|
Вместо
послесловия
Правда и домыслы об
архивах, или… О пользе профессионализма и точности в науке
( о некоторых подходах к изучению наиболее «жгучих»
моментов истории города Кемерово)
Политика оправдывания партизанских и иных большевистских «деяний»
продолжается и поныне. Прошло всего полгода, как газета «Кузбасс» назвала палача
1937 г. Салыгина «человеком светлой души». И вот в номере от 24 апреля 2001 г.
та же официальная областная газета предоставила место А. Лопатину, который
весьма напористо оспаривает причастность большевиков к содеянным преступлениям
периода гражданской войны.
Так, широко известно, что выдающийся русский художник В. Д.
Вучичевич-Сибирский был смертельно ранен на своей заимке в 1919 году и похоронен
в Кемерове, промучавшись перед смертью около месяца. Кемеровским писателем
Владимиром Мазаевым было найдено два архивных документа, из коих явствовало, что
Вучичевич убит большевиками. Сохранилась записка врача, который пользовал
Вучичевича во время пребывания его в местной больнице, адресованная священнику:
«Отец Александр! Умер у нас художник Вучичевич — последствие ранений
большевиков. Просим отпеть». Второй документ — запись в метрической книге. В
графе «Отчего умер» сказано: «После нанесенных ран большевиками» (подробнее см.
очерк В. Мазаева, опубликованный в «Нашей газете» 15 апреля 1999 г.).
Вполне очевидно, что и священник, и врач могли узнать о причинах смерти
Вучичевича и о том, кто именно был убийцей, от него самого — ведь он умер далеко
не сразу. И, стало быть, Вучичевич собственными устами сообщал о социальном
статусе убийцы.
Десятилетиями жила легенда о большевике-убийце, о партизане-убийце и о
«беляке» Вучичевиче, однако озвучивать ее в печати нельзя было. Приходилось
дипломатично называть убийцу художника «бандитом», хотя «большевизм»,
«партизанщина» и «бандитизм» — в пору гражданской войны были синонимами, что
отражено во многих документах колчаковской поры. Редакторы и цензоры тщательно
вымарывали и подправляли «неудобные» места в очерках о Вучичевиче, ссылаясь на
опасность темы. Были и прямые указания намекать на «дезертирский», «бандитский»
облик убийцы.
Находка Мазаева все расставила по местам. Ибо ни врач, ни священник не могли
пойти против совести и зафиксировать причину смерти не со слов самого раненого
Вучичевича.
Так что же противопоставляется находке Мазаева? Автор статьи с «изящным»
названием «Над вымыслом слезами обольюсь. И табличку прибью» (очевидно, имеется
в виду мемориальная таблица в честь убиенных большевиками щегловчан) ссылается
на найденный им отчет колчаковского начальника милиции В. Осмольского, который
пишет, что художник был ограблен и смертельно ранен «БАНДОЙ ГРАБИТЕЛЕЙ». Но ведь
в документах той поры именно так и называли колчаковцы партизан. А. Лопатин
цитирует: «Из бандитов Вучичевичем опознан лишь один гражданин пос. Большой
Тутачиха Александр Сажин — дезертир. Шайка скрылась неизвестно куда». Но ведь
«шайкой», «бандой», «грабителями» колчаковцы именовали именно партизан —
впрочем, они были вынуждены грабить: надо же было чем-то жить. Так что найденный
А. Лопатиным документ по сути подтверждает опубликованные В. Мазаевым находки.
Большевик, грабитель, партизан — все это про одного и того же человека. То есть
— про Александра Сажина, убийцу Вучичевича.
Один из авторов этих строк в 1979 году при встрече с сестрой Сажина Матреной
в Салтымаково видел специальную брошюру о «подвигах» партизан на земле
Кузнецкой. В ней фигурировала фотография Александра Сажина среди фотоснимков
других партизан, участников «шайки», «банды», «отряда» (всяк называл по-своему),
к которому прибился Сажин после убийства. Деяниями партизан коммунисты гордились
еще многие годы после гражданской войны. Потом, правда, стали несколько
стесняться, в частности, в случае с убийством Вучичевича. Потому что художник
оказался фигурой для культуры края не последней. В 1993 году прошла его
региональная выставка и учреждена даже премия его имени для художников. И, стало
быть, не могли же его убить, в самом деле, большевики. Начатая издавна эпоха
тотальной лжи продолжалась и продолжается, оказывается, по сей день.
Приведенные в газете «Кузбасс» выдержки из документов, в подлинности коих мы
не сомневаемся, как уже было сказано, не опровергают, а подтверждают архивные
находки писателя Мазаева, и никаких противоречий между двумя «находками» нет.
