|
Душа
дома. – Осенью 1978 года старинному деревянному дому в
Кемерове по улице Трудовой, 60 грозил снос. А этот дом – чуть ли не последний,
оставшийся от прежнего Щегловска. Оцененный в 120 рублей, он заранее был продан
на дрова, еще до того, как его обитатели получили новые квартиры. Но вот дом
опустел. К нему подкатили «бабу» - дому осталось жить минуты… Однако акция «дом
по улице Трудовой» к тому времени уже успела приобрести гласность, и несколько
организаций срочно и категорично встали на пути разрушения. Схватка закончилась
их победой. Дом уцелел. Теперь он стоял одинокий и бесхозный и, укоризненно
глядя пустыми окнами, ждал, когда закончатся дебаты: кому брать его на баланс.
Охотников не было – сохранение дома сулило лишь расходы и хлопоты…
… Постановлением облисполкома дом
все-таки был утвержден в правах как памятник деревянного зодчества. Сейчас уже
не верится, что судьба его висела на волоске. Решающими могли оказаться
малейшие вехи его биографии. Биографию же эту приходилось собирать по крупицам.
На одну из первых газетных публикаций откликнулась кемеровчанка Валентина
Павловна Губкина, дочь бывшего хозяина дома. Так была установлена причастность
его к «чалдонской» династии Губкиных. Фотографии, которыми сопровождала свой
рассказ В. П. Губкина, оказались истинной находкой. Они подкрепляли семейные
предания старого сибирского рода и придавали им весомость. Оживала
монументальная фигура Павла Исаевича Губкина, который в семьдесят лет гонял
плоты вниз по Томи. Павла Губкина – красного партизана…
Они лежали передо мной, фотографии и
записи. Дочь Павла Исаевича обстоятельно и неторопливо рассказывала про дом,
который отец ее перевез из Салтымакова в Кемерово. Но рассказ ее был не столько
о старом доме, сколько о замечательной династии сплавщиков – партизанах
Гражданской и воинах Великой Отечественной, «чалдонах» Губкиных…
Знаете ли вы, откуда есть-пошло село
Исаево, что под Новокузнецком, куда охотно едут отдыхать летом горожане? В последние
годы крепостного права, где-то под Царицыным, в некоем имении (Валентина
Павловна рассказывает со слов отца и некоторые названия и фамилии помнит
неточно, а потому не называет) помещик явился на сенокос и оскорбил двух
братьев, крепостных Александра и Макара, сыновей Григорьевых по фамилии
Губкины. Братья были не из робких, «стащили за ноги помещика с коня и сильно
поувечили». Так Александр Губкин очутился в селе Салтымаково, а через несколько
лет - после отмены крепостного права – приехали сюда и его братья Иван, Макар и
Исай искать счастья в далеких краях. Исай завел себе под Кузнецком заимку,
которая так и осталась «Исаевой заимкой», зовется и поныне Исаево, храня память
об Исае Губкине. В Салтымакове в 1860-1862 годах братья Александр и Макар
поставили хороший деревянный дом, обжились.
И как было не обижаться работящим, ко
всякому труду привычным бывшим крепостным! Стали они сплавщиками – по Томи лес
сплавляли. Семьями обзавелись, пошли дети. У Исая шестеро сынов росли: Федор,
Игнат, Илларион, Иван, Василий и Павел. Младший, Павел, родился в 1883 году.
Уже в четырнадцать лет по Томи плотя гонял до Томска, а в шестнадцать – слыл
«опытным человеком в своем деле» и стал лоцманом. В двадцать надумал жениться
Павел Губкин. Невеста, Мария Гавриловна Пермякова, была с заимки Черный Этап
(название заимки – оттого, что здесь был привал для приписных людей, которых
гнали на приисковые работы). За Пашу Губкина всякий бы рад дочь отдать –
Губкины взяли под Кузнецком лесосеку в поселке Ярыгино и еще в заимке Коврижка.
Рубили черемуху, прутья скручивали. Ими ставы в тридцать лесин связывали – в
Томск гнали. К свадьбе тогдашний владелец дома, о котором мы ведем речь,
Николай Иванович Губкин, подарил молодым этот дом «на обзаведение» - впрок, для
большой семьи.
