|
«Я
был совершенно счастлив получить
возможность постоянной близости с
человеком, к которому не мог относится
иначе, как с величайшим поклонением
и любовью»
(Вал.
Ф. Булгаков)
В
каждом городе есть старожилы,
у которых сохранились личные
архивы, кто бережет историю
родного края и аромат былых
впечатлений и встреч. Кажется,
совсем недавно проводил чуть не
трехчасовые экскурсии старейший работник
Новокузнецкого краеведческого музея
Константин Александрович Воронин.
«Готовы слушать еще столько
же!» – писали после этого в
книге отзывов благодарные посетители
музея. Еще бы! Воронин был
из тех редких людей, что
родятся хранителями, исследователями,
рассказчиками – одним словом, музейщиками.
Ибо дар музейщика так же
редок, как дар истинного поэта
или художника. Можно приобрести
так называемый «профессионализм»
в любом деле, в том числе
и в музейном, нельзя приобрести
дар хранить память. Это дар
– одним жестом, взглядом, выразительным
словом перекидывать прочные мостики
из вчера в сегодня и завтра,
в чем и состоит, собственно,
одна из главных миссий музейщика.
…Сижу
перед воронинскими альбомами, фотографиями,
книгами, письмами. Смотрю, листаю,
вспоминаю…
«Кузнецкая
ватага». В конце прошлого
века были они еще совсем
детьми – Веня и Валя Булгаковы,
сыновья смотрителя Кузнецкого училища
Федора Булгакова. Вместе с другими
мальчишками бегали играть к
старой крепости, гуляли по Топольникам,
бродили среди зарослей боярышника
на холмах.
Река,
бор, горы – все было полно таинственной,
сказочной прелести тогда для
кузнецких мальчишек. «…На огромных
соснах и елях вьют гнезда
соколы. В темном бору живут
сибирские медведи, водятся и
олени, волки рыскают по низинам…»
– напишет впоследствии один из них.
Это
была пора, когда Достоевский
в Кузнецке не стал еще
легендой. Многие самолично присутствовали
на его романтическом венчании.
Мальчики
Булгаковы еще не думали, что
почти через сто лет исследователи
будут искать статью, которую
один из них напишет о
коротком и бурном кузнецком
периоде жизни Достоевского. Пока
же они просто играли в
догонялки около старого домика,
где еще обитала семья Дмитриевых
– один из них был свидетелем
на упомянутом выше торжественном
венчании. Не знали мальчики
Булгаковы и того, что ровесник
их, Костя Воронин, станет хранителем
памяти о маленьком отрезке жизни
старого Кузнецка, запечатленном в
письмах и истории нового города.
И уж вовсе не думали,
что на долгие годы привяжет
их к себе Ясная Поляна,
где в эту самую пору почти
мифический старец уже задавал
себе вопрос: «У тебя будут
тысячи десятин земли, сотни
лошадей, ты будешь знаменитей
всех поэтов и писателей мира.
А зачем? Для чего? Что
это тебе даст?». Мог ли
думать Валя Булгаков, что именно
ему суждено будет описать драму
последнего года жизни великого
писателя и человека и что
волнующие письма его к бывшей
гимназистке Агнии Ворониной, сестре
Кости, через многие годы откроют
для нас дополнительные странички
яснополянской биографии Валентина
Булгакова, последнего секретаря Льва
Николаевича Толстого.
Гимназисты.
Выросли мальчики – покинули родной
Кузнецк. Веня и Валя Булгаковы
вместе с еще тремя кузнечанами
отправляются в Томск. Всем очень
весело. Едут они на широкой
ямщицкой телеге под звон колокольчиков.
В
Томской гимназии они живут в
специальном интернате для детей
чиновников и учителей. Маленькая
колония кузнечан держится вместе.
Вот они на фотографии втроем
– братья Булгаковы и Воронин, очень
дружная и бедовая компания.
Они увлекаются одними и теми
же книгами, бывают в концертах
и сами их устраивают. Валя Булгаков,
заводила и главный запевала,
даже организовал «хор девушек»,
в котором пели… одни мальчики.
