КУЗНЕЦКИЕ ДНИ ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО

М. М. Кушникова

КУЗНЕЦКИЕ ДНИ ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО

Страница 1 из 6

Пролог. В Новокузнецке по сей день бытует робкая версия, будто в Кузнецкой крепости отбывал часть срока Федор Михайлович Достоевский. Это не более чем легенда, но она говорит о том, какое значение обрели со временем события, приведшие Достоевского в Кузнецк. Именно — со временем. Ибо, когда в 1856-1857 годах он три раза приезжал сюда из Семипалатинска, чтобы повидаться, а потом обвенчаться с проживающей здесь Марие6й Дмитриевной Исаевой, для кузнечан той поры это не было столь уж масштабным явлением. Да и Достоевский не был тогда еще знаменитым писателем, причастность к орбите которого сулила мировую известность… Только что снявший солдатскую шинель ссыльный — не ахти какая фигура, даже если ходят о нем смутные слухи, будто в прошлом он был не чужд сочинительству. Разве что романтическая его связь с М. Д. Исаевой недолго пленяла воображение немногих обитателей провинциального городка…

А тем не менее имя опального сочинителя в Кузнецке прижилось. Оно, становившееся все более громким и известным, передавалось из уст в уста теми, кто уже не помнил или вовсе понаслышке знал, что Достоевский пережил в Кузнецке некую весьма знаменательную дату. Но какую? Заточение в Кузнецкой крепости, — тем более вот она, рядом, — событие драматическое, и случись оно — ясно было бы, что именно пережито Достоевским в Кузнецке. Так самозародилась легенда. Она обрела плоть и даже нашла документальные подтверждения. В 1918 году Второй Кузнецкий уездный съезд солдатских и крестьянских депутатов принял решение об увековечивании памяти писателя Достоевского, якобы «отбывавшего ссылку в Кузнецке». На съезде единогласно решено в доме, где жил Достоевский, организовать мемориальную комнату и библиотеку-читальню. Что до острога, то на крепостной камере № 5, где, по легенде, томился великий писатель, предполагалось повесить мемориальную доску.

В Кузнецкой крепости Достоевский никогда не был и не тем запечатлелся заштатный сибирский городок в цепкой памяти писателя. В Кузнецке Достоевский был счастлив. И здесь же познал такие глубины отчаяния, что на долгие годы вперед отразились они в его творчестве.

И тем не менее еще в начале 30-х годов, как пишет Илья Эренбург в романе «День второй», когда герои его, случалось, заворачивали на улицу Достоевского, люди, которые на ней проживали, словно не знали, почему улица так называется. Хотя она, ранее Полицейская, имя Достоевского получила еще в 1901 году. Многие так мало о Достоевском знали, что когда иностранные специалисты с Кузнецкстроя искали его дом, старожилы переспрашивали: «Это инженер со стройки?» И спецы бродили от дома к дому, а кузнецкие мальчишки бежали впереди и кричали: «Иностранцы какого-то писателя спрашивают!» И ударение в таком сообщении приходилось на долю иностранцев, а не писателя. А в то время в доме еще жил старичок, который лично знал Достоевского. В домике обитали малолетние внуки бывшего хозяина, ссыльного Дмитриева-Соловьева, знакомого с Достоевским по Омску. Внуки о Достоевском наслышаны были смутно и интереса к нему не питали. А в доме «казалось, ничего не изменилось за 70 лет, те же лапчатые кресла, те же фикусы и фуксии. На стене висели старые картины, изображавшие крестьянскую свадьбу и охоту на волков», — бесценные сведения для нынешнего новокузнецкого музея Достоевского приводит Илья Эренбург.

