером и Грановской, в 1904 году мы находим
г-жу Полозову на афишах того же театра рядом с Блюменталь-Тамариной,
Додиным, Тихомировым. Не важно, что репертуар в театре
более, чем пестрый, — «Гроза» Островского
соседствует с водевилем И. Ермолова «Волшебная
флейта», а истерическая драма «Измаил»
М. Н. Бухарина и «Дети Ванюшина» предстают
в программе рядом с «Марсельской красоткой»
Пьера Бертона. Дух времени…
Еще
два года минуло. Казань, 1906 год. «Поздняя любовь».
Кате Полозовой девятнадцать лет. Она играет Людмилу,
главную женскую роль. Играет «вовремя».
Я думаю, что Полозова бы подтвердила — счастье вовремя
получить роль, соответствующую истинному возрасту актрисы.
Теперь Полозова уже не играет девочек-сироток. Она по
праву носит свое «взрослое» боа из перьев.
На фотографии перед нами — признанная актриса.
Очевидно,
роль в «Поздней любви» — веховая. На обороте
программы адрес: «Томск, Солдатская улица, дом
36, Мельникову-Юлиану Алексеевичу». Видно, собралась
похвастаться — вот, мол, каковы успехи. Почему-то раздумала.
Значит, к 1906 году у Полозовой уже возникли сибирские
связи.
Полозова
вышла на просторы творческого пути. В 1907 году в (Сарапуле
она играет в пьесе «Идиот» по Достоевскому.
Это серьезная труппа — в афише сообщается, что к постановке
готовится «Нора» Ибсена, «Василиса
Малентьевна» Островского. В пьесе «Мученица»
Катя Полозова играет вместе со знаменитой Онегиной.
Десять
лет прошло с ее дебюта — какое восхождение, какие
имена значатся с ней рядом! Вот фотографии на
плотном картоне, специально снятые у лучшего казанского,
а то и московского фотографа— для дарения с автографом.
Аристократически изысканный Рюмин в сезон 1897/98 года
в Саратове дарит портрет, снятый в Санкт-Петербурге
у фотографа Мартини: «Талантливой Кате Полозовой
на добрую память о Казани и Саратове». В 1900
году «симпатичной Екатерине Николаевне»
— тринадцати лет от роду — дарит свой портрет известный
Л. Н. Баскин. Обворожительные «г-жи> Якушева,
Шейнина, Свободина, товарки по московскому театру Корша,
балуют Катю. «Милой Катюше», «славной
Катюше» адресуют они свои портреты.
Но
вот еще фотография. Темные печальные глаза, нежный овал
лица, высокий лоб под скромно причесанными волосами.
Ольга Голубева. Приметное имя в плеяде российских актрис
начала века. «Милой Катюше» она написала
на обороте: «В робких шагах дебютантки, в первом,
еще наивном, лепете я угадала будущую знаменитость.
У вас есть талант, берегите его, растите его! (Подчеркнуто).
Талант есть лучшее богатство, лучшее счастье человека!..
(«Таланты и поклонники», действие IV, явл.
VI). И приписка: «Без работы ничего не дается».
С
таким напутствием была ли все-таки счастлива Катя Полозова?
Перебираю шелковые ленты-программы бенефисов... А с
фотографии девочка в пушистом манто подтверждает: «...В
1909 году, к столетию рождения Гоголя, в Николаевске
— особый вечер. Я — Агафья Тихоновна в «Женитьбе».
Александров читает «Записки сумасшедшего».
И в заключение — «Апофеоз».
Мы все — гоголевские персонажи вокруг Гоголя...»
«...И
Бийск. В 1911 году — бенефис Макарова «Непогребенные».
Я — Наташа Дроздова. Видная роль! А на следующий день
— бенефис Дикого — «Жертвы эпохи». Тюремщики,
монахи, кардиналы. Я — Рафаэла, жертва интриг! Какая
бенефисная персона! А потом— маскарад. Можете прочесть
в афише. И даже конкурс — на самую маленькую женскую
ножку. И я, конечно же, сорвала приз. Вы видели мои
туфли? Попробуйте, наденьте их...»
Я
пробовала надеть их... на руку. Размер не больше 32-го.