Бывшие крепостные Губкины уже крепко
встали на ноги, плотогоны были отменные, всеми уважаемые люди – у каждого
жилище своим и руками поставленное. Павел Исаевич имел постоянные дела в
Щегловске. Дом, так любовно построенный только
что освобожденными крепостными, как свидетельство первого в их роду
благосостояния перевез в это село. Со всеми флигельками, резными украшениями
над окнами и галерейками. «Много на тех галерейках чаев попито! – вспоминает В.
П. Губкина. – Восстановить бы все, как было».
Разглядываю поздние фотографии Павла
Губкина. Высокий, кряжистый, с узким, чуть горбоносым лицом, с окладистой
бородой, расчесанной «на пробор». Шли годы, а, по фотографиям судя, почти не
менялся Павел Губкин. Вот ему 80 лет. А вот и все 90 – персональный пенсионер
Губкин сфотографировался незадолго до кончины. Умер он в 1975 году, похоронен в
Березове. «А мы, чалдоны, - крепкие. Отец бы еще жил и жил – только он упал и
ногу словам, а так здоровехонек был. А что удивляться? Дядя Федор – второй
среди братьев, так он 98 лет прожил – скончался в 1973 году». Валентина
Павловна с любовью и гордостью говорит о доме, о своем отце, о губкинском роде.
Перечисляет уважительно каждого отдельно, по имени-отчеству: «братья отца,
значит, Василий Исаевич, Федор Исаевич, Игнат Исаевич…». Вспоминает маленькие
семейные истории, которые любовно передавали детям отец и мать. Например, как
молодые Губкины приехали из Щегловки к дедушке Макару (тому, горячему, что
вместе с братом «помещика сильно поувечил»). Дедушка Макар сиднем сидел на
Черном Этапе. Не в пример остальным братьям, что «в волюшку и в охотку
трудились на Томи». Привезли ему молодые Губкины керосиновую лампу с подарок.
Старик сотворил крестное знамение и отшатнулся от «лукавого» - в срубе своем
предпочитал освещение без всяких затей: кружок скотского сала, в него воткнут
фитиль. Зажги – и да будет свет…
Отцы… - Род
Губкиных вписал немало славных имен в летопись гражданской войны. Старшее
поколение – все шесть сынов Исаевых – были красными партизанами. Жену партизана
Игнатия, отважную связную отрядов Путилова и Кузнецова, Татьяну Губкину долгие
годы односельчане избирали в Крапивинский сельсовет.
Не все партизаны Губкины дожили до
восстановления советской власти в Кузбассе. Но Федор, Павел и Илларион, которым
судьбой отмерен был чуть не столетний путь, не покладая рук трудились на благо новой,
советской деревни, ими защищенной, кровью братьев и односельчан освященной. Но
прежде…
Из автобиографии и рассказов отца, из
воспоминаний матери Валентины Павловны Губкиной всплывал грозный 1919 год.
… Израненный вернулся с германской войны
Федор, с ним и Игнат. Павел же Губкин в 1917 году из армии ушел - домой
подался.
Это они, братья Губкины, принесли весть
о Советской власти, и весть эта разлетелась по самым отдаленным заимкам. А
Губкины собирали бедноту, создавали крестьянские Советы.
Павел Губкин по заданию Кольчугинского
Совдепа вел агитационную работу в селах вместе с политическим ссыльным
Калашниковым…
Лютый враг Губкиных купец Елонов
бесновался впоследствии: «Сжечь, спалить всех Губкиных! Истребить сучье семя!»
- призывал он карателей в 1919 году.
Каратели захватили Федора Губкина. Федор
после пыток выжил, но потерял глаз. Его маленький сын был убит. Об этом он
узнал, когда вернулся домой, сбежав из Кузнецкой тюрьмы…
На Черном Этапе Федор и Павел Губкины
были схвачены. «Нас оставили под охраной двух юнкеров – Быстрова и Кочубея. А
остальные ушли в штаб в доме купца Елонова решать о наших жизнях, расстрелять
нас или повесить. Мы, зная о нашей участи, накинулись на юнкеров и обезоружили
их, отняли браунинги, считая, что нас так и так ждет смерть…» (Из автобиографии
Павла Губкина). Спасенные собственным мужеством Губкины бежали в тайгу…
… Потом Павла Губкина белые схватили в
Салтымакове. Валентины Павловны еще и на свете не было, но мать хорошо
запомнила, «как покалечили отца беляки, руки, ноги прикладами переломали, в
затылок стрельнули и в ров бросили». Так он лежал до ночи, а как очнулся –
пополз к заимке Черный Этап. Не дополз. В деревне Монастырке его схватили по
доносу и пароходом отправили в Томск. «Я не боялся конвоя и говорил им, что
теперь они ведут меня одного семь человек, а будет время, что один наш поведет
их по восемь человек. А руки у меня были в полотенце, привязанном за шею, и
кисти мои при движении стучали одна об одну как неживые…» (Из автобиографии
Павла Губкина).