Они дежурят у театрального подъезда,
когда приезжают знаменитости – охотятся
за автографами. Именно тогда
Валентин Булгаков и стал страстным
коллекционером (позже он станет
обладателем автографов Ромена Роллана
и Эйнштейна, Рериха и Шаляпина,
с которым состоял в дружеской
и деловой переписке).
Но
не надо думать, однако, что
эта «золотая молодежь»
только и делает, что развлекается.
Юный Валентин Булгаков – постоянный
корреспондент омской газеты «Степной
край», сотрудничает и в
томских газетах. В 1904 году
в приложении к газете «Сибирская
жизнь» выходит его статья
«Ф.М. Достоевский в Кузнецке»,
в которой восемнадцатилетний автор
впервые обнародовал неизвестные материалы
о венчании Достоевского с М.Д.
Исаевой в Кузнецке в 1857 году.
Газета «Сибирский вестник»
публикует статью Булгакова с
критическим разбором картины художника
Вучичевича «Домик Достоевского
в Кузнецке». А в томском
журнале «Сибирские отголоски»
под редакцией гимназиста Булгакова
напечатаны впервые письма П.И.
Чайковского, адресованные А.Я. Александровой–Левенсон.
Двадцатилетний Булгаков уже известен
за пределами Сибири. В 1906
году в «Записках Красноярского
подотдела Восточно–Сибирского отдела
Русского географического общества»
выходят русские и ойротские
сказки, записанные в 1904 году
в Кузнецком и Бийском округах
гимназистом Булгаковым, страстно увлеченным
сибирским фольклором. В числе
близких людей в томскую пору
он называет известного ученого,
этнографа, путешественника и исследователя
Сибири, Монголии и Китая Г.Н.
Потанина.
В
1906 году с золотой медалью
закончена Томская классическая гимназия.
Еще остался в ее стенах
Костя Воронин – он моложе. Но
пройдет полвека – и именно он
будет принимать в Новокузнецком
музее, в своем родном городе,
дорогих гостей из Ясной Поляны
– Валентина и Вениамина Булгаковых.
Вот они – вместе с Вячеславом
Олимповичем Болдыревым, еще одним
кузнечанином, бывшим их однокашником
по томской гимназии – на памятной
фотографии, около макета Кузнецкой
крепости.
С
этой встречи и потянулся еще
один росточек, прочно связавший
на много лет Кузнецк и
Ясную Поляну.
В
орбите Толстого. Из биографии
Валентина Булгакова известно, что
впервые он познакомился с Л.Н.
Толстым в 1907 году, когда уже
был студентом Московского университета
и председателем Сибирского землячества
московских студентов. Известно, что
молодой филолог в течение двух
лет часто посещал Толстого и
был близок к его дому,
а в 1909 году принес ему
рукопись – смелый анализ и систематизацию
мировоззрения Толстого–мыслителя. Еще
близко время, вспоминая о котором
Татьяна Львовна Сухотина–Толстая писала
об отце: «В те годы
мы не понимали его. Его взгляды
пугали нас, но не убеждали».
И
вот, разглядывая в воронинском
альбоме фотографии юного Булгакова,
пытаюсь понять: в чем было
невидимое притяжение, мимо которого
не мог пройти Толстой? И
понимаю: нельзя было Толстому
не заметить пытливого юноши
с бархатными глазами, высоким
лбом, ясной улыбкой и такой
решимостью к добру! О молодых
людях, окружающих семейство Толстого,
дочь писала: «Молодежи я
не встречала живой – это все
ходячие мертвецы, те, которых
я знаю».
Разглядываю
фотографии 1909 года и пытаюсь
угадать: когда именно судьба
Валентина Булгакова вошла в
орбиту Толстого–писателя и каким
увидел он впервые Толстого–человека.