Но в ту пору никто не думал, что эта улица чем-нибудь примечательна. Это было время гигантской стройки. Достоевский же недостаточно отошел в перспективу и воспринимался пока еще почти как современник. Кроме того, Кузнецкстрой от дома Достоевского отделяли всего несколько километров и мости. И еще — пропасть, которая пролегала между двумя принципиально разными эпохами. Так «кузнецкий праздник» Федора Достоевского сперва из-за недостаточной исторической отдаленности, потом из-за несовместимости со «стройки шагами саженьими» оказался не в фокусе внимания.

Достоевский никогда не жил в маленьком деревянном доме по нынешней улице Достоевского, но этот дом помнит недолгий праздник будущего великого писателя, о чем много позже расскажут очевидцы.

Пройдем же и мы по старой улице, по которой спешил некогда Достоевский к своей избраннице. Здесь не было разве что электрических столбов, в остальном, пожалуй, не так уж и изменилась эта тихая улица. Наверное, некоторые из ее домов вполне могут помнить Достоевского. Может, в каком-то из них жил тот сапожник-оригинал, который мешал Достоевскому своим стуком, но отказался от компенсации, предложенной «за тишину», потому что скучал без работы… Может, из этих окон выглядывали тайком из-за опущенных занавесок местные обыватели, с любопытством наблюдая за Достоевским, который отправлялся на охоту.

«Дом Достоевского». Мы подошли к нынешнему дому Достоевского, в котором теперь музей его памяти. Забудем о табличке, оповещающей, что здесь музей. Представим себе, что это по-прежнему жилой дом, заглянем в уютный дворик, где еще недавно цвели густые кусты сирени, подойдем к крыльцу, на которое, возможно, выбегала Мария Дмитриевна навстречу семипалатинскому гостю…

Постоим мгновение около этого старого дома, забудем о новой тесовой обшивке, под которой бревна, кажется, окаменели за те полтора-два века, что дом здесь стоит, и за занавесками окон нам померещатся лица участников кузнецкой драмы…

…Впервые я видела эти фотографии десять лет назад в тогдашнем историко-краеведческом музее. Человек в мундире. Скуластый, с жестким лицом. Взгляд до того настойчив, что кажется пронзительным. Федор Достоевский. Тот, что пишет о себе: «Я человек маленький» и почти одновременно заявляет: «Мое имя стоит миллиона!» Вот это — с фотографией согласуется вполне, недаром же современники вспоминают: «Он крепко верил в себя». На другой фотографии — женщина с высоким, ясным лбом, с глазами, глядящими пристально и настороженно. Что-то сумрачное, тревожное в чертах. Это Мария Дмитриевна Исаева, урожденная Констант, в каком-то колене француженка по отцу. «…Довольно красивая блондинка, среднего роста, очень худощавая, натура страстная и экзальтированная. Уже тогда зловещий румянец играл на ее бледном лице, и несколько лет спустя чахотка унесла ее в могилу», — такой вспоминает Исаеву друг Достоевского А. Е. Врангель.

Тут же в экспозиции музея — фотография ныне срубленной лиственницы, которая не раз была свидетельницей прогулок счастливой четы. Она росла в Кузнецке два века. Градостроители и годы щадили ее. Осенью 1979 года ее ветви мешали стреле башенного крана. Лиственницу срубили. Так из истории Кузнецка была вычеркнута одна из живых участник «кузнецкого праздника» сочинителя Достоевского.

И еще была в экспозиции фотография Одигитриевской церкви. Именно здесь в 1857 году обвенчались Федор Михайлович Достоевский и Мария Дмитриевна Исаева…

Шел 120-й год со дня этого венчания. Готовилась телепередача. Не столь долог и вовсе не счастлив был их брак, — так надо ли особо отмечать это событие, — усомнились скептики. Но если бы спросить самого Достоевского, он, вероятно, сказал бы, что это одна из самых примечательных дат в его памяти. Ибо 6 февраля 1857 года не просто венчание состоялось в Одигитриевской церкви (она была сожжена в 1919 году), а узел завязался, да такой, что захватил чуть ли не всю жизнь и не творчество Федора Михайловича…

Попытаемся вернуться на полтора века назад…

…Как любой роман, тот, что разыгрался (а он именно «разыгрался», как разыгрывается буря или ураган) между Достоевским и Исаевой, имел сочинителя, фабулу и вполне определенное место каждого из героев в ней. И как любой роман — этот тоже получил закрепленный временем «штамп восприятия».

