|
Страница 2 из 2
Примечателен следующий отрывок воспоминаний, приведенный
Балибаловым в своей книге. Он приводит рассказ одного из первых строителей шахты
«Северная» Георгия Федоровича Казанина. Об этом человеке мы писали достаточно
пространно в других наших книгах. Это тот самый Казанин, рождения 1902 г.,
начальник участка упомянутой шахты, который обвинялся в связи со шпионской
иностранной группой еще в 1935 году. То, что Балибалов привлекает в свою книгу в
качестве информатора чуть ли не бывшего «врага народа», несмотря на
просталинский дух самой книги, — объективно, ничего не скажешь. Однако
справедливости ради надо добавить, что названный Казанин замечался в
систематическом пьянстве, судился за жульнические операции и присвоение
государственного имущества. Брат же Казанина, Федор, рождения 1908 г., судился
за бандитизм и убийство и сидел три года в тюрьме. Не останавливаясь на личности
Г. Ф. Казанина (для интересующихся рекомендуем просмотреть книгу «Кемерово и
Сталинск», в которой о нем рассказано подробно), нельзя не задаться вопросом: а
знал ли Балибалов об уголовном прошлом этой во всех отношениях подозрительной
персоны?
«Нелегко было и горнякам
закладывать новые шахты. Один из первых строителей «Северной» Георгий Федорович
Казанин рассказывает: «Проходку вертикального ствола начинали по старинке, «на
воротах». Да, удивляться не приходится — электроэнергии еще не было, ГРЭС только
строилась. Решили организовать паровое хозяйство. Котлы нашли на станции
Кемерово. Но тут перед нами встал вопрос: как перетащить их на правый берег?
Моста через Томь нет. На пароме? Паром не поднимал. Как быть? Дорога каждая
минута. Кто-то предложил спустить котлы на катках к воде, накачать в них воздух,
плотно закрыть и канатами перетащить на правых берег. Так и сделали.
А от берега до шахты — восемь километров, и все в гору.
Поручили коммунисту К. И. Ярыгину катить с помощью ручных лебедок. И он покатил
со скоростью 400 шагов в день. Тем не менее до наступления холодов мы успели
смонтировать и растопить оба котла». (Балибалов, с. 53.)
В воспоминаниях Г. Ф. Казанина поминается некий К. И. Ярыгин.
Балибалов не был, очевидно, лично знаком с Ярыгиным и поэтому ограничивается
лишь инициалами к его фамилии, не расшифровывая их. Приходится пояснять: Кузьма
Иванович Ярыгин родился в 1891 г., в 1938 г. работал на шахте «Октябренок»
плотником. Рудничным райкомом 26 июля 1938 г. исключен из партии как морально
разложившийся: связался с женами «врагов народа», но главное — систематически
пьянствовал, точно так же, как и Г. Казанин. И получается, что один «элемент» с
уголовными воровскими замашками подает как героя другого — такого же пьяницу и
тоже исключавшегося из ВКП(б) за разложение. Связь же с «женами врагов народа»,
конечно, не политическая. На почве пьянства — с кем только не свяжешься… (О
Ярыгине см. нашу книгу «Кемерово и Сталинск…»).
|
|
|
Это не летающие тарелки. Это реалии
новой индустрии
|
«Проблема кадров с первого года
пятилетки стояла в центре внимания партийных и общественных организаций города.
Были открыты два техникума, созданы два рабфака, несколько курсов по подготовке
в рабфак и вузы, школы стройучета, ФЗУ и горпромуча. Землекопы приобретали
профессии машинистов, аппаратчиков сложных агрегатов, становились техниками,
инженерами.
С развертыванием промышленного строительства начинает расти и
город. В июне 1930 года сессия городского Совета рассмотрела эскизный проект
планировки Щегловска, представленный проектным бюро Запсибкрайкомхоза. Город
проектировался на 130 тысяч человек». (Балибалов, с. 53-54.)
Балибалов, конечно, умалчивает, в чем именно состояла главная
кадровая проблема в городе. То, что в нем открываются училища и прочие учебные
заведения, призванные поставлять на стройки профессиональных рабочих и служащих,
— отрадно. Однако главную погоду в строительном деле создавали не выпускники
рабфаков, а специалисты, которые в 30-е годы в Кемерове подвергаются всяческой
обструкции, а потом и расстрелам. В этом и заключалось главное затруднение
«кадровой проблемы», о которой на свой лад повествует Балибалов, с известными
умалчиваниями и недоговорками.
«При рассмотрении проекта возник
вопрос о названии города. В обсуждении этого вопроса активное участие приняли
горожане. Все единодушно соглашались с тем, что название по имени бывшего
торгового села Щеглова не имеет прямой исторической связи с городом, основанным
на базе добычи и переработки каменного угля. Поэтому горсовет обратился в
президиум Западно-Сибирского краевого исполнительного комитета с ходатайством о
переименовании Щегловска в город Кемерово.
«Ходатайство Щегловского
горсовета», — говорилось в решении президиума исполкома, — о переименовании
Щегловска в город Кемерово считать вполне обоснованным. Новое наименование
города характеризует местные ископаемые богатства, так как туземное слово
«КЕМЕР» в переводе на русский язык означает «уголь».
27 марта 1932 года Президиум ВЦИК
вынес постановление о переименовании Щегловска в Кемерово». (Балибалов, с.
54.)
В постраничной сноске Балибалов, ссылаясь на мнение других
исследователей, опровергает своеобразный анализ происхождения слова «Кемер»,
данный в решении президиума исполкома. Однако самого шага по переименованию
города не осуждает. Между тем, желание отмежеваться от «торгового села Щеглова»
сегодня выглядит более чем забавным, поскольку другое село, собственно Кемерово,
мало чем отличалось от Щеглова образом занятий или еще какой специфкой. История
с переименованием города в 1932 г. выглядит анекдотично, а обоснование этой меры
— неаргументированно (логика самой меры улавливается с трудом). Тем не менее, И.
А. Балибалов приводит разные трактовки корня, лежащего в основе слова
«Кемерово», что, несомненно, привлекает интерес читателя. Но беда ведь в том,
что главное, чем руководствовались сторонники переименования, — классовый
подход. Им ненавистна была любая старина как понятие, и лишь по своей
безграмотности они не уяснили, что сохранение преемственности в наименовании
города — от Щегловых пошел Щегловск, а от Кемеровых (Темеровых) — Кемерово, что
такая преемственность есть благо и что даже по этому признаку разницы между
Щегловой и Кемеровой, двумя старинными деревнями, не существовало
никогда.