Просто «красный» Сажин назван грабителем и убийцей. То есть, чем он на самом
деле и был.
Но уж вовсе недоумение вызывает утверждение А. Лопатина: «Понимание
собственной беспомощности в поимке Сажина и его дружков заставило милицейских
чинов отказаться от услуг врача больницы, а также священника А. Кедрина». А как
же два документа, найденные В. Мазаевым — в их подлинности тоже сомневаться не
приходится, а на них подписи и врача, и священника? А что в другом случае
священник Кедрин предал земле другую жертву братоубийственной разборки, некоего
П. С. Новикова, без врачебного заключения — никак к делу не относится. В случае
Вучичевича врачебное заключение ИМЕЕТСЯ и приведено В. Мазаевым.
С упорством, достойным лучшего применения, А. Лопатин «перепроверил» с
помощью судебно-медицинской экспертизы уже в 2000 г. (без какого-либо
обследования останков — таковых теперь не найти), были ли смертельными раны,
нанесенные бандой Сажина. Но, помилуйте, ведь художник УМЕР. Причем, как
свидетельствует врач, именно от ран. Возможно, А. Лопатину хотелось бы доказать,
что не от большевистских сабель погиб художник, а от беспечности колчаковской
милиции, которые вовремя не позвали лекаря? Но тем не менее Вучичевич-таки был
доставлен в больницу и его пользовал врач, и оставил в своей записке, по сути,
точную причину гибели художника: умер от ран, нанесенных
большевиками.
«Посмертная» судьба Вучичевича достаточно
трагична. Мало того, что его убили красные бандиты, так коммунисты еще и
уничтожили его могилу, поскольку снесли старинное кладбище. Вполне понятное
действие: на старых кладбищах — могилы купцов, урядников, дворян. И среди них
могила Вучичевича. Обычными были добротные чугунные надгробия с затейливыми
эпитафиями, которые напоминали новой власти о старом мире, в котором художников
не убивали. Так что долой эпитафии — долой старый мир! Кладбища стали
сносить.
Итак, новая власть убила Вучичевича и его семейство (семья вырезана на
заимке) и надругалась над его могилой. Остается удивляться, почему на месте
варварски снесенного кладбища в Кемерове нет соответствующего памятного знака
или даже часовни. Не только в память Вучичевича. В память о тех, кто имел
несчастье (или, точнее, счастье) жить до большевистского переворота.
А как же наследие художника? По оценкам московского искусствоведа Ф.
Монахова, основанных на самом тщательном документальном поиске, Вучичевич за
свою жизнь написал до тысячи полотен. В настоящее время известно менее
полусотни. Другие исчезли или уничтожены. Картины разделили участь
художника.
Ныне в кемеровском областном краеведческом музее хранится всего 10 картин
Вучичевича. По свидетельству кемеровского художника П. Ф. Шахматова, в музее
некогда было их не 10, а 30. Он лично первично очищал их и сделал фотографии до
и после расчистки. 20 картин канули в небытие, равно как и упомянутые
фотографии. Никто в музее не может сказать — куда они делись. Система хранения и
учета экспонатов еще раз подтвердила свое несовершенство, о чем мы писали еще в
1994 году и что тоже вызвало протесты, опубликованные в газете «Кузбасс».
Может быть, картины было украдены? Музейщики не знают. Спросить за пропажу не
с кого. Так кто же совершил очередное преступление перед памятью?
Была и такая версия: картины Вучичевича списали из-за ветхости. Однако, если
в предавние годы они первично реставрировались Шахматовым, то в каких же
условиях должны были они содержаться, чтобы их довести от состояния
удовлетворительного почти до гибели?
Известно, что в 80-е годы музей отослал девять картин на реставрацию в
Иркутск. Но это — после многих настоятельных обращений одного из авторов этих
строк, причем картины отсылались с большими сомнениями: а «стоящий ли был
художник Вучичевич?». К счастью, архивные находки Ф. Монахова в Петербурге
доказали: настолько «стоящий», что императорский двор помышлял о покупке двух
его картин. Так что на региональной выставке Вучичевича из Кемеровского,
Томского, Иркутского и Барнаульского музеев картины художника предстали во всей
красе. И сомнения кемеровских музейщиков, чуть было не загубивших окончательно
злосчастные картины Вучичевича, оказались «не к делу». Впрочем, не исключено,
что сомнения касались не столь «уровня» художника, сколь его социального
статуса: а вдруг — дворянин, а вдруг — белый? В одном музейщики не ошиблись:
Вучичевич действительно был дворянином.
Так или иначе, Вучичевичу ни при жизни, ни после смерти не везло. Похоже,
злой рок довлеет над его посмертной биографией, которая представляется сегодня
неким фатальным нагромождением «умышленностей»: уничтоженная могила, исчезнувшие
картины и бесконечные умолчания...