Павел Губкин был при смерти. Сперва
колчаковцы посадили его в одиночку, в так называемый «секретный коридор»
томской тюрьмы. Потом перевели в тюремный лазарет - берегли добычу. Считали,
что многое может рассказать про «мятежные красные заимки». Жена Павла Губкина с
двухгодовалым сынишкой на руках ушла из Салтымакова. В зыбке остался
младшенький на попечении ее стариков-родителей. Сорок километров шла женщина по
тайге. («Комары кусают, в руке узелок с хлебушком. К ручейку подойдет – из руки
сына напоит и дальше пошла. Как начнет мать рассказывать, так и плачет!»)
Добралась до родной заимки Черный Этап, а ей говорят – уходи, тут твоего беляки
уж искали, и тебя как жену партизана прирежут. Уходи в Щегловку. Авось, там
пересидишь беду, пока белые уйдут! И невдомек ей, что в это же время, в этой же
заимке ползет-тянется чуть живой Павел Губкин. В Щегловке уж узнала, что Павел
в Томске, в тюремном лазарете лежит. («Со стола ел прямо из тарелки губами.
Руки перебиты – они же у него не действуют»). И уж ждут-не дождутся белые: вот-вот
можно будет допрос вести. Подалась в Томск. Врача разыскала. В ноги кинулась –
не выдавай. Совала в руки свадебное кольцо, перстенек девичий – отцов подарок.
Врач Громов подношения оттолкнул: «Обещал – не выдам!». Да и то сказать – свои
уж близко, свои уж рядом. Только бы переждать, только бы дождаться. А в это
время…
… 23 ноября 1919 года временно
исполняющий должность начальника штаба поручик Прокофьев подписал «Оперативную
сводку штаба гарнизона г. Томска об операции колчаковских войск против партизан»
- за № 409 и под грифом «Секретно». «Наряду с районами, где было относительно
спокойно или только появлялись красные отряды, - говорится в донесении, -
Щегловский район вызывал большое беспокойство… В деревне Салтымаково
соединились банды Кузнецова и Губкина силой в 120 человек и банда Смердина – до
100 человек, и, пользуясь своей недосягаемостью вследствие ледохода на р. Томи,
всячески там своевольничали. 15 ноября Томь стала, и немедленно из Крапивина
отправили отряд в 50 штыков, подкрепленный 15 партизанами из д. Междугородской
и 10 партизанами из д. Черносноковки. Под общей командой прапорщика Нестерова
16 ноября Салтымаково было оцеплено, и шайки после пятичасового боя были
разбиты и выбиты из деревни, причем бандитов пришлось выбивать из домов штыками.
В бою убито 30 бандитов и главарь Губкин, с тремя бандитами засевший в погребе,
где он был сожжен вместе с домом. С нашей стороны потерь нет. Захвачено 15
винтовое, 15 седел, 60 штыков и 6 саней. Производится выслеживание бежавших в
тайгу бандитов».
«Партизанами» в официальных колчаковских
документах именовались белогвардейские дружинники, вербовавшиеся большей частью
из кулаков…
Не знал Павел Губкин, честью врача и
любовью жены спасенный, что лютой смертью погибли старшие братья. («Иван от
беляков принял смерть в Салтымакове, Василий в Салтымакове же в избе приятеля
своего Пенькова засел – один против беляков отстреливался сколько мог. Шестерых
уложил – вышли патроны. «Сдавайся!» - приказывают белые, - не то избу спалим».
– «Черт с вами, палите!» - крикнул Василий и из избы не вышел, не сдался. Так и
сгорел в своем доме. Брату же Игнату белые на полном конском лету шашкой голову
срубили в деревне Терентьево. Так и принес его конь к дому, обезглавленного.»)
По другому семейному преданию, Игната, у
которого только что убили сына – грудного младенца и увели жену заложницей,
Игната зарубили беляки шашками и к хвосту коня привязали. Так и примчал его
конь к опустевшему дому…
(«А мы, Губкины, все такие – от правды
не отстанем. Чалдоны мы или нет?»)