«К этому времени город раздался
вширь. За четыре года первой пятилетки жилой фонд увеличился в два с лишним
раза.
11 июня 1932 года газета «Правда»
сообщала: «Кемерово — новый индустриальный центр Кузбасса. Угольная
промышленность здесь дополнена мощной химической промышленностью. В 1923 г. в
Кемерове было 11 тысяч жителей. В 1931 г. — около 48 тысяч, а на 1 января 1932
г. — свыше 90 тысяч. Строится водопровод. Развертывается капитальное
жилстроительство. Дома и улицы освещаются электричеством. В коммунальное
строительство в текущем году вкладывается 2 миллиона рублей».
Вторая пятилетка открывала новые грандиозные перспективы
дальнейшего развития производительных сил Кузбасса и города Кемерово. Если
первая была пятилеткой угля и металла, то во второй ставилась задача всемерного
развития химической промышленности — увеличения выжига кокса, выпуска азотных
удобрений, освоения производства жидкого топлива из угля. Кемерово был включен в
число шести сибирских городов, где намечалось удвоить жилищный фонд и выполнить
большой объем работ по развитию коммунального хозяйства». (Балибалов, с.
55.)
Но существуют и другие данные. Они приведены нами в предыдущем
выпуске «Документального наследия». Людям негде жить. Казахов, прибывших в
Кемерово, высаживают прямо в лесу, и там они живут под елями. От большой
скученности людей косит тиф. Прилавки магазинов ломает озлобленная толпа с
криками: «Хлеба!». На улицах города листовки с призывами расправляться с
коммунистами. А о том, как жили спецпереселенцы и спали вповалку по несколько
десятков человек в комнате — Балибалов и подавно рассказать не мог. Не имел
права. Но, может, и не хотел. Задачи и цели у него были другие. Его книга носит
парадно-юбилейный характер, и потому он вынужден перво-наперво нахваливать
видных партийных лидеров. Таких как Норкин, руководитель Кемеровокомбинатстроя
(что таило в себе уловку). Именно он подается Балибаловым как наиболее яркая
фигура тех лет. Вообще, в исследованиях былой поры было модно на фоне бряцания
словес об энтузиазме рабочих давать иногда портретные зарисовки и некоторых
(очень немногих) лидеров.
«В декабре 1932 г. в целях
упорядочения и ускорения строительства всего комплекса производств углехима и
энергетики создается комбинат Кемеровотяжстрой. Начальником его назначается
Борис Осипович Норкин, талантливый организатор, обладавший большим опытом работы
в химической промышленности.
Выходец из среды торговцев, Норкин пришел в ряды большевистской
партии в канун Октябрьской революции, будучи студентом Киевского политехникума.
Принимал активное участие в борьбе белорусского народа за установление власти
Советов. В родном городе Рогачеве Норкин работал председателем Чрезвычайной
Комиссии, а затем был переведен в ВЧК на должность начальника особого отдела,
где работал под непосредственным руководством Ф. Э. Дзержинского. В 1921 году
Норкина сначала посылают заместителем начальника Мосхима, а потом назначают
управляющим вновь созданного треста «Жирвость». На этой работе Норкин проявил
незаурядные способности хозяйственника. В начале 1927 года он переходит в
Московский Совнархоз, а затем возглавляет Всехимпром, объединяющий химические
предприятия страны. Здесь Норкин принимает активное участие в строительстве
заводов по выработке удобрений. В завершающем году пятилетки создается
объединение Союзахот и Норкин становится его первым руководителем. А затем
получает назначение в Кемерово». (Балибалов, с. 55.)
Норкин, как известно, не просто пострадал в годы репрессий. Он
был расстрелян. О нем мы столь подробно рассказывали в предыдущем выпуске
«Документального наследия», что повторяться даже неудобно. О Норкине нами
приведены сотни документов. Он был действительно примечательной фигурой.
Примечательной — во многих смыслах. Балибалов, работая в газете «Кузбасс» во
второй половине 1930-х гг., конечно, помнил, что имя Норкина (наравне с
Дробнисом и Рыневичем) чаще всего склоняли на собраниях разоблачители «врагов
народа». Это делали все партийцы. И Балибалов ведь тоже был коммунистом. Так что
мог многое что вспомнить из поры всеобщего разоблачительного энтузиазма. Потом
спохватывались. Когда мы работали с документами по Норкину, то и дело ловили
себя на том, что жаль его. Но ведь и Норкин тоже был инициатором репрессий. Да
еще каким рьяным! На его совести — многие жизни. Так что реабилитировать его (не
юридически, конечно, а нравственно) не стоило бы торопиться. Тем более что о
репрессиях, как уже было сказано, Балибалов знал не понаслышке…
«В начале 1933 года на стройках
Кемеровотяжстроя сложилась тревожная обстановка. Вследствие переориентировки в
размещении предприятий цветной металлургии было законсервировано строительство
цинко-сернокислотного завода, что вызвало отток квалифицированных кадров
строителей.
Не оправдались надежды и шахтостроителей. Они не смогли
справиться с водоотливом во время проходки ствола шахты через слой галечника и
вынуждены были уйти с Алыкаевского угольного поля и перебазироваться на
правобережье, в окрестности деревни Боровушка, где намечалось строительство двух
новых шахт — «Северной» и «Октябренок».
|
|
|
Монтаж котлов
|
Серьезная неудача постигла шахтостроителей и в Барзасской
тайге, где пришлось бросить все три шахты, заложенные на выходах пластов
сапромикситовых углей — месторождение оказалось бесперспективным. К тому же и
опыты полкоксования сапромиксимтов не радовали химиков — выходы бензина были
настолько мизерными, что не оправдывали и десятой доли затрат труда и средств. В
связи с этим возникал вопрос: а стоит ли продолжать начатое строительство
железной дороги Кемерово-Барзас с последующим продолжением линии до
Анжеро-Судженска?» (Балибалов, с. 56.)
Таким образом, в середине главы И. Балибалов полностью
перечеркивает написанное в ее начале. Возвестив, что Кемеровский
энергохимкомбинат «впервые в мировой практике» собирался перегнать барзасские
сапромикситы в бензин, чем сильно опережал европейскую практику, автор этих
строк не очень ориентировался в деталях и терминах углехимического производства.