Это те, что я отдала в Кемеровский музей. Они и сейчас
там в витрине. Да, наверное, Катя Полозова испытывала
в ту пору нечастые в ее жизни светлые дни. Она была
«на гребне». Так это сейчас называется.
Вот
еще рецензия. Критик Василевич подробно анализирует
постановку пьесы «Живой труп» в Бийске в
1911 году: «...Различны результаты первых двух
постановок ее на сцене Московского художественного и
Петербургского Александрийского театров. Такая, с одной
стороны, неопределенность мнений о пьесе, с другой,
обилие крахов ее на провинциальной сцене, давали
нам право сомневаться даже в сносной постановке ее здесь,
на бийской сцене. Но, сверх ожидания, постановка «Живого
трупа» удалась, даже больше: была очень хорошей.
Создавшимся же хорошим впечатлением публика обязана
исключительно артистам, исполнявшим главные роли. Хороши
были г. Писарев в роли Федора Протасова, г-жа Торич
— Лиза, г-жа Полозова — темпераментная цыганка Маша
и г-н Дикой— Каренин... Не раз в середине действия раздавались
шумные аплодисменты...» Если рецензент свободно
апеллирует к «незаконченности и схематичности»
пьесы, похожей на «неотделанный эскиз»,
набросок художника, невзирая на автора ее, уже вошедшего
в бессмертие, — как пристрастно должен был он искать
огрехи в игре актеров... и не нашел. В 23 года играть
Машу в «Живом трупе» — конечно же, она была
счастлива...
И
все же...
«...И
никаких «все же!» — обрывает меня Катя Полозова,
сверкая глазами из-под полей громадной шелковой шляпы.—
Я была счастлива. Я играла с самим Владимиром Николаевичем
Давыдовым! Я играла со Свободиной. И Свободина, которая
блистала в самых театральных городах России, пишет мне:
«Милой, славной Катюше, моей дочке по сцене!»
—
И все же, — робко возражаю я, — была ведь и другая
рецензия. И тоже в «Казанском телеграфе».
Рецензент А. Е. Коновалов пишет в 1908 году: «Босоножка
на сцене — и в жизни она, босоножка,— поддержка родных,
работница в семье», — десять лет тому назад писал
о Полозовой рецензент «Казанского телеграфа».
Прошло десять лет. Маленькая Катя Полозова превратилась
в Екатерину Николаевну Полозову, но материальное положение
ее не изменилось. Если видеть на сцене г-жу Полозову
в роли какой-либо обиженной судьбой девушки, можно с
уверенностью сказать, что она показывает свою собственную
жизнь,— она по-прежнему осталась «босоножкой».
Ее амплуа определилось самой
жизнью. А жизнь для г-жи Полозовой — злая мачеха.
Единственная надежда сейчас на предстоящий юбилейный
спектакль...»
«Ну
да, ну да, на бенефис, — негодует Катя, — так всегда
писали перед бенефисом. Чтобы тронуть публику».
—
Может быть, не знаю, — думаю я. Только хочется сейчас
полистать ее тетрадь, в которую переписана пьеса «Таланты
и поклонники». Пьеса — как будто о Кате Полозовой.
О таких, как она. С них списана. Нет, не даром написала
ей на памятной фотографии товарка по сцене то напутствие
о таланте из названной пьесы. Потому что, как утверждал
персонаж той же пьесы князь Дулебов, «чтобы брать
большие бенефисы, нужно знакомство хорошее». Талант?
О таланте речи нет.
Катя
Полозова знакомств заводить не умеет. Может, не хочет.
По строптивому нраву (недаром на обороте одной фотографии
мы читаем: «Сумасшедшей душе сцены — Кате Полозовой
от сумасшедшего же ее товарища». Подпись неразборчивая).
«Что
ж, в конце концов, все проходили через подъемы и спады!—
вздыхает Катя. — Цветы, подарки... и плохие номера в
гостиницах. Стопки визитных карточек и поздравления,
и вечные хлопоты о гардеробе. Мои товарки шутили: если
бы из кружевных каемок «поздравиловок» можно
было сшить хотя бы блузки! Знали бы вы, что такое —«актриса
с гардеробом»!