Время, однако, неизбежно расставляет объективные акценты. Палачи и убийцы
названы по именам, неприглядные истории с истреблением наследия Вучичевича все
чаще о себе напоминают. Неподкупные архивные свидетельства как бы приравнивают
«физического» убийцу Вучичевича к тем, кто сегодня пытается извратить его
предсмертные свидетельства, кои и были, очевидно, отражены в документах,
найденных писателем Мазаевым.
В конце своей статьи А. Лопатин, подтверждая поджог церкви
партизанами-роговцами, выражает сомнения в том, что в церкви сгорел священник.
Тем не менее об этом одному из авторов этих строк сообщал в 1984 году летописец
города Кемерово Иван Алексеевич Балибалов, а в середине 70-х — Александра
Ивановна Жукова, которая самолично видела сожжение храма и то, как священник
после переговоров с поджигателями, зашел в храм и оттуда уже не вышел. Так что
стоило ли А. Лопатину так уж спешить объявлять вымыслом свидетельства очевидца,
а также Балибалова. Ведь в данном случае одно ВОСПОМИНАНИЕ всего лишь
опровергается другим ВОСПОМИНАНИЕМ. И еще неясно — опровергается ли. Приведенное
А. Лопатиным свидетельство И. Г. Щеглова о том, что священник Кедров не сгорел в
огне, а замерз при отступлении колчаковцев, лишь подчеркивает эпичность и
трагичность судеб священников, пострадавших от большевиков точно так же, как и
Вучичевич.
Впрочем, никто из исследователей, ни авторы этих строк, ни В. Мазаев, поминая
о гибели священника в горящей церкви, никак не называл именно Кедрина. Это мог
быть любой из священно- или церковнослужителей, их было как минимум шесть.
Священник Кедрин упоминался В. Мазаевым как одна из возможных фигур в этой
трагической истории, причем гипотеза В. Мазаева (а гипотеза — неотъемлемый
компонент любого исследовательского поиска) до сих пор в достаточной степени не
контраргументирована, поскольку совсем неизвестно, не было ли воспоминание
Щеглова написано в заданном ключе «на заказ», потому как составлялось оно в
период сбора парадных свидетельств участников гражданской войны в Советские
времена.
Так что спасибо А. Лопатину, который добавил к памяти сгоревшего безымянного
церковнослужителя еще и отца Александра Кедрина, замерзшего в бегстве от
большевиков. Потому что все равно, кто из священнослужителей сгорел в огне, а
кто — замерз, главное — политический статус тех, из-за которых оборвалась жизнь,
причем не одного, и не двух, а очень многих священников...
В своей статье А. Лопатин подтверждает факт сожжения церкви. Опять-таки, кто
ее сжег? Газета поясняет: «анархист Рогов». Но в кемеровском областном архиве
хранятся личные дела большевиков, многие из коих уже на момент их участия в
банде Рогова были коммунистами. О политической ориентации роговцев можно долго
спорить. Ясно одно — белых среди них не было, а коммунистов — достаточно. Один
из членов компартии, Г. Кузнецов, участник отряда Рогова и погрома в Кузнецке,
самолично убил священника села Атамановское, так стоит ли удивляться панике,
охватившей священников в Кемерове? При советской власти Кузнецов был при
партбилете и занимал ответственные советские должности в Кунецке и Томске.
Других членов отряда Рогова награждали к 10-летию революции особыми грамотами и
подарками — об этом «Наша газета» тоже писала, ссылаясь на архивные
документы.
Сегодня деяниями Рогова или Сажина былые ортодоксы как бы смущаются. Называют
их «бандитами», «грабителями», «анархистами». Однако вот незадача:
большевистские корешки и роговцев, и убийц Вучичевича все более и более
подтверждаются документально. Остается сказать спасибо колчаковским
функционерам, которые называли «кошку кошкой», а партизан — бандой грабителей и
убийц.
Спорить с документами — себе дороже. Объявлять их вымыслом — детская забава.
А потому — хоть и обливаясь слезами, а табличку все равно рано или поздно —
прибьешь...
Этим полемическим материалом мы закономерно завершаем основную часть нашей
книги, посвященной 1920-м и 1930-м годам, вполне естественно продолжившим
разрушение нравственного чувства и долга у горожан, которые отсчет новой
деструктивной большевистской эпохи вели именно с убийства Вучичевича, сожжения
храма и расправы над священниками. Эта эпоха, если судить по выступлениям газеты
«Кузбасс», продолжается и поныне...
Апрель 2001 г. <<
Назад Далее>>
|
Ждем
Ваших отзывов.
|
По оформлению
и функционированию
сайта
|
|