Возможно, попросту списывал с источника (скорее всего, газетного) сложную для
переваривания рядового читателя информацию, прибавляя всем понятные, а главное
приятные, слова: «впервые в мире», «впервые в мировой практике», «уникальное
явление в мировой углехимии». Однако все эти горделивые «первости» звучали
только в планах и прожектах. В действительности же — рухнувшие тепляки,
бракоделие, очень низкий и не сравнимый с европейским уровень производственной
культуры и, главное, несоответствие результата громогласно заявляемым на весь
мир планам. Ибо поскольку, как мы читали выше, сапромикситовое месторождение в
Барзассе оказалось бесперспективным, не вяжется такая констатация с ранее
заявленными сведениями о том, что разработка этого месторождения в те же самые
годы даст невиданный во всем мире эффект. Такой журналистский промах легко
объяснился бы, если бы И. Балибалов ссылался на использованные им источники —
тогда многочисленные ляпы подверглись бы детальной перепроверке…
«Большую тревогу вызывала
остановка кладки коксовых батарей, от пуска которых зависело начало
строительства азотнотукового завода и других смежных производств. Главная
причина остановки строительства была в том, что огнеупорщики украинских заводов
не имели еще опыта обжига сложных фасонов динасового кирпича, не справлялись с
его поставками.
Серьезные проблемы выявились и в проектировании всего
промышленного комплекса. Среди специалистов старой школы появились признаки
уныния и растерянности, под сомнение была поставлена вся проблема создания
Кемеровского промышленного комплекса.
Потребовалось личное участие Наркома тяжелой промышленности
Серго Орджоникидзе в решении узловых вопросов. Разобравшись на месте во всех
деталях строительства, он обязал автора проекта печей инженера Лоханского
упростить фасоны кирпича, а работников Харьковского института огнеупоров
совместно с инженерами заводов найти рациональные пути обжига кирпича. В
комбинате Кемеровотяжстрой были открыты проектная контора и лаборатория по
контролю за качеством строительных материалов. Московские проектные организации
начали работы по планировке Кемеровского промышленного района». (Балибалов, с.
56.)
Похоже, И. Балибалов пытается довольно искусственно создать
некий светлый образ Лоханского. После процесса над Промпартией (который
отозвался в Кузбассе в самом негативном смысле для Лоханского при уже упомянутом
обвале тепляка), этот талантливый инженер вновь всплывает в Кемерове, но
симпатий у номенклатуры и особенно у бдительных рабочих не вызывает. Так что
если он и был героем стройки, то в 30-е годы, по крайней мере, таковым его никто
не объявлял. Особенно — в 1937 году. В этот страшный год Лоханский — в Кемерове.
Из выступления секретаря парткома коксохимзавода Соловьева на одной из партийных
сходок узнаем, что директор завода Турченев заболел, и вместо него в качестве
консультанта-инженера Кемеровокомбинатстрой прислали Лоханского. Он проработал
один-два дня на заводе и сразу же пошли разговоры: кого, де, нам прислали,
бывшего акционера завода? Вот так помощь — на ликвидацию последствий
вредительства присылают вредителя! Начальник Кемеровокомбинатстроя Каттель
(вскоре репрессированный) поспешил Лоханского с завода убрать. Соловьев же с
трибуны предлагал «ликвидировать» не только Лоханского, но и других
«подозрительных» людей. Например, некоего Воронцова, бывшего «шахтинца»
(подробнее см. предыдущий выпуск нашей серии книг).
«Большую практическую помощь в
перспективном планировании промышленности города оказали ученые. Состоявшаяся в
Новосибирске в июне 1933 года сессия Академии наук СССР была целиком посвящена
проблемам Урало-Кузбасса. Учебные обобщили исследования природных богатств
бассейна, и в частности Кемеровского промышленного района, и указали наиболее
рациональные пути их использования.
Непосредственное участие Серго Орджоникидзе в решении проблем
строительства энергохимического комплекса скоро сказалось на ускорении темпа
работ на площадке Коксостроя. Руководителями стройки в этот решающий период были
коммунисты, выдвиженцы из рабочих, Василий Борисович Гора и Макар Гаврилович
Руденский, которые вынесли на своих плечах всю тяжесть работы по
материально-техническому снабжению и подготовке кадров. Большой вклад в создание
углекоксового блока и химических цехов внесли инженеры Петр Петрович Трофименко,
Сергей Иванович Кукушкин, Лев Васильевич Симачев, старший прораб Владимир
Федорович Богачев, начальник котельного цеха Федор Матвеевич Жидков, мастер
Андрей Ефимович Ломаченко и многие другие». (Балибалов, с.
56-57.)
Разумеется, Балибалов не сообщает о многих трагических фактах,
связанных с упомянутыми им именами. Так, Василий Борисович Гора (1884 г.р.) одно
время был директором коксохима, а в 1937 г. — председателем Горплана. Объявлен
врагом народа. Из партийного протокола: «Гора на протяжении целого ряда лет
является участником контрреволюционной банды Норкина-Дробниса, Турченева и
Фельбербаума. Гора, будучи директором Коксохимзавода, проводил большую
разрушительную диверсионную работу, монтажная работа провелась явно
вредительски, нарушены всякие технические правила, проектные расчеты, монтажные
цеха переделывались явно вредительски, нарушены всякие технические правила, все
пусковые сроки нарушались. Коксовые печи и другие цеха вышли из строя после
шести месяцев работы. На восстановление потребовалось затратить 865 тыс. руб. За
эту вредительскую работу Гора получает от Норкина и Пятакова премию — легковую
машину и направлен Норкиным директором 4-го завода оборонного значения, где
также проводил подлую подрывную работу, срывал выпуск оборудования для строек и
действующих заводов (правый берег, коксохимзавод и УПЗ). Своей разрушительной
работой Гора нанес государству миллионные убытки. Гора обманывал партию,
присвоив себе соцположение рабочего, тогда как он является помещиком, бежавшим с
Колчаком из бывшей Пензенской губернии в Харбин, оттуда перешел на ст. Еланская,
где, работая в ж.д. депо токарем, имел тесную связь с жандармами Голубевым и
Горубновым, будучи у них секретным сотрудником, выдавая революционно настроенных
рабочих-железнодорожников». Парторганы дело Горы тут же передали в НКВД (см.
предыдущий выпуск «Документального наследия»).
«В своих воспоминаниях инженер
Лоханский писал: «Мне хочется выразить благодарность коллективу шамотчиков,
работавшему на строительстве коксовых печей, и особенно ветерану — строителю
отечественной коксохимии Андрею Ломаченко и лучшим шамотчикам Василию Журавлеву,
Максиму Смирнову и Филиппу Степачеву.
Я руководил пуском двадцати коксовых батарей, строил эти
батареи, но не видел такой энергичной работы, какая была здесь, в Кемерове.