Как
не знать. Вот листаю Островского: «Негина нам
не годится»,— журит антрепренера все тот же провинциальный
меценат, князь Дулебов. «Гардеробу не имеет хорошего,
а талант большой-с», — возражает антрепренер.
«Ну, талант!» — усмехается Дулебов...
Хорошо
знаю гардероб Кати Полозовой. В музее он теперь. Ее
«бархатные» тальмы из фланели не лучшего
качества, сшитые матерью по ночам. Ее бусы из стекляруса
под вид старинного граната. И перья для шляп — «под
страуса». И стеганые домашние безрукавки, впору
сегодняшней десятилетней девочке. Такая она была маленькая.
И хрупкая. И вечно зябла. Купцы и купчихи любили ее.
Жалели «за хлипкость»: ест, видно, невдосталь.
Особенно же благоволили в хлебосольных сибирских городах...
С
1908 года в архиве Полозовой множество сибирских афиш
и программ — новониколаевских, бийских, томских, тюменских,
ишимских. И куча записок и «визиток». Перебирая
их, думаю: в самом деле— воздушнейшие, кружевные, с
нежнейшими незабудками и фиалками, тисненными по шелку,
— если бы из них можно было сшить хотя бы воротнички
и манжеты вместо вязаных из суровой нити «под
вологодские кружева», какие нашлись в гардеробе
актрисы Полозовой. Какие «ласкательные»
слова на этих записках, которые нередко сопровождали
не только цветы, но и съестные припасы...
«Нравится
такой шедевр? — хохочет Катя Полозова. — Читайте: «Варвара
Никулина-Килина, село Усть-Наржская пристань Томской
губернии» — это на штампе торговой фирмы. А текст
такой: «Дарю на память дорогой Кати. Прошу не
забывать, когда-нибудь, да вспоминать. (Цитирую с сохранением
орфографии.— М. К.). При сем прилагается свиной окорок
и три сахарные головки в синих обертках».
Так
была ли счастлива Катя Полозова — актриса?
Букеты
и визитные карточки. Крупным шрифтом набранная фамилия
в списке актеров в афише. Ведущие роли в программах.
И рядом открытка. Полулубочная открытка, на которой
пара влюбленных милуется под сенью розовой гирлянды.
А на обороте: «В тот миг, когда я увидел тебя,
моя жизнь осветилась ярким лучом света, и если ты уйдешь,
она потускнеет».
Итак,
все хорошо? Но вот еще открытка. Тоже с парой влюбленных,
и тоже с розами. Текст на обороте вовсе в иной тональности,
хотя почерк тот же: «У жизни, Катя, для людей
есть «фонарь счастья». Яркий, как луч солнца,
он освещает путь любящим. А нам с тобой — увы. Люби,
не укоряй и все прости твоему Коле».
«Ну,
это что? — усмехается Катя. — Вот, посмотрите.
Хорош? 1914 год. Мне 27 лет. Ему под 60. В Ялуторовске
не ахти какое начальство. Но вот дарит букет и свою
фотографию. «На память миловидной г-же Полозовой».
Чтобы, если «осчастливить», так уж вполне,
рассчитывая на память. Как гляну на эти усы — слышу
литавры и геликон пожарной команды, что играла в городском
саду...»
...«А
вы не горячитесь, моя радость! — тут же нашептывает
неистребимый Дулебов из Катиной тетради. — Мне нужно
ласкать кого-нибудь, я без этого не могу!»
Еще
письмо. В Павлодаре 30 ноября 1912 года некий Василий
Александрович Кожин пригласил Катю на бал-маскарад
в приказческий клуб: «...Лучше все-таки, если
приедете под маской. Вы будете так добры и согласитесь
приехать ко мне в субботу 2 декабря — доставите мне
большое удовольствие. Повторяю, под маской...»
Итак,
приказчик-покровитель. Уверен в победе. Не
просит — предлагает условия. Ему с «миловидной
г-жой Полозовой» лестно встретиться
в клубе, — пусть завидуют. Но и совестно — все же актриса.
Пусть бы под маской. Кому нужно, узнает.
«Нет
и нет! — вспыхивает Катя. — Я все-таки была счастлива.
Меня любили. Меня учили и опекали. Вам не понять, что
такое актерское братство. А все прочее — обычный оборот
медали — судьба «босоножки»...