Многажды удивляюсь жизнестойкости,
убежденности, лихому мужеству, преданности своему делу – делу революции, которые
читаются в каждом слове автобиографии Павла Губкина и слышатся в рассказе
дочери отважного партизана…
…
И дети. – Спрашиваю, много ли было сестер-братьев у Валентины
Павловны. «Как немного – всего двадцать человек детишек. Только двенадцать в
детстве померли, а восемь живут». И опять перечисляет: Дмитрий Павлович, Иван
Павлович, Василий, Александр, Галина, Виктор, Юрий (Мать В. П. Губкиной
заслуженно носила звание матери-героини.)
Как сложились судьбы сестер, братьев
Губкиных? Обыкновенно сложились. («Брат Дмитрий Павлович под Сталинградом
бился. В атаке ногу потерял – подорвался на мине. Теперь инженером в Славянске
работает – он все записи про нашу семью и наш род Чалдонский ведет, прямо как
летописец какой! А брат Иван с самого первого дня войны на границе был - первый
бой принял и отступал, а наступал. До Берлина дошел. Рядом с отцом в Березове
покоится – не было ему длинного века, война покалечила… После Победы погиб,
сопровождая эшелон из Германии в Ленинград, брат Василий. Воевал в Великой
Отечественной и брат Александр – теперь тут же, в Кемерове, живет…»)
Сродные братья? Тоже в отцов пошли.
(«Вот дядюшка Федор – как беляки ни пытали, а он все равно выстоял – слова
лишнего не сказал, никого не выдал. Его сын Алексей, что без вести пропал в
1944 году, на фронте в Прибалтике лично бой выиграл против фашистских танков.»)
Нет, это не преувеличение. В августе
1944 года в последнем письме к отцу Алексей Губкин писал: «Мы воюем у стен Германии.
Меня наградили еще одной наградой – орденом Славы, получил благодарность от
товарища Сталина за форсирование трех рек: Прони, Березины и Днепра. Недалек
тот день, когда мы вернемся с победой». И вот копия газетной заметки (она
хранится в семействе Губкиных), в которой описан последний бой Алексея
Федоровича Губкина: «Немецкая пехота стала залегать, а танки пошли туда, где на
прямой наводке стояли орудия артиллеристов Каюма, Захарова, Губкина… Губкин
один у орудия принял неравный бой – действовал за четверых…» («Еще хорошо
воевал у нас Сережа – дядюшки Игната сын. На озере Хасан был, под Воронежем и
под Сталинградом в войну был. Инвалидом стал, а духом не упал. Недавно только
на пенсию вышел, в Кемеровопромстрое полную четверть века трудился».)
Почти все Губкины осели в Салтымакове и
Березове, живые и мертвые. Здесь еще в начале 80-х годов жила Фаина Губкина,
дочь Федора. Здесь покоятся Павел и Иван Губкины.
… Но был еще дядюшка Иван Михайлович,
что «на отшибе от губкинского рода жил». Это тот, что Павлу Губкину «братенником»
приходился. («Не то геолог, не то академик. Когда умер, извещение нам прислали,
приезжайте, мол, свою долю наследства получать. А мы не поехали. У нас и так
всего хватало, работали досыта и на жизнь свою тоже не обижались».) И поначалу
вырисовывалось, будто этот «не то геолог, не то академик» - чуть не тот самый
Иван Михайлович Губкин (1871-1939гг.), именем которого назван один из виднейших
научных институтов в Москве, академик, награжденный Ленинской премией, с 1931
года руководитель Государственной геологической службы СССР, основоположник
теории происхождения нефти. Это уж позднее выяснится, что И. М. Губкин – не прямая
родня, а в родстве состояли его предки и предки Павла Губкина.
Рассказ о знаменитом «дядюшке Иван
Михалыче» ведется так же буднично, как про замечательную когорту воинов Великой
Отечественной, продолжающих боевую славу отцов, революционным подвигом
вписавших губкинскую фамилию в огненные строки гражданской войны. Неторопливо и
привычно повествуется и об удивительно колоритной фигуре сплавщика Павла
Губкина – красного партизана Губкина, образ которого для семьи – почти
легендарный.
Валентина Павловна повествует по своим
воспоминаниям, по рассказам матери и старшей родни. Ловлю себя на том, что
показавшееся сенсационным сообщение о родстве – пусть далеком – с академиком
Губкиным меркнет и кажется куда менее важным, чем деяния замечательных
Павловичей, Игнатьевичей, Федоровичей, верных сынов губкинского рода.