каждый шамотчик чувствовал себя соавтором этой батареи, зная о том, что это
наша, отечественная!..» (Балибалов, с. 57.)
Красивые слова. Но действительности не соответствуют. Как
показывают документы, в 30-е годы работой не гордились, а боялись, как бы за нее
не посадили — потому что с браком была. Спешили сильно. Лоханский испытал это на
себе. В 1937 году на одном из собраний, например, некто Федоров поносил его имя,
иронически называя Лоханского «великим инженером», причисляя к
контрреволюционной банде. То же самое нужно сказать и об упомянутом Балибаловым
Трофименко. Он был объявлен врагом народа и арестован. Вряд ли в момент ареста
Трофименко восхвалял производственный и духовный климат Кемерова в том ключе,
как это делает Балибалов. («Документальное наследие…», вып. 4.)
«Инженер Лоханский не случайно
называл шамотчиков соавторами, они действительно помогли ему ценными советами в
улучшении конструкции печей, а главное, как показал опыт, выполнили кирпичную
кладку так доброкачественно, что печи выдержали два срока службы.
На таком же высоком профессиональном уровне был произведен
монтаж батареи молодежно-комсомольской бригадой Петра Константиновича
Большакова». (Балибалов, с. 57.)
Часто поминаемый Балибаловым инженер Лоханский с теплотой
рассказывал, как это видно из приведенной выше цитаты, о шамотчиках М. Смирнове
и Ф. Степачеве. Эти фамилии оказались в рассказе Лоханского вместе. Удивительно,
но на одном из партийных сборищ некто Ляпин, представитель коксохимзавода,
сообщает о членах партии с 1917 года Смирнове и Степачеве, «На которых вот уже в
течение года сыплются клеветнические материалы, обвиняют их в белогвардейщине, а
дает эти материалы человек, который сам в прошлом выдавал оружие белым и выдавал
большевиков». Методы работы И. Балибалова достаточно любопытны. О старейших
партийцах Кемерова (с 1917 года!) он не знать не мог. И именно поэтому,
очевидно, привел именно то место воспоминаний Лоханского (которые тоже,
очевидно, писались на заказ!), в коих — о «старой гвардии». А о том, как ее,
«старую гвардию», в 30-е годы нередко компрометировали и поносили — ни слова.
Конечно, о многом Балибалов просто еще не знал, но главное — не в этом. Писать
было можно далеко не о всем. Потому что пишущего всегда контролировали — и не
только редакторы, но и внутренний цензор, взрощенный перманентно довлеющим
опасением — а не опасно ли? («Док. наследие…», вып. 4.)
«В канун открытия XVII
съезда Коммунистической партии коксостроевцы
рапортовали о пуске четвертой батареи. Ее производительность превышала все три
батареи старого завода в полтора раза.
Энергостроевцы начали обкатку первого турбогенератора мощностью
24 тысячи киловатт. Горняки рудника продолжали наращивать добычу угля. Во втором
году второй пятилетки они подняли на-гора столько угля, сколько его добывали все
шахты старого Кузбасса. Строители заложили шахту «Северную» с годовой
производительностью один миллион тонн.
С пуском в эксплуатацию нового углекоксового блока строители
перешли на площадку Азотстроя, где широким фронтом развернулись работы нулевого
цикла. Главной ударной силой здесь были землекопы, пришедшие на стройку по
призыву Западно-Сибирского краевого комитета комсомола. Земляные работы велись в
две смены и в любую погоду. Темп задавали ударные бригады С. Аралова, Ф.
Зиновьева, Н. Горбунова, выполнявшие по две-три нормы». (Балибалов, с.
57.)
Балибалов восторженно пишет о закладке новой шахты «Северная».
И ни единым словом не поминает о «враге народа», начальнике строительства шахты
Николае Павловиче Семенове (1906 г.р.). Его объявили диверсантом в 1937 г. Из
партийного протокола: «Семенов является участником вредительско-диверсионной
банды Носкова-Пешехонова и Штиклинга. Семенов затянул строительство шахты
«Северная» на несколько лет. Строительство велось вредительски, благодаря чему
большинство сооружений требует переделки с миллионной затратой государственных
средств. Жилищное строительство велось также вредительски (штукатурка
отваливалась, полы проваливались, внутренние деревянные поделки делались из
сырого леса и т.д.). На водопровод затрачено 240 тысяч рублей безрезультатно.
Для проведения подрывной вредительской работы Семенов на руководящие посты на
шахте посадил таких же диверсантов-вредителей белогвардейцев: начальник сметного
отдела был бывший полковник белой армии Флавицкий, юрисконсультом работал бывший
полицейский Горбадеев, зав. динамитным складом и главным бухгалтером работали
бывшие владельцы мельниц, зам. главного инженера Бибиков — сын помещика и др. О
всех сигналах рабочих о вредительстве на шахте «Северная» ставил в известность
шпиона Штиклинга». Семенов был арестован. («Док. наследие…», вып.
4.)
«К осени 1936 года основные
строительные работы были завершены, в новые корпуса пришли монтажники. В
большинстве своем это были вчерашние землекопы, прошедшие стажировку на
Горловском заводе и освоившие профессии аппаратчиков и машинистов сложных
агрегатов.
На монтаже были свои трудности. О подъемных механизмах тогда
только мечтали. Двадцатитонные цилиндры скрубберов поднимали на фундаменты с
помощью ручной лебедки. Не просто было укладывать и опрессовывать трубопроводы в
зимнюю стужу. В числе первых ударников здесь были коммунисты и комсомольцы С.
Вотинцев, В. Зверев, В. Милохин, Т. Обрезанов, И. Сушков, М. Казанников, Ф.
Бабушкин, Е. Сенченко, Т. Шумилов, В. Долгушин, Н. Варжелюк, В. Катренко, В.
Медынин». (Балибалов, с. 58.)
И. Балибалов пишет о строительстве Азотно-Тукового завода
восторженно. Забывает он, однако, сообщить, что пуск АТЗ многажды откладывался,
а начальники строительства подвергались гонениям. Так, 8 января 1937 г.
начальник строительства АТЗ Василий Васильевич Щипанов (р. 1902 г.) исключается
из партии. Из протокола: «Щипанов, хорошо зная прошлое Дробниса как активного
троцкиста, с 1935 г. начал сближаться с ним, посещает квартиру Дробниса и других
троцкистов (Павлов, Кочетов, Молчанов), а также приглашает их к себе «в гости».