Сочинитель… К грозным и счастливым кузнецким дням Достоевский и Исаева стремились более двух лет. Не общей дорогой, а как бы двумя параллельно идущими. Как будто необыкновенная судьба этих людей предопределила им только коротенький отрезок общей дороги — кузнецкий отрезок. Все до того — центростремительное тяготение к нему, все после него — центробежное отталкивание личностей сильных, самобытных, а потому несовместимых.

Возможно, «грозное чувство» к Исаевой (великий писатель так и называл свое тогдашнее состояние) испытывал не столько Достоевский-человек, сколько Достоевский-сочинитель, и все время, до самых «кузнецкий дней», он скорее «дописывал» свое чувство и «достраивал» действие своего романа, тогда как Исаева оставалась не выдуманной, а реальной его героиней.

Стою в одной из комнат домика, где сейчас музей имени Достоевского. Передо мною вновь фотографии. Гляжу на них и думаю: может быть, Достоевский, защитник униженных и оскорбленных, не проникся бы «грозным чувством» в такой мере, не будь Исаева настолько обделена судьбой, что сама причастность ее к «светскому обществу» провинциальных Семипалатинска и Кузнецка казалась непристойной. Она будоражила покой обывателей и твердую веру в незыблемость чиновничьего благополучия.

Может быть, короткий кузнецкий период и не оставил бы столь драматичного следа в жизни Достоевского, будто супруг этой женщины, Александр Иванович Исаев, просто «неисправимый алкоголик с самыми грубыми инстинктами и проявлениями во время своей невменяемости». Но он был также, по свидетельству П. П. Семенова-Тян-Шанского «человек достаточно образованный, ставший к Достоевскому в приятельские отношения и гостеприимно принимавший его в своем доме». К тому же Исаев был доверчив и Достоевского смущал именно доверием — этим сильнейшим оружием слабых и униженных.

Героиня. Уроженка Астрахани, Мария Дмитриевна, дочь директора гимназии (впоследствии начальника карантина), сама успешно окончившая курс обучения в гимназии, выходит замуж за мелкого чиновника Исаева, связывает свою судьбу с пьющим «горькую», слабохарактерным человеком. Из родительского дома она следует за ним в Семипалатинск, затем в Кузнецк, по сравнению с которым даже Семипалатинск (Достоевский называет его «Семипроклятинск») — большая столица. Весь облик Исаевой и весь строй ее поступков звучали диссонансом с дремотной жизнью «общества» — чиновников, офицеров и их жен, провинциальных «львиц». А ей с ними — жить. В Семипалатинске, а еще пуще в Кузнецке, по мере падения супруга, Мария Дмитриевна — изгой. В семипалатинских гостиных злобно шипят: «Связалась со ссыльным солдатом», — это о Достоевском.

А в Кузнецке? Надо представить себе этот крохотный домик в маленьком заштатном городке и в нем — Исаеву…

Фабула. На последнем этапе падения А. И. Исаева удается пристроить в Кузнецк «служащим по корчемной части» (в семипалатинско-мордасовских салонах злобно хихикают: вот уж поистине вполне назначение!).

Май 1855 года. Отъезд. Проводы перекладной телеги, в которой мертвым грузом лежит пьяный муж. Вслед отъезжающим долго глядят двое. Солдат Достоевский — в будущем слава российской литературы, и молодой прокурор Врангель — в будущем известным русский путешественник, ученый и дипломат, который много позже пиал об этом прощании: «Отчаяние Достоевского было беспредельно; он ходил как помешанный при мысли о разлуке с Марией Дмитриевной; ему казалось, что все для него в жизни пропало… Сцену разлуки я никогда не забуду. Достоевский рыдал навзрыд, как ребенок».