Перечитываю записи рассказа Валентины
Павловны и думаю: вот мы говорим «чалдоны», и слово это абстрактно обозначает
прижившихся в Сибири переселенцев из России. Но вот же она, живая история
зарождения «чалдонской» династии, в крепостном горюшке зачатой, в сибирской
тайге мятой, Томью-рекой обласканной и ею же сурово испытанной.
Вторая
любовь Павла Губкина. – Минули тяжкие времена. Старый дом в Щегловке
гостеприимно принимал не только все семейство Губкиных, все его поколения, но и
всех приезжих земляков из Салтымакова. Павел только наездами бывал – все больше
по лесозаготовкам разъезжал. В 1929 году семья Павла и вовсе в Салтымаково
переселилась, а дом Губкина в Кемерове превратился в гостиницу. Дела же у Павла
– с тайдонским леспромхозом. И годов уж много, а все трудится. В 1949 году все
семейство опять жило в Кемерове, в маленьком доме на Пролетарской улице. А
потом этот дом снесли, и все получили хорошие квартиры. Сам Павел Губкин уже
плоты не гонял, только работы организовывал для леспромхоза, бригадирствовал.
Ему было под семьдесят. И тут вдруг решил: детей-то обучить надо родовому
губкинскому ремеслу! Снял Валентину с работы – она техничкой устроилась на
гормолзаводе. (Скоро, мол, тридцать уже стукнет, а ты еще реки путем не
видала). Сыновей созвал – Ивана, Виталия, Юрия, дочь Галину: хочу, мол, вам
таежные места показать. Так состоялось приобщение еще одного поколения Губкиных
к Томи. Старый сплавщик знал все косы, рифы, все Томь изучил – с ней
породнился. В том году как будто вторая любовь сплавщика Павла Губкина к реке
вспыхнула.
В 1953 году, будучи семидесяти лет от
роду, он вновь собрал детей и погнал в Томск двенадцать ставов. Сам на двух
стоял, Валентина с Галиной – на шести, один из братьев – на четырех. («И плыли
мы, плыли, а тут лесины разбило. Я сама к берегу веслом веду, плот повернула,
по канату на берег вышла. Еле выжила!») И угомонились после этого удивительные
Губкины, потомственные плотогоны? («В следующем году вновь по реке пошли. И
опять ниже Тайдона лесины разорвало. Уже и снег шел. Катерок нас взял – к
берегу доставил. Там и заночевали. Костер развели, угли разгребли, легли в
пихту, а она как печка греет. Утром встали, на нас снегу сантиметров двадцать
навалило. Но ничего. Отец все подправил – утром опять на плот сели. С нами конь
еще всегда был – на всякий случай. Ему корму запасали. Себе еду на плоту
варили. Костер камнями обложим – и горит себе. За четверо суток до места и
добрались. И так мы это дело губкинское полюбили, что уж сами отца просили:
возьми, не оставь дома.»)
В 1955 году застряли около села
Лягушьего. Валентина, Галина и младший, одиннадцатилетний братишка Юрий просидели
трое суток в землянке на «острове Серебряном» - это около Лягушьего, лесосека
так называлась. Отец пошел за помощью – сестра коня оставил: вдруг понадобится.
А плоты совсем развезло, видно, надолго засели. Братишка плачет, есть хочет.
Отца все нет. Сели сестры на коня верхом и подались в Лягушье. «Хватились, а
денег-то нет нисколько! Что тут делать? Любимые сережки продали. На все 12
рублей хлеба накупили – и скорее к братишке. Только у Томи не выдержали –
размочили хлебца в воде, поели, а то совсем обессилели за трое-то суток. Только
братца накормили – и отец явился. Вот радости-то было! И опять в путь-дорогу!
Дочитанная
страница. – Судьбы документов бывают не менее удивительны, чем
судьбы людей. Документы, освещающие одно и то же событие, могут десятилетиями,
а то и веками храниться в самых непредвиденных местах и лишь волею случая
воссоединиться и заполнить пробелы в мозаике событий.
В 1918 году странствующий фотограф
забрел на заимку Черный Этап и «снял на карточку» братьев Губкиных - Федора,
Павла, Игната, Иллариона, Василия и Ивана. Почти через полвека дети Ивана
Исаевича Губкина нашли старые выцветшие фотографии и решили их обновить. В то
время Павлу Губкину было за восемьдесят, а брат Федор далеко перешагнул эту
веху. Что до братьев Василия, Игната и Ивана, - как мы уже знаем, - они пали
смертью героев.