Что прочел в его пронзительно–светлых
глазах – смятение («Я как будто
жил–жил, шел–шел и пришел к
пропасти и ясно увидел, что
впереди ничего нет, кроме погибели»,
– Л.Н. Толстой, «Исповедь») или
просветление? Вот Толстой рассказывает
сказку внучатам. А вот – склонился
над рукописью. Пытаюсь вглядываться
в эти фотографии глазами студента
Булгакова двадцати четырех лет
от роду, который, став личным
секретарем Толстого 17 января 1910
года, «был совершенно счастлив
получить возможность постоянной близости
с человеком, к которому не
мог относиться иначе, как с
величайшим поклонением и любовью».
Живет
секретарь в Телятинках, на хуторе
Черткова, с которым тоже сближается.
Он ведет обширную переписку
и даже отвечает от имени
Толстого на письма, что потоком
идут в Ясную Поляну. Полон
жизни и гомона дом Толстых.
За чаепитием собираются поэты,
художники, композиторы. Но за
видимым благополучием сгущается драматическая
атмосфера. Жена писателя, Софья
Андреевна, пишет сестре, что
Толстой спокоен, «но иногда
прорываются у него речи против
городской и вообще барской жизни»,
а в письмах к мужу сетует:
«Что бы я дала, чтобы
знать, о чем ты думаешь…».
А Лев Николаевич Толстой «не
мог примириться с тем, что
рядом с людьми, гибнущими от
нужды, мы живем праздно и
беззаботно».
Молодой
секретарь всегда рядом с Толстым.
Вот они летом в саду разбирают
переписку. Уже заведен писателем
«Дневник для самого себя».
И, может, внесена уже в
него запись от 20 августа 1910
года: «Вид этого царства господского
так мучает меня, что подумываю
о том, чтобы убежать, скрыться».
Мог ли ведать Толстой, при
всей своей прозорливости, что
именно этот молодой человек
станет хранителем Ясной Поляны
и ее душой… А вот Булгаков
чуть поодаль от «взрослых»
гостей Толстого, но – «свой»
в их кружке. Он уже понимает,
как не прочен мир в этом
доме, уже не удивляется, что
великий писатель «встает в
7 утра, качает на весь дом
воду, везет огромную кадку на
салазках, пилит длинные дрова
и колет, и складывает на
сажени»1. секретарь уже знает,
что тщетны надежды домочадцев
на «выздоровление» Толстого
(«…Он пишет какие–то религиозные
рассуждения. Я, однако, желаю,
чтобы уж он поскорее это
кончил и чтобы прошло это
как болезнь», – Из письма С.А.
Толстой к сестре Т.А. Кузминской).
Булгаков
– как бы связной между Толстым
и Чертковым, которого в Ясной
Поляне не принимают после того,
как по его совету писатель составил
завещание о передаче своего
наследия в общенародное пользование.
Между тем «в Телятинках, за
три километра от Ясной, концентрировалась
вся огромная работа по трудам
Льва Николаевича. Вместо того,
чтобы видеться и решать дело
в словах, приходилось обо всем
писать». Письма передает Черткову
Булгаков. Трудненько приходилось молодому
секретарю в этой буферной роли.
А поначалу – и вовсе. Когда С.А.
Толстая «проходила через комнату,
отведенную для переписки на
машинке, ее дочь Александра
и секретарь отца прекращали
копировку и умолкали, а иногда
во избежании объяснений даже
убирали переписанную рукопись»,
– сообщает дочь писателя. Но каждый
вечер, придя в Телятинки, Булгаков
записывал чуть не каждое слово,
сказанное Толстым за день, записывал
все свои впечатления. Опять
же – не ведая, что этот дневник
«У Толстого в последний
год его жизни» выйдет
в свет очень скоро и много
раз будет издаваться чуть ли
не все европейские языки, также,
как «Жизнепонимание Л.Н. Толстого
в письмах его секретаря»
(1911). Именно Булгакову суждена
была духовная близость с Толстым
в ту пору, предшествующую записи
от 28 октября 1910 года. «…Вдруг
принимаю окончательное решение уехать.