Кузнецк. Напряженное одиночество. Окончательное падение «чиновника по корчемной части». Вперемежку — бурные сцены и радостные периоды раскаяния. Недоброжелательное любопытство чиновничьего «света» (Кузнецк и Семипалатинск — не так уж далеки друг от друга, и мордасовские нравы — очевидный гибрид виденного в Семипалатинске и Кузнецке). Сочувствие соседей вызывает только Паша Исаев, озорник-подросток, «безотцовщина». Пуще всего гнетет Марию Дмитриевну «благородная» бедность, которую нужно скрывать, как дурную болезнью Переписка с Семипалатинском идет оживленно. Изредка, в ответ на мольбы Достоевского, короткие записки. И вот уже мчится в Змеиногорск — это на полпути между Семипалатинском и Кузнецком — на назначенную встречу Достоевский. И, как назло, все время что-нибудь случается. То с мужем, то с сыном, и встреча срывается, и неимоверных усилий стоит найти оказию и переслать срочно записку, что-де встречи не будет. Но вот из Кузнецка в Семипалатинск отправлено письмо. Исаев умер, Мария Дмитриевна бедствует, ей не на что похоронить мужа. Кто-то из сердобольных кузнечан посылает Исаевой три рубля через посыльного — не и кулака же в кулак давать деньги такой образованной даме. И она эти три рубля берет — «потому что нужда руку толкала принять, и приняла… подаяние»!

Первая интермедия, ведущая в сегодня. Я стою в этом маленьком домике и думаю: «Исаева еще не знает, что в эту минуту не просто милостыню взяла, а вписала одну из впечатляющих страниц в будущий роман «Преступление и наказание», где точно так и точно в тех же обстоятельствах поступит Катерина Ивановна Мармеладова, и точно так же будет сетовать: если бы не бедность, разве такие бы похороны устроила она мужу…»

И не знает она, что не сохранится в Кузнецке холмик, под которым упокоился чиновник Исаев, умерший 4 августа 1855 года. И как будто уже не решить сейчас — какая была на холмике плита. Она хранила, возможно, надпись, задуманную Достоевским на смерть «бедного Иова», — так называл себя Исаев.

Возможно? Но вот публикация «Ф. М. Достоевский в Кузнецке», увидевшая свет в 1904 году в Томске в литературном приложении к газете «Сибирская жизнь». Автор — кузнечанин Валентин Федорович Булгаков, последний секретарь Л. Т. Толстого. Во время учебы в Томской гимназии он часто наезжал в родной город и беседовал со старожилами, очевидцами кузнецких дней Достоевского и его венчания с М. Д. Исаевой. Публикация юного Булгакова не нашла широкой гласности, и даже автор, по его е словам, «вовсе о ней забыл». Однако, посетив родные места в 1958 году, патриот своего города и своего края Булгаков побывал в домике Достоевского и вспомнил о своей ранней публикации. Фотокопию с нее он подарил другу детства и коллеге по Томской гимназии, тоже старожилу Кузнецка Константину Александровичу Воронину, сотруднику Новокузнецкого краеведческого музея.

Из статьи Вал. Ф. Булгакова «Ф. М. Достоевский в Кузнецке»

Перед самым отъездом в 1857 году была на могилу Исаева, где стоял лишь деревянный крест, положена чугунная плита, изготовленная по распоряжению М. Д. (а ведь плита отливается не за день-два, ее должны были заказать с большим запасом времени, и не для этого ли сооружения были взяты в отчаянии у Врангеля 50 рублей: «Я вам отдам непременно, но не скоро!» — М. К.). Я был на местном кладбище, отыскал могилу и прочел эпитафию. Мне кажется, едва ли Федор Михайлович и его жена предпринимали что-нибудь тогда, не посоветовавшись предварительно, а если так, то мы имеем основание предполагать, что Федор Михайлович участвовал в составлении этой эпитафии…