До августа 1936 г. Щипанов скрывал от парторганизации известный ему факт
контрреволюционного выступления Дробниса в 1929 г. на станции Вятка. В момент
высадки троцкистов из поезда Дробнис кричал, что «их, лучших ленинцев, Сталин
ссылает в ссылку» и т.п… После того как заместитель Щипанова Павлов был снят с
работы и исключен из партии за троцкизм, Щипанов выдал ему более 4000 руб. и
способствовал Павлову выехать в Москву». В документах 1938 года Щипанов уже
поминается как «враг народа». Балибалов называет много имен рабочих, причастных
к строительству АТЗ, однако ни словом не обмолвился о движущей силе этого
строительства, каковой и являлся ответственный руководитель стройки Щипанов.
Между тем, газета «Кузбасс» клеймила Щипанова как врага уже в период, когда
Балибалов в этой газете работал… («Док. наследие…», вып. 4.)
«4 июня 1938 года азотнотуковый
принял коксовый газ.
«…Какое это было неповторимое
время, — вспоминают ветераны завода. — С затаенным дыханием мы прислушивались к
ритмичному гулу машин. Волнение наше было понятным: страна ждала от кемеровчан
первую гранулированную селитру, которую, кстати сказать, никто из машинистов и
аппаратчиков, молодых инженеров, не держал в своих ладонях…».
Пуск азотнотукового завода остался памятной страницей в
летописи города, ознаменовавшей собой практическое решение проблемы комплексной
переработки каменного угля и предопределившей дальнейший путь развития сибирской
углехимии и самого города». (Балибалов, с. 58.)
Время было действительно «неповторимым» — тут Балибалов,
цитирующий слова «воспоминателей», совершенно прав. Большая Химия Кузбасса
потребовала немало жертв. Врагом партии и советской власти, например, в 1937
году был объявлен начальник строительства Химстроя Евгений Сергеевич Бирюков
(г.р. 1891). Из протокола заседания бюро горкома ВКП (б): «Бирюков Е. С.,
работая в должности начальника Химстроя с мая 1934 года, до последнего момента
систематически вел вредительскую работу в строительстве, фундаменты промышленных
и жилых зданий закладывались из недоброкачественного материала. Кроме того,
весной 1936 года фундаменты промышленных зданий умышленно были затоплены водой,
с целью разрушения зданий, воздвигаемых на этих фундаментах, в результате ряд
промышленных зданий дали трещины. Бирюков сознательно создавал нетерпимые
жилищно-бытовые условия рабочим и инженерно-техническому персоналу Химстроя, с
целью вызвать недовольство рабочих и инженерно-технического персонала и уход с
работы, что послужило к массовой подаче заявлений рабочих и ИТР об уходе с
работы. Бирюков не только вредительски строил промышленные и жилые здания, но и
вел подрывную работу на случай пусков заводов в эксплуатацию, путем срыва
мероприятий по подготовке кадров по эксплуатации. Тактикой двурушничества
Бирюков искусно маскировался до последнего момента, будучи связан с главарем
контрреволюционно-троцкистской банды Дробнисом. Бирюков всячески стремился
отрицать эту связь. Вредительски построенные им здания старался оправдать
ссылками и клеветой на неопытность и неспособность молодых специалистов… Бюро
Кировского райкома ВКП (б) не сумело разоблачить замаскировавшегося врага
партии, систематически проводившего контрреволюционно-вредительскую работу».
Процитированный документ показателен. За брак тех самых рабочих, которых
прославляет Балибалов, отдувается враг народа Бирюков. А посему для Балибалова
рабочие (названные по именам) гораздо важнее, чем означенный Бирюков, многажды
ошельмованный той самой газетой, в которой Балибалов когда-то работал… («Док.
наследие…», вып. 4.)
«Но самым важным итогом первых
пятилеток был количественный и качественный рост кадров — специалистов советской
технической школы и рабочих, освоивших современную технику
производства.
«Кемеровский завод, — писал
инженер И. И. Лоханский в журнале «Топливное дело» в 1923 году о коксохимзаводе,
— являясь первым заводом в Сибири, должен стать практической школой русских
техников, которых ожидает вся Россия. Это лаборатория для русских техников, где
должны быть выработаны методы коксования кузнецких углей и наилучшего
использования побочных продуктов». (Балибалов, с. 58.)
О каком качественном росте толкует Балибалов, приводя в
доказательство цитату из статьи Лоханского, написанную за пятнадцать лет до
описываемых событий? Разве не приводили мы всего лишь несколькими абзацами выше
протокол заседания бюро горкома партии, из коего вырисовывается ужасающая
картина бесхозяйственности и всеобщей халтуры, причем нарочито поминаются и
многие здания, давшие трещины из-за наспех и не вовремя возведенных фундаментов?
И не знаешь, кому верить — певцу родного города Балибалову или документам,
написанное в коих старательно перечеркивается патетикой И.
Балибалова.
«Первый строитель сибирской
коксохимии не ошибся в своих прогнозах. Уже в первое десятилетие на заводе было
немало сделано как в деле освоения техники производства, так и подготовки
высококвалифицированных кадров.
Вот один из многочисленных примеров тех лет. В нашей стране еще
не было практики подачи газа с коксовых печей в газгольдеры азотнотукового
завода, а из опыта зарубежных фирм было известно одно: газ должен подаваться
чистым, без вредных примесей, и чистота эта достигается путем полной
герметизации коксовых камер. Кемеровским коксохимикам этот путь по многим
слагаемым не сулил успеха, и они нашли наиболее экономичный и надежный способ
очистки газа — перевели печи на новый режим коксования. На пороге становления
химической промышленности это было смелым техническим решением. Кемеровский
режим коксования на быстроходных печах был принят на вооружение коксохимии
страны и до сих пор не претерпел существенных изменений». (Балибалов, с.
58-59.)
Сказанное должно было подтвердить вывод Балибалова о
«качественном росте» химиков-строителей. Однако новый режим коксования — это
изобретение Лоханского (о чем Балибалов, кстати, в книге не сообщает!), причем
открытие-то давнишнее, никакого отношения ко второй половине 30-х годов не
имеющее. И посему не может оно свидетельствовать о качественном росте
строителей-химиков. Оно говорит лишь о смекалке и гениальности
одного-единственного Лоханского, которому в 30-е годы, как уже было сказано,
приходилось весьма нелегко, как, впрочем, в двадцатые тоже, ибо его то и дело
гнобили, руководствуясь классовым принципом. Что касается «качественного роста»,
то в условиях, когда НКВД хватало наиболее видных специалистов и инженеров без
разбору, расстреливало их и сажало в лагеря, говорить об «улучшении» кадров мог
только человек несведущий или ангажированный. А о том, что инженеры и
высококлассные спецы и начальники в Кемерове подверглись репрессиям, — кому же
не известно? Вот читаем протокол очередного бюро горкома партии той поры.