В 6–м часу кое–как все
уложено. Я иду на конюшню
велеть закладывать… Может быть, ошибаюсь,
оправдывая себя, но, кажется,
что я спасал себя, не
Льва Николаевича, а спасал того,
что иногда и хоть чуть–чуть
есть во мне». Татьяна
Львовна еще не получала письма,
отправленного ей отцом, и о
местонахождении знает лишь младшая
дочь Александра, которая уехала
к нему. «Через несколько
дней после отъезда Александры
Булгаков, живущий у Черткова
в Телятинках, пришел ко мне
и сообщил по секрету, что отец
заболел и что Чертков поехал
к нему». – вспоминала Татьяна
Львовна. Она засыпала Булгакова вопросами.
Где заболел отец? В России?
За границей? Почему Чертков
скрывает это от семьи? «Не
знаю», – отвечает Булгаков. И
что таким тоном, словно хотел
сказать: я и сам не понимаю.
– «Он заставил меня поклясться,
что я никому не открою
тайны, которую он мне доверил».
Не
мог Булгаков открыть тайну.
Давно уж этот молодой человек,
знавший, что «Дневник для
самого себя» Толстой прячет
под рубашкой или в сапоге,
сделал вывод, вполне созвучный
выводу дочери Толстого, которая
пытается рассудить родителей: «Ни
тот, ни другая ни в чем
не уступали. Оба защищали нечто
более дорогое для каждого, нежели
жизнь. Она – благосостояние своих
детей, их счастье – как она
его понимала, он – свою душу».
И
тем не менее именно Булгаков
бежал вслед за обезумевшей Софьей
Андреевной по липовой аллее,
ведущей к пруду, утром 28
октября. Он не успел догнать ее.
Минута – и перед ним мелькнуло
ее лицо, она захлебывалась в
воде и беспомощно разводила
руками. Булгаков бросился в
пруд, вода доходила ему до
шеи – а он был человеком рослым.
Подоспевшая Александра Львовна и
лакей помогли ему спасти Софью
Андреевну. Этот случай приведен
В. Шкловским в его книге «Лев
Толстой».
В.Ф.
Булгаков был секретарем Толстого всего
один год. Но всю последующую
жизнь, в течение более полувека,
он оставался бытописателем и
летописцем жизни и творчества
Толстого. Возможно, ему повезло
даже больше тех, кто долгие
годы прожил бок о бок
с Толстым.
Верность.
С 1912 года в течение четырех
лет Булгаков описывал огромную
библиотеку Толстого, находил в
ней и регистрировал неизвестные
до тех пор записи писателя
о прочитанном, пометки на полях
книг и – самое сокровенное – замечания
гениального автора о собственных
творениях! Так, даже после кончины
писателя, Булгаков все еще продолжал
постигать его.
Биография
Валентина Булгакова хорошо известна.
Последние двадцать лет жизни
он провел в Ясной Поляне
как хранитель музея. Он писал
книги, читал лекции, строил
и расширял экспозиции многих
музеев, связанных с именем Л.Н.
Толстого, вел обширнейшую переписку.
Наследие Булгакова храниться в
Москве в специальном литературном
архиве – в нем несколько тысяч
писем, полученных им. Среди
них – письма из Кузнецка и Томска
и рукописные тетради, посвященные
воспоминаниям о Кузнецке.
О
Кузнецке он не забывал никогда.
Он рассказывал о нем толстому.
Он писал о своей глубокой
привязанности к Сибири художнику
Николаю Рериху в Индию, и
тот отвечал: «Глубоко порадовало
нас, что Вы – сибиряк и притом
большой патриот своего отечества.
Вы ездили по горам, а
Алтай является не только жемчужиной
Сибири, но и жемчужной Азии.
Великое будущее предназначено этому
замечательному сосредоточию». Он
писал своим старым друзьям в
Томск и Кузнецк – братья Булгаковы
остались навсегда верны и былым
привязанностям, и родному краю.
Может, именно в такой верности
и кроются самые глубинные корни
патриотизма.