А эпитафия гласила «Аз есмь воскресение и животъ, веруяй в мя имать животъ вечный» (Я есть воскресение и жизнь, верующий в меня будет жить вечно»). Но разве выбор эпитафии не предопределял уже тогда роль, которую Достоевский отводил Исаеву в своем будущем творчестве? Ведь эпитафия эта — слово к «бедному Иову», сидящему на пепелище, покорному, не ропщущему, которому за муки воздастся сторицею в загробном мире. Не мог Достоевский в ту пору подобрать для Исаева иных слов — ведь и он сам был причастен к обездоленности Исаева и, очевидно, испытывал необходимость облегчить совесть, суля покойному будущее бессмертие. И тогда — утрата надгробной плиты А. И. Исаева равноценна утрате блокнотной записи писателя.

Снесено старое кузнецкое кладбище, и из истории города Кузнецка исчез единственных след скромного чиновника, который был знаменателен дважды. Именно он послужил одним из признанных прототипов для Мармеладова и тем самым вошел в мировую литературу, потому что драма этого «униженного и оскорбленного» не могла не поразить Достоевского-сочинителя своей типичностью. («Если были в нем недостатки, наполовину виновата в том его черная судьба. Желал бы я видеть, у кого бы хватило терпения при таких неудачах». Из письма к Врангелю.) Кроме того, А. И. Исаев, вооруженный всего лишь своей незащищенностью, наметил для Достоевского первый виток «кузнецкого узла». В течение почти двух лет «маленький человек» смущает защитника «униженных и оскорбленных», оказавшегося перед ним в весьма двойственном положении («Вы его мало знали. Боюсь, не виноват ли я перед ним, что подчас, в желчную минуту, передавал вам и, может быть, с излишним увлечением, одни только дурные его стороны. Он умер в нестерпимых страданиях, но прекрасно…» Из этого же письма).

Порожденная этой ситуацией раздвоенность могла стать для восприимчивого Достоевского стереотипом на всю жизнь. И кто знает не приносил ли Достоевский-сочинитель «повинную» памяти Исаева, обиженного Достоевским-человеком, когда писал страницы о Мармеладове.

Слово о бедном Иове. Десять лет назад в первый раз посетила «Сад алюминщиков» на месте старинного кузнецкого кладбища, где был похоронен А. И. Исаев, и впервые прочла публикацию В. Ф. Булгакова об эпитафии на его надгробии (чугунная плита с надгробия Исаева утрачена драматично — просто пошла на переплавку со многими другими во время закладки названного сада).

В ту пору эпитафия «Азь есмь животъ веруяй в мя имать животъ вечный» казалась единственно возможной для «бедного Иова», как называл Достоевский Исаева. Объяснить тогда эту связь еще не пыталась.

…Позволим себе дерзкое сравнение: писатель — а если еще масштаба Достоевского — не просто творец. Он как бы богоравен. И чувствует себя таковым. Разве не сотворяет он из впечатлений, воспоминаний, радостей, скорбей, глубоко гнездящихся в тайниках души, образы, людей с их судьбами, страстями, разочарованиями и обретениями, разве подобно богу творящему, не предрешает по своему провидению их жизни и смерти?

Итак, в Семипалатинске встречаются Достоевский и А. И. Исаев. Меж ними — Мария Дмитриевна. Такая, какую мы уже знаем, вновь пробудившая в душе Достоевского ростки веры, добра, робкой надежды. «Роняющий себя» Исаев принимает ее заботы как должное, с виду отношения между супругами вполне стабильны. Более того, по сравнению с Достоевским той поры А. И. Исаев вполне благополучен, он хозяин гостеприимного дома, что согрел ссыльного солдата, и супруг женщины, которую тот так высоко ценил. Каким кажется ему Исаев? Судя по письмам Достоевского — весьма неоднозначным, и именно это наводит на размышления, связанные с образом Иова.