Объявляют врагом народа заместителя начальника Химстроя Ивана Матвеевича
Афанасенко (1888 г.р.), известного тем, что в период 1908-1917 гг. он состоял в
меньшевиках. Из протокола: «Афанасенко вместе с Бирюковым проводили
вредительство на Химстрое: кирзавод № 6 развалился, школа № 35 построена так,
что в ней нельзя проводить занятия, стены школы засыпаны опилками со снегом. Ряд
крупных производственных корпусов построены из глины-органика, которые уже
заваливаются. Построили ряд рабочих бараков, в которых невозможно жить. Имел
тесную связь с троцкистом Мазиным до момента ареста последнего. Покрывал и
замазывал вредительскую деятельность Бирюкова и Матушкина. Даже после ареста
бандита Дробниса вел разговоры среди некоторых коммунистов «Если хочешь знать,
то Дробнис крепкий большевик, хороший коммунист». Афанасенко объявили врагом
народа, двурушником-троцкистом». («Док. наследие…», вып. 4.)
Заметим, что в протоколе указаны действительные реалии
строительства: как именно и сколь «качественно» (вспомним Балибалова!) сроили
«энтузиасты» конца 30-х…
«Вчерашние деревенские парни и
девушки настойчиво и пытливо овладевали техническими знаниями и становились
мастерами своего дела.
Молодым неграмотным парнем пришел из деревни на коксохимзавод
Сергей Карпухин. Первое время работал в сульфатном цехе чернорабочим, упорно
изучал технику, а дома учился грамоте. Успехи его были замечены, и он стал
помощником аппаратчика, а потом аппаратчиком. Продолжая учебу на курсах мастеров
социалистического труда, Карпухин все глубже вникал в сокровенные тайны химии».
(Балибалов, с. 59.)
Может быть, Балибалов и прав. Не исключено, что приход на
химическую стройку города Кемерово неграмотного деревенского парня Сергея
Карпухина было большой находкой для строительства. Единичные удачные случаи
действительно, наверное, наблюдались. Но ведь на одного Карпухина — десяток
расстрелянных спецов. Могли ли, скажем, вчерашние безграмотные пареньки
скомпенсировать выбытие из рядов строителей такого видного инженера Химстроя,
каким был Игнатий Алексеевич Вершинин (1905 г.р.)? Бюро горкома объявило его
двурушником и соучастником банды Дробниса и Бирюкова. И вот на смену
ошельмованным инженерам приходят неграмотные деревенские парни — можно ли
радоваться таким «заменам»? Из протокола: «Вершинин И. А. решением общего
партсобрания 1-го участка Химстроя и бюро Кировского райкома ВКП(б) исключен из
рядов ВКП(б) за систематическую очковтирательскую двурушническую политику, обман
парторганизации, чем содействовал вредительской работе троцкиста Бирюкова.
Предъявленные обвинения Вершинин отрицает.., тогда как доказано, что он создавал
дутые цифры стахановцев; качество произведенной им работы сделано вредительски…
Все это показывает, что Вершинин является непосредственным исполнителем
вредительской банды». («Док. наследие», вып. 4.)
Качество работы «не то»? Но ведь инженер — это не рабочий. Не
его руками строят. А руками вчерашних безграмотных деревенских пареньков,
которыми так восхищается Балибалов. Контролировать же некому — специалистов
пересажали. «Пареньки» же дают план по-стахановски и их чуть не силой заманивают
в стахановщину. Стахановские темпы ведут к браку, все рушится. Кругом показуха и
дутые цифры. Если верить протоколу, подтасовывается даже число тех «пареньков»,
которые стали последователями прославившегося на весь мир
Стаханова…
«С момента возникновения
сульфатного производства серную кислоту подавали в сатураторы порциями через
определенные интервалы времени. При этом потери аммиака считались неизбежными.
На первых порах и Карпухин верил в эту неизбежность и свято соблюдал каноны
технологии, но потом заметил одну закономерность: в момент подачи кислоты
сатуратор давал больше сульфата. Уловив прямую зависимость выхода продукта от
подачи кислоты, Карпухин подал мысль внести поправку в технологию — подавать
кислоту непрерывным потоком. Выход сульфата удвоился. На кемеровскую технологию
производства сульфата перешли все коксохимические заводы страны.
Неграмотной девушкой начинала свою трудовую жизнь на
коксохимическом заводе Ульяна Викторовна Калачикова. Первое время работала
уборщицей кокса. Тяжелая это была работа — подбирать за машиной горячие куски
кокса возле раскаленных печей, но Ульяна не искала себе другого места. Одно было
у нее желание — стать машинистом. Старые коксохимики заметили стремление девушки
и помогли ей овладеть профессией машиниста коксовыталкивателя. Когда на новый
коксовый блок потребовались машинисты, Ульяна Викторовна быстрее других освоила
сложную машину и первой стала работать без помощника». (Балибалов, с.
59.)
Вчерашняя неграмотная девушка освоила профессию машиниста
коксовыталкивателя? Прекрасно! Вот только куда более важными в те же времена
были другие примеры. Соучастником троцкистско-зиновьевской контрреволюционной
организации объявлен начальник проектного отдела Химстроя Сергей Федорович
Игнатьев (1891 г.р.). И никакими безграмотными девушками его не заменить. Из
протокола заседания бюро горкома: «Игнатьев был активным участником в борьбе
против партии, состоял в зиновьевской оппозиции. После злодейского убийства тов.
Кирова контрреволюционными белогвардейцами троцкистами-зиновьевцами… Игнатьеву
было предложено выехать из Ленинграда… Игнатьев никогда не разоружался в борьбе
против партии и, двурушничая, проводил свою контрреволюционную работу. С
приездом в Кемерово Игнатьев сразу установил связь с троцкистами-зиновьевцами
(Смирнов, Коростик, Игнатюк, Павловский), и вошел челном контрреволюционной
троцкистско-зиновьевской организации, возглавляемой Дробнисом». («Док.
наследие», вып. 4.)
И таких примеров — множество. Не заметить их, казалось бы,
нельзя. «Не замечали» только историографы и их редакторы, за что теперь мы все,
тогдашние, расплачиваемся авторитетом…
«Для многих наших шахтеров
типичной была биография первого кемеровского депутата Верховного Совета
Российской Федерации Михаила Яковлевича Сырчина.