Кузнецкие
медуницы. Почерки у братьев
Булгаковых очень разные. Твердый и
четкий у Валентина, размашистый
и удлиненный – у Вениамина. Братья
Булгаковы оба пишут Константину
Воронину. Но Валентин Булгаков
– чаще Агнии Александровне Ворониной–Храповой.
Она – преподаватель литературы, живет
то в Томске, то в Кузнецке
у брата. Бывшая гимназистка
и бывший гимназист давно поседели
и постарели, но былая дружба
не меркнет, как не угасает
привязанность к родному городу
и к отчему дому.
Из
писем Валентина Булгакова:
«Ясная
Поляна, 24.10.1959.
Дорогой
Константин Александрович!
Сегодня
я послал на краеведческий музей
журнал Института востоковедения Академии
наук СССР с моей статьей
«Книги об Индии в библиотеке
Л.Н. Толстого». А месяца два
до того отправил в музей
1–й том составленного под моим
руководством «Описания Яснопол.
Библиотеки Л.Н. Толстого». Как вы
живете? Как живет музей? Я
и брат часто вспоминаем новых
сибирских знакомых и нашу последнюю
поездку на родину. Не могу
забыть даже мальчишек, рядом с
которыми сидел у реки».
«Ясная
Поляна, 12 сентября 1960 г.
Дорогая
Агния Александровна!
От
всей души благодарю вас за
милое, дружеское письмо и за
очень дорогой мне подарок: альбом
видов города Томска. Да, Томск
я любил и люблю почти
так же, как Кузнецк (только
привязанность к Кузнецку – как к
«единственному месту на земном
шаре», и потому носит
в себе даже нечто мистическое)…
Позволю себе рекомендовать вашему
вниманию статью мою (это – независимо
от толстовского юбилея): «Художник
Н.К. Рерих в письмах из Индии».
№ 10, октябрьская книжка журнала «Молодая
гвардия». А в ноябрьской
пойдет статья «Лев Толстой
– стихотворец».
От
Агнии Александровны получен альбом
с видами Томска…
«…Теперь
могу мысленно прогуляться по
Томску, перелистывая страницы альбома,
что для меня очень радостно
и дорого. Еще раз спасибо
за вашу доброту и чуткость,
с которой вы поняли, чем
можно мне доставить такое удовольствие…
Я очень рад, что вам нравится
в Сталинске и что у вас
такой замечательный брат. Он
и ко мне держится так
же мило и чутко, как и
к вам, и через него я
поддерживаю очень дорогую мне
связь с родным городом. С
той же точки зрения единения
с дорогим городом радует меня,
что Константин Александрович устроил
в краеведческом музее уголок,
посвященный одному старику–кузнечанину…»
(Имеется в виду К.А. Евреинов,
краевед и художник, немало сделавший
для организации и оформления
Новокузнецкого краеведческого музея
– М.К.).
Идут
годы, множатся письма. Жизненный
темп Ямной Поляны и настроения
самого автора писем доносятся
в родные края.
«…Сейчас
жизнь моя довольно беспокойная:
теребят кинематографисты, радиовещатели,
журналисты – все в связи с приближающейся
датой 50–летия со дня кончины
Л.Н. Толстого…».
Друзья
шлют друг другу коротенькие
весточки, поздравления с весной,
обмениваются маленькими подарками.
«Ясная
Поляна, 30.04.63.
Дорогая
Агния Александровна, сердечно поздравляю
вас с праздником весны! У
вас сейчас медуницы и подснежники.
Как бы хотелось подышать ими…».
«…очень
рад, что нечаянно угодил вам
книгой. Вы так любознательны,
что вас интересует все. Моя
книжка выйдет в июне, и
я тотчас пришлю ее вам.
Радуюсь, что настоящая весна
дошла уже и к вам».
«…Вы
говорите об обстановке в комнатах
Толстого. Сейчас как раз вышло
новое издание путеводителя по
яснополянскому дому. Прилагаю его
к этому письмецу. Наверное,
вы не без интереса перелистаете
или даже прочтете эту книжку».