Единственное уцелевшее письмо Ф. М. Достоевского к М. Д. Исаевой

Семипалатинск, 4 июня 55.

Благодарю Вас беспредельно за Ваше милое письмо с дороги, дорогой и незабвенный друг мой, Марья Дмитриевна. Надеюсь, что Вы и Александр Иванович позволите мне называть вас обоих именем друзей. Ведь друзьями же мы были здесь, надеюсь, ими и останемся. Неужели разлука нас переменит, Нет, судя по тому, как мне тяжело без вас, моих милых друзей, я сужу и по силе моей привязанности… Представьте себе: это уже второе письмо, что я пишу к Вам. Еще к прошедшей почти был у меня приготовлен ответ на Ваше доброе, задушевное письмо, дорогая Марья Дмитриевна. Но оно не пошло. Александр Егорыч, через которого я был намерен отдать его на почту, вдруг уехал в Змиев, в прошлую субботу, так что я даже и не знал о его отъезде и только узнал в воскресенье. Человек его тоже исчез на два дня и письмо осталось у меня в кармане. Такое горе! Пишу теперь, а еще не знаю, отправится ль и это письмо. Александра Егоровича еще нет. Но за ним послали нарочного. К нам с часу на час ждут генерал-губернатора, который в эту минуту, может быть, и приехал. Слышно, что пробудет здесь дней пять. Но довольно об этом. Как-то Вы приехали в Кузнецк, и, чего боже сохрани, не случалось ли с Вами чего дорогою? Вы писали, что Вы расстроены и даже больны. Я до сих пор за Вас в ужаснейшем страхе. Сколько хлопот, сколько неизбежных неприятностей, хотя бы от одного перемещения, а тут еще и болезнь, да как это вынести! Только об Вас и думаю. К тому же, Вы знаете, я мнителен; можете судить об моем беспокойстве. Боже мой! Да достойна ли Вас эта участь, эти хлопоты, эти дрязги, Вас, которая может служить украшением всякого общества! Распроклятая судьба! Жду с нетерпением Вашего письма. Ах, кабы было с этою почтою; ходил справляться, но Александра Егоровича все еще нет. Вы пишете, как я провожу время и что не знаете, как расположились без Вас мои часы. Вот уже две недели, как я не знаю, куда деваться от грусти. Если б Вы знали, до какой степени осиротел я здесь один! Право, это время похоже на то, как меня первый раз арестовали в сорок девятом году и схоронили в тюрьме, оторвав от всего родного и милого. Я так к Вам привык. На наше знакомство я никогда не смотрел, как на обыкновенное, а теперь, лишившись Вас, о многом догадался по опыту. Я пять лет жил без людей, не имея в полном смысле никого, перед кем бы мог излить свое сердце. Вы же приняли меня как родного. Я припоминаю, что я у Вас был как у себя дома. Александр Иванович за родным братом не ходил бы так, как за мною. Сколько неприятностей доставлял я Вам моим тяжелым характером, а вы оба любили меня. Ведь я это понимаю и чувствую, ведь не без сердца ж я. Вы же, удивительная женщина, сердце удивительной, младенческой доброты. Вы были мне моя родная сестра. Одно то, что женщина протянула мне руку, уже было целой эпохой в моей жизни. Мужчина, самый лучший, в иные минуты, с позволения сказать, ни более, ни менее, как дубина. Женское сердце, женское сострадание, женское участие, бесконечная доброта, об которой мы не имеем понятия и которой, по глупости своей, часто не замечаем, незаменимо. Я все это нашел в Вас; родная сестра не была бы до меня и до моих недостатков добрее и мягче Вас. Потому что если и были вспышки между нами, то, во-первых, я был неблагодарная свинья, а, во-вторых, Вы (сами) больны, раздражены, обижены, обижены уже тем, что не ценило Вас поганое общество, не понимало, а с Вашей энергией нельзя не возмущаться несправедливостью; это