Таежный поселок Верхняя Конюхта, два десятка убогих лачуг,
разбросанных по сторонам просеки. Среди них избушка Сырчиных. Могучие
вечнозеленые пихты и ели вплотную подступили к ее серым стенам, загораживая
солнце. Даже в ясные дни в избе сумрачно, неуютно…» (Балибалов, с.
59.)
|
|
|
Под
сенью вождя всех времен и народов. Наш паровоз,
вперед лети...
|
Для Балибалова, как представителя своего поколения, большое
значение имело социальное происхождение. И поскольку Сырчин — из беднейших
крестьян, то для Балибалова, как члена партии с 1930-х годов, это важно. Он
преподносит нам биографию депутата, вышедшего из низов и работавшего простым
шахтером. А в то же время «непростые» шахтеры объявлялись врагами. Пока Сырчин
озабочен своей карьерой и путем наверх, в депутаты, в Кемерове загубили жизнь
управляющего шахтой «Центральная» Носкова. Его обвиняют в связи с троцкистами и
предоставлении своей квартиры для контрреволюционных сборищ. Иван Иванович
Носков был арестован органами НКВД. Как, однако, не повезло Носкову! Если бы
арестовали не его, а Сырчина — глядишь, был бы записан в анналы истории, а может
быть, даже дорос бы до депутатства. («Док. наследие», вып. 4.)
Между тем, И. А. Балибалов продолжает во всех подробностях
живописать биографию первого депутата:
«В будни Миша не замечал этого (то
есть непроглядную темень в разваливающейся избушке, — авт.). От зари до зари
находился с отцом в тайге, помогал пилить лес, драть березовую кору и таскать ее
к печам, где выкуривали деготь, копать и месить жирную глину для поделки
горшков. Все это — лес, деготь, горшки — отвозилось в степные деревни и
обменивалось на хлеб. Этим и кормилась семья. Жили впроголодь.
С пятнадцати лет Михаил Сырчин уходит в степные деревни
Терехино, Топки и другие места и нанимается там батраком к богатым мужикам».
(Балибалов, с. 59-60.)
А вот судьба другого шахтера, тоже известного. Иван Юрьевич
Прейкшас имел социальное происхождение не бедняцкое, а кулацкое. И потому, в
отличие от Сырчина, ему не везет. Прейкшас знаком нам еще по аиковским временам;
в те же поры, о которых пишет Балибалов, он работал заместителем начальника
планового отдела Кемеровского рудоуправления. То есть был таких же «шахтером»,
как Сырчин. Прейкшаса в 1937-м году из партии исключили за связь с врагом народа
и советской власти, как обманным образом проникшего в ВКП(б) и не порвавшего к
тому же «с идеологией своего прошлого», а также за притупление революционной
бдительности. Такой «пример» Балибалова, конечно же, не вдохновил. И потому нам
приходится самим дописывать галерею представленных им портретов. Читаем
документ: «Хозяйство отца Прейкшаса, — сказано в протоколе бюро горкома, — в
котором он находился до 1907 года, являлось кулацким, с постоянными наемными
рабочими. С 1907 по 1922 гг. Прейкшас находился в Америке. В настоящее время
один брат находится в Америке, имеет свое фермерское хозяйство, другой брат
находится в Латвии. По заявлению Прейкшаса, последний является фашистом.
Первичная парторганизация рудоуправления при разборе дела Прейкшаса установила,
что Прейкшас И. Ю. имел связь с расстрелянным диверсантом Пешехоновым, который
раньше привлекался по шахтинскому делу и был выслан из Донбасса в Кемерово. При
отъезде в г. Новосибирск перед его арестом Прейкшас принял вещи Пешенохова на
хранение, взяв на себя обязательство в случае возвращения Пешехонова вещи
отослать семье Пешехонова». («Док. наследие…», вып. 4.)
О, времена, о, нравы! И Прейкшас настучал на родного брата,
заявив, что он фашист! Биография Прейкшаса непарадна и не вовсе привлекательна.
Для книги Балибалова она не годилась. Образ шахтера надлежало славить, а
Прейкшас набрасывал на него досадную тень. А посему продолжим чтение парадной
биографии шахтера и депутата Сырчина:
Только Великая Октябрьская социалистическая революция помогла
ему вырват«ься из кулацкой кабалы. Началась новая жизнь. Вернувшись из Красной
Армии, он пришел на шахту «Центральная» и поступил работать отгребщиком. Работая
на шахте, одновременно стал учиться. Окончив ликпункт, поступил в комбинат
рабочего образования. Проучившись здесь три месяца, перешел на рабфак и через
два года окончил его.
С первых же дней работы на шахте Михаил завоевал любовь и
уважение всего коллектива. За ударную работу много раз был премирован. В 1932
году Михаил Яковлевич вступил в партию. В эти дни партия выдвинула лозунг:
«Большевики должны овладеть техникой». Михаил Яковлевич идет на курсы мастеров
социалистического труда». (Балибалов, с. 60.)
|
|
|
Первый год второй
пятилетки...
|
У читателей книжки Балибалова должно сложиться впечатление, что
угольная отрасль Кемерова держалась на таких, как Сырчин. Впечатление более чем
обманчивое. Гораздо более определяющим для угледобычи было влияние таких
известнейших в крае руководителей, как Иван Иванович Черных, управляющий треста
«Кемеровоуголь» (1904 г р.). Он был объявлен участником контрреволюционной
троцкистской диверсионной банды Носкова-Пешехонова-Штиклинга, о чем читаем в
протоколе заседания бюро горкома от 18 апреля 1937 г.: «Черных на протяжении
работы в Кемерове был связан с контрреволюционной троцкистской бандой на руднике
— Носковым, Пешехоновым, Андреевым и др. Работая в качестве управляющего
рудником, давал вредительские указания, в результате которых по шахте «Пионер» в
1936 году были завалены рабочие и аварийные ходки, приостановлены
подготовительные работы, и шахта оказалась в глубоком прорыве. По шахте
«Центральная» подготовлен и осуществлен взрыв и несколько обвалов с
человеческими жертвами. Получая сигналы от рабочих и парторганизации о
вредительской подрывной диверсионной работе Пешехонова, Носкова, Шубина, Курова,
Черных всячески защищал их. Распоряжением Черных бандит Носков был назначен
управляющим шахтой «Центральная». Аппарат рудоуправления был засорен врагами
народа, шпионами, диверсантами (Пешехонов, Штиклинг, Гуттер и др.)». («Док.