«…Спасибо
за письмо от 29 мая, за
память, за привет! Вы очень
добры и обязательны: разыскивали
Преображенскую улицу. Там жил
с семьей своих родителей мой
гимназический друг Анатолий Александров,
музыкант и начинающий композитор,
позже профессор Москов консерватории,
автор оперы «Бэла» (которая
шла в филиале Большого театра),
лауреат Сталинской премии. На
Преображенской, с участием его
и других близких друзей разыгрывались
прекрасные концерты. Раньше она
была вполне опрятна, имелись
и тротуары… А название «медунка»
я отлично знаю. Мы даже
говорили в детстве: «Дуньки–медуньки».
Здесь, в Ясной Поляне, медунки
тоже растут – в качестве первого
весеннего цветка, как и в
Кузнецке. Нет, я не разлюбил
их, но прошу, не трудитесь,
не посылайте специально семена
медунок и Марьиных кореньев!»
А
Агния Александровна все–таки послала…
В
переписке друзей – отнюдь не только
сердечные приветы. Они обмениваются
планами, впечатлениями о прочитанном,
литературоведческими соображениями. И
посылают друг другу «на
суд» свои труды.
«…Спасибо
за большое письмо, прекрасный
доклад о Бунине, который вы
смело могли бы читать на
литературных вечерах. Оценка ваша
всесторонняя, объективная и, конечно,
справедливее, чем та, что я
писал о Бунине в своем
письме. Вам свойственна большая
чуткость к литературе. Потому–то
мне страшно и заманчиво послать
вам свою пьесу «Путь в
Астапово». Пока что я
все–таки не пошлю ее вам,
подожду, пока кончатся переговоры
с театром, который, по незнанию
Толстого, предъявляет требования на
изменение текста, часто несусветные…
Что до Бунина – оттого, м.б. (как
отмечает Вересаев), Бунин и
не принадлежит к писателям широко
популярным, как Горький, Чехов
или даже Короленко, что популярного
писателя любят, а любить Бунина
люди боялись: полюбишь, а вдруг
он вонзит в твою душу
острый ядовитый шип!»
«…Я
и сейчас более или менее
отдыхаю. Закончил две большие
работы «Друзья Толстого»
и «Встречи с художниками».
Обе рукописи приятны, хотя появятся
они не ранее чем через
1–2–3 года. Это меня не слишком
огорчает. Возможно, что я не
дождусь выхода, но счастлив
уже тем, что они должны
выйти и выйдут…».
Ему
уже семьдесят девять лет, но…
«…С
1–м Мая, дорогая Агния Александровна!
Ездил в Москву, куда был
приглашен для встречи с писателями,
для доклада в Центральном Доме
литераторов. Говорил на тему
«Десять (моих изданных и
неизданных книг) книг о Толстом».
Доклад прошел, кажется, неплохо.
Было до 300 человек народа,
ответил на ряд вопросов… Потом
должен был говорить еще свою
речь о гос. музее Л.Н. Толстого.
Навестил брата, старых друзей,
после 40–летнего перерыва осмотрел
Кремль. Москва – город–колосс, невиданно
выросший на моей памяти. Жить
в нем постоянно я бы не
хотел. Вернувшись домой, принялся
за прерванные лит.работы, о
которых вам уже писал. Конечно,
и я, как и вы, радуюсь
наступлению весны…»
Ему
уже восемьдесят, а искусство
испытывает радость им еще не
забыто.
«…Сердечно
благодарю вас за чудесные гостинцы:
сибирские орешки и чудные наши
благоуханные кедровые шишки. Шишек
я не видел, до получения
ваших, 40 с лишним лет
и был несказанно рад. При
вскрытии посылки присутствовали обе
мои дочери – Таня и Оля, которые
поражены были этой «кедровой
поэзией». С ними (а через
них и с внучатами) я и
поделился, тем более, что мне
самому, к сожалению, уже не
по зубам кедровые орешки, такие
родные с детства…»
И,
может быть, последнее письмо,
в котором уживаются печаль о
погибшем друге и радость от
того, что сохранилось его культурное
наследие.