благородно и честно. Вот основание Вашего характера; но горе и жизнь, конечно, много преувеличили, много раздражили в Вас; но боже мой! все это выкупалось с лихвою, сторицею. А так как я не всегда глуп, то я это видел и ценил. Одним словом, я не мог не привязаться к Вашему дому всею душою, как к родному месту. Я вас обоих никогда не забуду, и вечно вам буду благодарен. Потому что я уверен, что вы оба не понимаете, что вы для меня сделали и до какой степени такие люди, как вы, были мне необходимы. Это надо испытать и только тогда поймешь. Если б вас не было, я бы, может быть, одеревянел окончательно, а теперь я опять человек. Но довольно; этого не расскажешь, особенно на письме. Письмо уже потому проклятое, что напоминает разлуку, а мне все ее напоминает. По вечерам, в сумерки, в те часы, когда, бывало, отправляюсь к вам, находит такая тоска, что, будь я слезлив, я бы плакал, а Вы верно бы надо мной не посмеялись за это. Сердце мое всегда было такого свойства, что прирастает к тому, что мило, так что надо потом отрывать и кровенить его. Живу я теперь совсем один, деваться мне совершенно некуда; мне здесь все надоело. Такая пустота! Один Александр Егорыч, но с ним мне уже потому тяжело, что я поневоле сравниваю Вас с ним и, конечно, результат выходит известный. Да к тому же его и нет дома. Без него я ходил раза два в Казакова сад, куда он переехал, и так было грустно. Как вспомню прошлое лето, как вспомню, что Вы, бедненькая, все лето желали проехаться куда-нибудь за город, хоть воздухом подышать, и не могли, то так станет Вас жалко, так станет грустно за Вас. А помните, как один раз нам-таки удалось побывать в Казаковом саду, Вы, Александр Иванович, я, Елена. Как свежо я все припомнил, придя теперь в сад. Там ничего не изменилось и скамейка, на которой мы сидели, так же… И так стало грустно. Вы пишете, чтоб я жил с Врангелем, но я не хочу, по многим важным причинам. 1) Деньги. С ним живя я, очевидно, должен буду больше тратить: квартира, прислуга, стол, а мне тяжело было бы жить на его счет. 2) Мой характер. 3) Его характер. 4) Я как поглядел, к нему-таки часто таскается народ, и даже помногу. Исключить себя из компании иногда невозможно, а я терпеть не могу незнакомых лиц. Наконец, я люблю быть один, я привык, а привычка вторая натура. Но довольно. Я еще почти ничего Вам не рассказал. Проводив вас до леса и расставшись с вами у той сосны (которую я заметил), мы возвратились с Врангелем рука в руку (он вел свою лошадь) до гостеприимного хутора Пешехоновых. Тут-то я почувствовал, что осиротел совершенно. Сначала еще было видно ваш тарантас, потом слышно, а, наконец, все исчезло. Сев на дрожки, мы говорили об вас, об том, как-то вы доедете, об Вас в особенности, и тут, к слову, Врангель рассказал мне кой-то, меня очень порадовавшее. Именно в самый день отъезда, утром, когда Петр Михайлович приглашал Врангеля куда-то на весь вечер, он отговорился и на вопрос: почему, отвечал: провожаю Исаевых. Тут были кое-кто. Петр Михайлович тотчас осведомился: стало — дескать, Вы коротко знакомы, Врангель резко отвечал: что хоть знакомство это недавнее, но все-таки это был один из приятнейших для него домов и что хозяйка этого дома, то есть Вы, такая женщина, какой он с Петербурга еще не встречал, да и не надеется встретить, такая, «каких Вы, — прибавил он, — может быть, и не видывали и с которой знакомство я считаю себе за величайшую честь». Этот рассказ мне очень понравился. Человек, который бесспорно видал женщин самого лучшего общества (ибо в нем и