Как
не понять. Островского полистаем: диалог театрала Бакина
и актрисы Негиной, подчеркнутый карандашом в Катиной
тетради. Бакин врывается к уставшей после спектакля
актрисе. Та просит его уйти. Он изумлен: «Скажите,
какая щепетильность! Вы уж очень разборчивы!..»
В
самом деле, с какой стати «босоножке» быть
разборчивой? Но ведь нам известны и «победительные»
судьбы провинциальных |актрис-«львиц».
Почему же у Кати Полозовой, признанной актрисы, такая
одинокая, неустроенная жизнь? Почему, листая ее архив,
вспоминаешь «Униженных и оскорбленных»?
…Вот
фотография женщины в кружевной наколке на волосах по
моде 80-х годов. Еле видна на обороте надпись
коричневато-выцветшими чернилами: «Моей крестнице
Кате на память. А. Таргонская. 1898 год. Казань».
Фотография лежит рядом с пачечкой документов. Разворачиваю
первый — выписка из метрических книг Покровской церкви
города Казани о рождении и крещении дочери крестьянки
Антониды Степановны Антипиной. Дня 15 ноября 1887 года
в сей акт внесено имя: Екатерина. И на всю жизнь клеймо
— незаконнорожденная.
Восприемники
— то есть взявшие на себя обязанность, равную родительской,
— студент Казанского университета Николай Васильевич
Кудышкин и дворянка, помещица Анастасия Ивановна Таргонская.
Романная ситуация, не правда ли? Как могли оказаться
представители столь разных социальных групп — студент
с весьма разночинной фамилией, и помещица, «жена
дворянина» — на одной жизненной стезе с «Пермской
губернии Оханского уезда Частинской волости поселка
Полуденного крестьянской девицей Антониной Степановной
Антипиной у колыбели незаконнорожденной Кати — пока
еще Полозовой?
Попытаемся
представить возможную судьбу Катиной матери — крестьянской
девицы Антониды Антипиной. Вот в полозовском архиве—
сердечные поздравления, приветы, которые товарищи по
сцене не забывают передавать ей в письмах, адресованных
Кате. «Спасибо за вашу заботу», «не
забуду вашей ласки», «так благодарны за
ваше хозяйствование, за обеды, которые вы нам готовили»,—
читаем мы. Значит, жизненный путь Катиной матери как
будто повторяет судьбу Домны Пантелеевны из «Талантов
и поклонников». Но так ли это?
В
театральных программах «сибирского периода»
Кати Полозовой— новониколаевских, тюменских, ишимских,
томских, — где с 1906 года играет ведущие роли с такими
актерами, как Валентинов, Гурский, Мирский, Тамарина,
мы вдруг встречаем «г-жу Полозову 2-ю».
В 1909 году в Новониколаевске, в пьесе «Старые
годы» она играет Лукерью, ключницу-старуху, а
«г-жа Полозова 1-я», то есть Катя, играет
Любочку, одну из героинь пьесы. А вот другая программа,
из которой мы узнаем, что «22 февраля 1909 года
в Новониколаевском театре «Яр» Чиндорина
товариществом драматических артистов под управлением
А. А. Болдырева представлена будет сенсационная пьеса
«Петербургские трущобы». И что же? «Г-жа
Полозова 1-я» играет одну из заглавных ролей —
Маши, воспитанницы семьи Поветиных, а мрачную фигуру
Агафьи Ивановны За-упокойкиной представляет опять-таки
«г-жа Полозова 2-я». Весьма вероятно — мать
Кати Полозовой, «крестьянская дочь» Антонида
Антипина.
Значит,
мать Екатерины Полозовой была близка к сцене? Ведь «крестьянская
дочь» — это не род занятий, даже не социальное
положение. Это — только происхождение. Мало ли провинциальных
актрис той поры по паспорту потомственно числилось «крестьянскими
девушками» еще со времен крепостных театров. И
в самом деле, в 1887 году, в момент рождения будущей
«босоножки», Антониде Антипиной могло быть
лет двадцать. Значит, мать Антипиной, Катина бабушка,
еще могла быть крепостной. (Кто знает, может, крепостной
актрисой?).
Но
кто же отец незаконнорожденной Кати? Не странно ли,
что не только она выбирает себе сценический псевдоним
«Полозова», но и ее мать выступает с ней
вместе под этим псевдонимом?