«Ясная
Поляна, 1 декабря 1965г.
дорогая
Агния Александровна, спасибо за
привет с родины и за газетную
вырезку с интересной статьей
о художнике Гуркине. Как печально
читать это: погиб. Недавно из
книги А. Топорова «Крестьяне
о писателях» узнал о такой
трагической гибели нашего томского
поэта Георгия Вяткина, которого
хорошо знал тоже. О Гуркине
я услыхал впервые от Н.Г.
Потанина, очень интересовавшегося художником…
Радуюсь, что хоть часть картин
Гуркина сохранилась для будущего».
Неразрывные
нити. Представляю себе посылочку
с кузнецкими орехами и давно
не похожего на задумчивого юношу
с бархатными глазами Валентина
Булгакова, замученного кинематографистами
и конференциями, который на
минуты вдыхает запах детства.
Рассматриваю
в воронинском альбоме множество
фотографий Толстого.
Листаю
тома воронинской библиотеки. «Л.Н.
Толстой в последний год его
жизни» – «Дорогому Константину
Александровичу для просмотра при
его сибирских досугах, Ясная
Поляна, 1 июня 1961 г.». «Толстой–художник»
– «Дорогому К.А. Воронину с приветом,
Я.П. 29.05.66» (через четыре
месяца Валентина Булгакова не
стало). «Встречи с художниками»
– на этой книге нет дарственной
надписи, потому что автор действительно
«не дождался» выхода ее
в свет, как и писал Агнии
Александровне. И вдруг понимаю
– как проникновенно читала незнакомая
мне адресатка булгаковских писем
об этих книгах, когда их
еще не было, когда они
были всего лишь рукописями.
И представляю, как бережно нужно
было любить свой город, чтобы
посылать в музей каждую его
книгу и чуть не каждую
статью.
И
еще я представила незримую ниточку,
которая связывала этих двух
теперь уже ушедших из жизни
людей, а через них – Кузнецк и
Ясную Поляну. С письмами Булгакова
в далекий сибирский край приходили
отзвуки встреч с Олешей, Эренбургом,
Катаевым. А в Ясной Поляне
перелистывали альбом, посланный Агнией
Александровной, где «пояснения
от руки делают Томск родным
и понятным» для Булгакова.
В
1958 году Булгаковы побывали на
родине и увезли с собой
множество фотографий. Среди них
– теплые, «семейные фотографии»
с работниками Новокузнецкого краеведческого
музея и фотографии около родительского
дома по ул. Луначарского, д. 17, с
вывеской «Аптека № 9». Обмен
снимками шел постоянно. У «московских
кузнечан», бывших однокашников
по Томкой гимназии, создавался
своеобразный «архив Кузнецка».
На
фотографии, сделанной в 1958
году около дома, где теперь
аптека № 9, мы видим братьев
Булгаковых, приехавших погостить в
родной город, на фоне тех
же шести окон и того же
затейливого крылечка, что описаны
в «далеком детстве», – только
что нет уже «нарядных
разноцветных стекол».
Между
родным домом Булгаковых в Кузнецке
и Ясной Поляной существует невидимая
и прочная связь. Этот дом
– частица кузнецкой поры «голопятой
ватагой», из которой выросли
не только Булгаковы, но и
столько других замечательных людей,
прославивших этот удивительный городок.
Переписка братьев Булгаковых – частица
летописи Кузнецка.
Музейщики
по своей сущности – братья Булгаковы
и К.А. Воронин знали – каждое свидетельство
каждого «обыкновенного» человека
укладывается в мозаику времени,
точно находя единственно возможную
для него ячейку. И верили:
каждый человек исключителен и
незаменим, и никто другой не
может вписать в историю то
слово, что предназначено вписать
ему. Личный архив К.А. Воронина
– его слово. Письма же братьев
Булгаковых невидимой нитью связывают
Кузнецк и Ясную Поляну, роднят
прошлое и настоящее.
1980
г.
|