наследие…», вып. 4.)
«Зачинателями социалистического
соревнования за высокопроизводительный труд на Кемеровском руднике были
забойщики Бобров, Авраменко, Вотинцев, Хайбрахманов, Бояршин и крепильщик
Гужелев.
Среди строителей города стахановским трудом славилась Таисия
Упорова, плотник Зверев, токарь Ларин, выполнявшие до шестнадцати норм в смену.
В январе 1935 года бетонщик Коксостроя Иван Мурзин выполнил дневное задание на
2031 процент. Комсомольская бригада Костюкова в эти дни давала до 500 замесов в
смену.
В начале сороковых годов в лексиконе химиков появился новый
термин «многоагрегатник». Так стали называть аппаратчиков, работавших на двух и
трех сложных агрегатах. Первым многоагрегатником на азотнотуковом заводе был
Петр Титаренко. Опыт кемеровского новатора был широко распространен на
химических заводах Наркомата химической промышленности». (Балибалов, с.
60.)
Деяния многих героев книги Балибалова еще требуют перепроверки.
Вот, например, прославляемая их стахановка Таисия Упорова, которая славилась
своим трудом на весь город. Но это — лишь видимая часть ее биографии. Документы
же выявляют иную по тональности подноготную. Упорова работала под началом
некоего Гудкова, которого обвиняли в связях с врагом народа Дробнисом. Гудкова
травили и требовали убрать его с площадки строительства. Но это было сделать
непросто, потому что Гудков был членом Райсовета. Гудков работал быстро, но
плохо, стены сложенного под его руководством дома грозили обрушением. Работа его
подвергалась переделкам. Как уже сказано, Гудков принимает на работу молодую
девицу Упорову вместе с ее подругой Новиковой. Обе называли его отцом.
Бригада Гудкова была одной из первых, получивших звание
стахановской. Упорова тоже была стахановкой. Подковерная интрига привела к тому,
что Гудкова решили выгнать из членов райсовета, снять с работы и исключить из
партии, а дело его передать в НКВД. Всюду его называли троцкистом и кулаком.
Гудков жаловался и в горком и лично Эйхе, ходил он и к прокурору Хвостову.
Так или иначе, имя Гудкова, одного из первых
стахановцев-бригадщиков, оказалось скомпрометированным, и Балибалов не решается
привести его в череде помянутых в его книге. Упорова же, член бригады Гудкова,
оказалась «чиста». И поскольку бригада Гудкова давала план, хотя и ценой
немыслимого бракоделия, в «анналы» Балибалов заносит именно Упорову, как
наименее скомпрометированную. Так еще в недавние поры писались «Истории»…
(Случай с Гудковым описан в предыдущем выпуске нашей серии).
Заканчивает свое повествование об истории Кемерова 30-х годов
Балибалов так:
«За выдающиеся производственные
достижения в годы первых пятилеток многие кемеровчане были награждены орденами и
медалями. Первыми орденоносцами в нашем городе были забойщики шахты
«Центральная» И. Бобров, И. Зайнутдинов, машинист главного подъема А. Майоров,
инженер-механик шахты «Северная» К. Барсуков, горный мастер шахты «Пионер» Г.
Сизов, газовщик коксохимзавода А. Нестеров, аппаратчик С. Карпухин, старший
машинист ГРЭС И. Алтухов, старший кочегар электростанции Ф. Лежнев.
В годы первых пятилеток кемеровчане внесли большой трудовой
вклад в создание восточной угольно-металлургической базы — Урало-Кузнецкого
промышленного комплекса. В городе были построены основные предприятия угля и
химии, которые в грозовые годы Великой Отечественной войны служили арсеналом
вооружения бойцов Советской Армии и базой дальнейшего развития промышленного
производства». (Балибалов, с. 60.)
Вот и все. На сем кончаются сведения, которые решился
обнародовать Балибалов о поре второй половины 20 и 30-х годов. И уместились они
на нескольких страничках, которые мы досконально изучили. Конечно, есть еще и
заметки, касающиеся дореволюционного прошлого Кемерова и поры АИКа. Но эти
строки — еще более скудны, чем процитированные выше. Нельзя не опечалиться тем
мизернейшим количеством информации, которые выдавалось народу буквально по
каплям еще десять лет назад! К 90-м годам историю Кемерова, а пожалуй, и
Кузбасса в целом (что касается дореволюционного периода и советского до 1941
года), практически мало знали. Особое внимание уделялось периоду Гражданской
войны, но и то немногое, что знали, подавалось в духе книги И. А. Балибалова —
без ссылок на источники, с не вызывающими доверия комментариями и с постоянными
умалчиваниями.
Говорим все это отнюдь не для того, чтобы дискредитировать
конкретных кузбасских исследователей или уровень тогдашнего профессионализма.
Напротив, к Балибалову, например, у нас отношение, как правильно заметил один
наш оппонент, противоречивое. Потому что любой человек — противоречив. При всех
недостатках, его труд еще десять лет назад мог считаться наилучшим по истории
города. Других попросту не было. Его книга была созвучна духу и спросу времени.
С поставленной перед автором задачей он, в самом деле, справился блестяще. Ничто
и никого, о чем и о ком следовало писать, причем именно парадно, он не забыл.
Для многих сведения о Кемерове действительно исчерпывались тем, что удалось
узнать из книги И. Балибалова. И за это он достоин уважения и благодарности.
Не времена меняются, а мы меняемся в них. Сегодня мы можем
узнать неизмеримо больше, чем хотя бы 10 лет назад.
В своем времени И. Балибалов, бесспорно, представляет собой
заметную веху. Но — в своем, а не на все времена, о чем забывать негоже! Его
книга — это факт историографии, истории местной краеведческой и литературной
мысли. Она может вызывать разную оценку, но в любом случае подлежит тщательному
изучению. Критическому. Абзац за абзацем. Думается, что споры вокруг его
творчества будут продолжаться. И пусть отстаиваемая им концепция безнадежно
рухнула, а приемы работы с источниками вызывают улыбку, однако сами сообщаемые
им факты, вне его оценок и выводов, еще послужат предметом для размышления не
одного поколения читателей и исследователей…
Как человек Балибалов тоже вызывал уважение, при всех издержках
его характера, отраженных даже документально. Известна его критическая
настроенность к властям и власть имущим — которая, конечно, тоже находилась в
известных рамках. Балибалов — истое дитя своего времени, но, как уже сказано,
времена — меняются. << Назад Далее>>
|