родился), имеет, кажется, право в таком суждении на авторитет. В этих разговорах и ругая Пешехоновых, мы приехали в город почти на рассвете, и кучер, которому предварительно не дали приказания, привез прямо к моей квартире. Таким образом пропал предполагаемый чай, чему я был очень рад, затем что ужасно хотелось остаться одному. Дома я еще долго не спал, ходил по комнате, смотрел на занимающуюся зарю и припоминал весь этот год, прошедший для меня так незаметно, припомнил все, все, и грустно мне стало, когда раздумался о судьбе своей. С тех пор я скитаюсь без цели, настоящий Вечный Жид. Почти нигде не бываю. Надоело. Был у Гриненко, который командирован на Копал и на днях выходил (он будет и в Верном), был у Медера, который находит, что я похудел, у Жунечки (поздравил ее с именинами), где встретил Пешехоновых и поговорил с ними, бываю у Белихова и, наконец, хожу в лагерь на учение. Иногда хвораю. С каким нетерпением я ждал татар-извозчиков. Ходил-ходил к Ордынскому, и каждый вечер Сивочка бегал справляться. Заходил на вашу квартиру, взял плющ (он теперь со мной), видел осиротевшую Сурьку, бросившуюся ко мне со всех ног, но не отходящую от дому. Наконец извозчики воротились. Ваше письмо, за которое благодарю Вас несчетно, было для меня радостью. Я и татар расспрашивал. Они мне много рассказали. Как хвалили Вас (все-то Вас хвалят, Марья Дмитриевна). Я им дал денег. На другой день я видел Коптева у Врангеля. Он тоже мне кое-что рассказал, но об самом интересном, о Ваших деньгах для дороги, не мог спросить его: вопрос щекотливый. Я до сих пор не придумаю, как Вы доехали! Как мило Вы написали письмо, Марья Дмитриевна! Именно такого письма я желал; как можно больше подробностей и вперед так делайте. Я как будто вижу Вашу бабушку. Негодная старуха! Да она Вас сживет со свету. Пусть остается со своими моськами «по гроб своей жизни». Я надеюсь, что Александр Иванович завещание вытянет, так должно, а ее не возьмет. Ее надо уверить, что так будет лучше: иначе она должна дать подписку, что умрет через три месяца (за каждый месяц по 1000 рублей), иначе не принимайте. Неужели Вам, Вам, Марья Дмитриевна, придется ходить за ее моськами, да еще с Вашим здоровьем! Ведь эти старухи так несносны! Письмо Ваше прочитывал Врангелю (местами, конечно). Не утерпел и сходил к Елене: одна, бедная. Как мне было жаль, что Вы хворали дорогой. Когда-то дождусь Вашего письма! Я так беспокоюсь! Как-то Вы доехали. Жму крепко руку Александру Ивановичу и целую его. Надеюсь, что он напишет мне в скорости. Обнимаю его от всего сердца и как друг, как брат желаю ему лучшей компании. Неужели и в Кузнецке он будет так же неразборчив в людях, как в Семипалатинске? Да стоит ли этот народ, чтоб водиться с ним, пить-есть с ними и от них же сносить гадости! Да это значит вредить себе сознательно! И как противны они, главное, как грязно. После иной компании так же грязно на душе, как будто в кабак сходил. Надеюсь, Александр Иванович за мои пожелания на меня не рассердится. Прощайте, незабвенная Марья Дмитриевна! Прощайте! ведь увидимся, не правда ли? Пишите мне чаще и больше, пишите об Кузнецке, об новых людях, об себе как можно больше. Поцелуйте Пашу; верно, шалил дорогой! Прощайте, прощайте! Неужели не увидимся.

Ваш Достоевский.

Далее>>

[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ]

Ждем Ваших отзывов.	По оформлению и функционированию сайта

Все права на материалы данного сайта принадлежат авторам. При перепечатке ссылка на авторов обязательна.

Web-master: Брагин А.В.

Хостинг от uCoz