Среди
театральных рецензентов Казани 70-х годов прошлого века
мелькает фамилия некоего Н. П. Полозова. Кем он мог
быть?
Рука
тянется к «Талантам и поклонникам». Листаю
полозовскую тетрадь. Нахожу сцену на вокзале. Студент
Мелузов, который любил и наставлял актрису Негину, заявляет
своему антагонисту Бакину: «Дуэль? У нас с вами
и так дуэль, постоянный поединок, непрерывная борьба!
Я просвещаю, а вы развращаете». Случайны ли у
Островского фигура Мелузова и случаен ли его монолог?
«...Никак
не могу удержаться и не высказать тебе своего полного
и глубокого уважения за то, что я, как и вся публика,
видят в твоем типе студента. У меня нет слов, чтобы
выразить тебе свою художественную и гражданскую благодарность
за ту серьезную услугу, какую ты этим типом оказал и
обществу, и «многострадальному московскому студенчеству»...
Эти строки из письма художника М. О. Микешина Островскому
были написаны после первых же постановок пьесы «Таланты
и поклонники» в 1881 году, то есть незадолго до
рождения Кати Полозовой и всего пятнадцатью годами раньше
появления юной «босоножки» на казанской
сцене под псевдонимом Полозовой.
Итак,
студент и актриса. Что Н. Полозов имел связь с театром
и актерами, это естественно, но кем был он по роду занятий?
Не был ли малоизвестный рецензент студентом? В полозовском
архиве нахожу коробку, где в отдельном большом конверте
лежит стопочка уникальных фотографий 70-х годов прошлого
века, о чем свидетельствует штамп фотоателье на обороте,
— Давыдов, тот самый Владимир Николаевич Давыдов, известнейший
русский актер, в частности, блистательный исполнитель
множества ролей в пьесах Островского. Это еще очень
молодой Давыдов. Уже полноват, но еще юношески
свежи губы, волнятся густые волосы. На обороте старинной
фотографии надпись: «В память короткого, но приятного
знакомства и добрых отношений от любящего Давыдова студенту
Полозову». В той же стопочке фото Павла
Матвеевича Свободина. Того Свободина, которого А. П.
Чехов, «дядя Гиляй», известный художник-театрал
М. О. Микешин называли своим другом. Фото Свободина
— тоже юного, может, двадцатилетнего. Может, ровесника
студента Полозова? И еще несколько актерских портретов.
И на обороте — «Полозову на память», «На
добрую память Полозову», «Студенту на память».
И почти все снимки сделаны в Казани.
Но
самый знаменательный портрет в «полозовском конверте»
— вот он: Полина Антиповна Стрепетова. 20 февраля 1876
года в Казани она подписала на обороте: «Соне
за верную службу от Стрепетовой». С тремя восклицательными
знаками, вполне созвучно неистовой эмоциональности великой
актрисы. Почему эта фотография оказалась в том особом
конверте, который мы назвали условно «конвертом
студента Полозова», и о какой Соне идет речь —
пока неизвестно. В книге Р. Витензона «Модест
Писарев» из серии «Театральные имена»
нахожу изображение П. А. Стрепетовой Здесь она старше,
может быть, лет на десять, а на найденной фотографии—
это еще «начало начал». Девичья округлость
лица. Требовательный, отвергающий компромиссы, взор
актрисы-воительницы, для которой сцена — передний край,
спектакль — сражение. Это пора ее личной неустроенности,
горького одиночества в неудачном браке с актером Стрельским.
Это пора творческого страстного дуэта с Писаревым. Сверяю
время пребывания Стрепетовой в Казани. Действительно,
15 февраля Стрепетова и Модест Писарев переезжают с
труппой из Астрахани в Казань. Осенью 1875 года Стрепетова
уезжает в Москву. За этот год в Казани в ее и Писарева
орбиту попал, очевидно, студент Полозов. Так, может,
не случайно и восприемником незаконнорожденной Кати
был именно студент Казанского университета, один из
тех Мелузовых, которые были столь типичны в театральной
среде, в среде Островского, и тоже связанный с бывшим
студентом Полозовым? И тогда — оправдан псевдоним Кати
Полозовой и ее матери? Почему бы и нет? Только судьба
этого романа сложилась драматично, и в результате —
«незаконнорожденность» и изначальное изгойство
Кати Полозовой. В самом деле, — ну как же не изгойство?
Листаю
ее тетрадь с переписанной пьесой «Таланты и поклонники».
Есть в ней несколько мест, подчеркнутых карандашом.
Помимо тех, которые уже приводились выше, нахожу еще
одно Это диалог Негиной с матерью. Актриса читает матери
письмо, полученное от поклонника Великатова: «...в
моих палатах есть молодая хозяйка, которой все поклоняются,
все рабски повинуются. Так проходит лето. А осенью мы
с очаровательной хозяйкой едем в один из южных городов;
она вступает на сцену в театре, который совершенно зависит
от меня, вступает с полным блеском, я наслаждаюсь и
горжусь ее успехами. О дальнейшем я не мечтаю, поживем
— увидим». «Ведь это позор!» — вскрикивает
актриса.
Как
же не позор — найм подруги на летне-осенний сезон. Известно,
за щедрую плату. Талант — роскошь, стоит дорого, но
купить его престижно, и потому заплатить можно. А там
— видно будет...
Всматриваюсь
в полудетское, не очень и красивое, но одухотворенное
лицо «г-жи Полозовой 1-й», двадцати лет
отроду. «Были вы когда-нибудь счастливы и покойны?»
— хочется мне спросить ее. И знаю, — она, конечно, ответит:
«…Вам хочется найти в моей судьбе особую обездоленность?
Это сейчас так кажется, будто нечто необычное было в
моей трудной, блестящей, унизительной, славной актерской
исключительности. Поглядите-ка у Островского. Или у
Чехова. Найдете ли актрису счастливой судьбы? Вы бы
еще у Стрепетовой спросили, была ли она счастлива...
Зато
я родилась в Казани. Дышала воздухом театрального города,—
сказала бы она мне. — И, если догадки насчет студента
Полозова и крестьянской девицы Антипиной верны, могла
ли я не оказаться на сцене. И разве одно это уже не
счастливейший случай?»
Все
так. Казань — город театра. Счастливая судьба. И все
же...
Вот
еще документ: «Выписка из метрической книги о
родившихся за 1916 год в граде Ишиме. Дня 9 мая зарегистрирована
незаконнорожденная Антонина дочь незаконнорожденной
же Екатерины Николаевны (по крестному отцу) по фамилии
Антипиной». Восприемники— коллежский советник
ветеринарный врач Владимир Петрович Свидзинский (вспомним,
в Ишиме немало ссыльных поляков после восстания 1863
года — о них писал Чехов) и крестьянская девица Тарского
уезда Озернинской волости деревни Волиной Анисья Петровна
Петракова. Может быть, тоже актриса.
Итак,
на страницах биографии «босоножки» впервые
появляется Антонина, по крестному отцу — Владимировна,
по сценическому псевдониму матери — Полозова.
Наверное,
Катя Полозова никогда не была так счастлива. Теперь
они ездили на гастроли втроем, с матерью и маленькой
Тосей. Положительно, судьба улыбается «босоножке».
Вот еще один документ. В 1921 году в Усть-Каменогорске
девица Екатерина Антипина-Полозова, 33 лет отроду, мать
пятилетней девочки, впервые выходит замуж. Вернее, регистрирует
брак. Она даже меняет фамилию и отказывается от псевдонима.
Что это — мгновенно вспыхнувшее чувство, счастливый
случай столкнул двух созвучных людей?
Погодим
радоваться, считая, что на пути Кати Полозовой внезапно
вспыхнула удача. Прочитав фамилию ее супруга, Виктора
Ильича, оказавшуюся мне столь близко знакомой, в тот
же вечер позвонила в Тюмень. Там жила родня моего супруга,
от которого я много лет назад слышала такое семейное
предание, будто один из родичей старшего поколения в
городе Ишиме увлекся некоей актрисой и в течение нескольких
лет ездил на встречи с ней и даже собирался жениться.
Вся его родня воспротивилась. Женитьба на актрисе? Ведь
он чиновник!
Рассказала
о находке. И услышала в ответ, что так оно и есть: это
тот самый двоюродный дядя, который увлекся актрисой
и, вопреки семье, все-таки на ней женился... Значит,
чтобы эти два человека, полюбившие друг друга, могли
соединить свою судьбу, должны были рухнуть условности
дореволюционной России. И только тогда, и все же далеко
от родового гнезда, и все-таки вовсе не в радость родне,
смог Виктор Ильич — всего-то чиновник почтового ведомства!
— жениться на своей избраннице. Тоже немаловажная деталь
в оборотной стороне сценического блеска скольких «босоножек»...
Отдельная
стопка очень «говорящих» афиш 20-х годов.
Характеристика дается сразу же под названием спектакля:
«Оригинальная и веселая комедия». Это о
спектакле «Прежде скончались — потом повенчались».
Или вот представление в клубе «Сон помещика»
с расшифровкой в скобках: «и проснулся!»
А вот афиша профпартклуба, тоже с характеристикой: «Будет
представлена сильная (выделено жирным шрифтом)
драма «Каторжник». Афиша клуба «Красный
факел» — «Голый человек». Афиши эти
говорят и о судьбе актрисы Полозовой. Теперь на заглавном
месте пишется: «Артисткой Е. Н. Полозовой дан
будет спектакль...» Полозова— везде на заглавном
месте. Вторая взлетная пора. Счастливый брак, любимое
дитя рядом. И даже мужнина фамилия в паспорте…
Появились
в архиве Полозовой фотографии черноглазой скуластой
девочки с упрямым лбом. Тося Полозова. А среди костюмов
— детские, синего полотна, богато вышитые крестом юбочки,
кофта, начельная повязка — нечто «под украинский
костюм». Вышивала, конечно, мать Полозовой. Она,
мы знаем из писем, большая рукодельница. Итак, детский
театральный костюм. Я просто слышу, с какой гордостью
заявляет Катя Полозова:
«Моя
дочь выступает со мною вместе. Она не просто «театральный
ребенок». Она — будущая актриса. Я мечтаю, что
она станет актрисой и будет счастлива». Афиши
20-х годов, слава вам! Вы человечны и говорите о многом.
Вот, например, афиша партклуба. Читаем: «Вторая
молодость». Участвует Е. Полозова и юная Полозова».
Или афиша гортеатра 28 августа 1927 года: «Первый
раз на здешней сцене последняя новинка, пользующаяся
всюду колоссальным успехом — «Кровью омытые белые
розы». («Игрушечка»).
Специально
жирным шрифтом выделено: «Участвует Тося Полозова».
Самой «говорящей» кажется новониколаевская
афиша 1930 года. Сообщается годичный репертуар: «Овод»,
«Рельсы гудят», «Поэт и царь»,
«Ярость», «Броненосец 14—69».
И состав труппы. Среди ведущих актеров — Е. Полозова.
Театральная жизнь бьет ключом, и Полозова, обретшая,
наконец, семью, живет полной жизнью. Тося Полозова в
афишах больше не фигурирует.
«...Тося
актрисой не стала», — вздыхали, конечно, мать
и бабушка Полозовы. И тут же, наверное, утешались: зато
она хорошо учится и даже пишет стихи.
«…Не
думаю, что она станет выдающейся поэтессой», —
трезво пророчит мать, познавшая высокую цену истинного
искусства.
«...Но
зато она хорошая дочь и надежный человек!» — конечно
же, скажет бабушка, познавшая цену неустроенности актерской
судьбы самой «босоножки» и стольких ее товарок.
В
архиве появились стопочки писем, написанных карандашом,
крупным, неровным, но твердым почерком. Очень рассудительный
юный человек пишет 26 мая 1931 года письмо маме из Щегловска
в Новосибирск: «Дорогая мама, ты обо мне не беспокойся.
Я очень рада, что еду в летнюю школу, там будет усиленное
питание и сосновый бор, нам дадут чувяки, майки и трусы.
Будет физкультура, игры в крокет. Напиши, сколько ты
будешь получать зарплаты и с какого месяца. Если денег
нет, я обойдусь. У меня отложено на молоко, до первого
числа хватит. Пять рублей на лагерь я отложила отдельно.
Главное, напиши поскорее, будешь ли ты работать. Собачку
Ирму мне разрешили взять с собой. Я учусь хорошо и люблю
тебя».
Открываю
скобку: Антонину Полозову помнят, конечно же, многие
журналисты. В ее личном архиве немало документов, свидетельствующих
о ее связях с нашими писателями. Многие помогали ей
советом, учили. И она пишет о них с благодарностью в
своих отрывочных дневниках.
Что
до Екатерины Николаевны Полозовой — судьба ее сложилась
неожиданно. Оттенок сомнений сквозит в приведенном выше
письме Тоси Полозовой («...напиши поскорее, будешь
ли работать» — значит, могла быть и иная альтернатива:
не работать), и, оказывается, небеспочвенная.
Внезапно,
с августа 1931 года, актриса Полозова переходит на пенсию
как инвалид труда. При том, что, как сказано в справке,
«имущественного положения никакого нет».
Она работает суфлером, но все-таки в театре. Билетером,
но в театре. Сторожем, но в театре. «Ничто, как
театр, не выявляет человека в человеке» — карандашом
на обложке одной из ее былых тетрадей-ролей...
В
1933 году актриса вновь возвращается к фамилии «Полозова».
Что это? Изжита великая любовь? Пережито разочарование?
Смерть, репрессия или иная утрата любимого человека,
так отчаянно домогавшегося связать свою жизнь с «босоножкой»?
Кто теперь скажет .. Репрессия вполне вероятна По семейным
преданиям, сибирские Кушниковы — потомки сосланных декабристов,
и много им довелось принять мытарств в пору «раскулачивания»,
скрывая не только наличие потомственной библиотеки,
но и дворянское происхождение. Притом, что обличительным
фактом служило и то, например, что покойная моя свекровь,
Таисья Ивановна, доводившаяся в каком-то колене теткой
супругу Кати Полозовой, умела играть на рояле и тщательно
десятилетиями это скрывала... Думается, лишь тяжелый
психологический перелом мог столь внезапно сбить с подмостков
актрису Полозову, только-только обретшую второе дыхание
Бросить сцену в 44 года, которой отдано 34 года жизни...
Бросить
сцену, но не театр.
Загадку
внезапного обрыва творческого пути Екатерина Николаевна
Полозова унесла с собой. Когда мы зашли в опустевшее
жилище Полозовых, в уголке комнаты увидели скорлупу
надбитого яйца на блюдце. Соседка по квартире уловила
взгляд:
—
Они со странностями были — кошек держали. Пенсии еле-еле
на себя, а уж кошке — обязательно яичко. Хорошие люди,
дружно жили. Мама — маленькая старушечка, а Антонина
покрупнее, возьмутся за руки или под ручку, и идут себе...
Хорошие люди, но со странностями, — рассказывает соседка.
Да,
такая вот странность, в самом деле, — в последние часы
жизни не забыть покормить кошку, «которую любила
мама». Это по свидетельству соседей. Впрочем,
о «странностях» свидетельствовали и иные
бывшие коллеги Антонины Полозовой. Например, не странно
ли, мать и дочь окучивали и копали картошку не иначе,
как в перчатках, — «такие белоручки». И
не странно ли, в 60-е годы Антонина Полозова приходила
по старой памяти в редакцию газеты «Кузбасс»4
«в облезлой кацавейке и валенках». Такая
вот странность — при ее-то пенсии в пятьдесят рублей,
о чем свидетельствуют пенсионные документы, которые
сохраняю в память об этой, так непростительно поздно
угаданной, пусть предальней, но родственнице...
В
июне 1986 года пришло письмо из Государственного Центрального
театрального музея имени А. А. Бахрушина. Музей благодарит
за ценный дар — архив семьи Полозовых, актрис провинциальных
театров конца XIX — первой трети XX века. Переданные
материалы представляют несомненный интерес для изучения
русского и советского театров. Они будут включены в
состав собраний архивно-рукописного и декоративного
отделов музея. Впоследствии могут быть представлены
в выставках и экспозициях».
Радостно
сознавать, что фотографии Кати Полозовой — актрисы—
не исчезли, а сохранятся в театральном музее имени Бахрушина
и встретятся в его фондах с родственными лицами товарищей
по сцене — провинциальных актрис и актеров, бескорыстнейших
служителей русской культуры.
1985
г.
|