Фотографии передала мне осенью 1978 года
дочь Павла Губкина, Валентина, пятидесяти шести лет, одна из двадцати его
детей.
12 ноября 1964 года Павел Исаевич
Губкин, 81 года от роду, передал областному краеведческому музею написанную от
руки автобиографию. Долгие годы она покоилась в фондах музея рядом с фотокопией
вышеприведенного донесения колчаковцев – поистине такого соседства нарочно не
придумаешь! В октябре 1969 года Павел Губкин обратился в газету «Кузбасс»,
чтобы восстановить документы, которые в 1926 году взяли у него для обмена,
пообещав прислать новые из Новосибирска, и не вернули. А 25 января 1970 года
ему написал из Москвы Яков Маркович Дворкин: «Дорогой Павел Исаевич, редакция
газеты «Кузбасс» сообщила мне, что Вы посетили редакцию, очевидно, в связи с
тем, что я сообщил в газете о Вас, старом партизане гражданской войны,
проживающем в Кемерове. Отсюда я заключил, что вы живы и здоровы, что меня,
Вашего товарища по секретному коридору Томской тюрьмы, очень радует. Очень
хотелось бы узнать, установили ли Вам персональную пенсию…»
Прошло почти десять лет. Вопрос о
сохранении «Дома Губкиных» был давно решен. Смущала, однако, малая малость.
Должна ли на охранной доске значится фамилия Губкиных (хотя в городе давно этот
дом иначе чем «Дом Губкиных» и не поминали). Тем не менее потребовались
дополнительные доказательства. Так, рядом с означенными документами на стол легли
рядышком решение облисполкома о присвоении Павлу Губкину персональной пенсии
областного значения, как бывшему красному партизану, и документы, на основании
которых таковая пенсия присуждалась. Тем не менее еще в конце 1986 года вопрос
оставался открытым. Смущало сомнение: каково «процентно-временное» соотношение
принадлежности дома Павлу Губкину и первоначальному владельцу – Николаю Губкину,
богатому купцу, который этот дом подарил своему племяннику Павлу. Смущало и то,
был ли Павел Губкин рядовым членом партизанского отряда или выдающимся
командиром. («Ведь партизанили многие по Сибири, так не всех же фамилии
увековечивать» - звучали и такие суждения.)
Не возымела действия приведенная
аналогия: если бы нам посчастливилось найти подлинный дом самого что ни на есть
рядового партизана 1812 года, увековечили бы мы фамилию его владельца или же
предварительно устанавливали бы уровень его воинского чина…»
Что ж, дом стоит и стоит, на радость
нашему городу, прекрасно отреставрированный, и все, кому дорога память родного
края, все-таки называют его «Дом Губкиных».
Десять
лет спустя. – Поиск новых страниц истории рода Губкиных
продолжается. Мы знали, что Василий Губкин похоронен под обелиском в
Салтымакове: об этом свидетельствует документ – донесение колчаковского
поручика Прокофьева.
Мы знали, что Павел Исаевич Губкин сидел
в томской тюрьме в так называемом секретном коридоре, о чем свидетельствуют
письма одного из его товарищей по камере Якова Марковича Дворкина, а также
публикация работника Томского партархива А. Акаченка в сборнике «Сердца,
отданные людям», изданном в Кемерове. Но вот проходит несколько лет, и за это
время выявляются новые факты и новые семейные предания. Факты – то, что П. И.
Губкин был членом Кольчугинского Совдепа, а также Салтымаковским военкомом и
оружие прятал в подполье именно того дома, о котором идет речь, - подтвердились
свидетельствами. Значит, дом не мог быть привезен в Щегловку в конце прошлого
века, как утверждал Федор Исаевич Губкин, один из пяти братьев-партизан. Он
рассказывал это уже в преклонные лета, близкие к ста годам, и, конечно же, мог
исказить даты. Не был, значит, перевезен дом в Щегловку и в первые годы нашего
века, как о том рассказала при первой встрече дочь Павла Исаевича Валентина –
слишком мала бы, чтобы лично запомнить это, а повторяла семейные предания.
Такова дорога поиска. Важна посылка. Точка роста. Была бы она – побеги пойдут.
Вот письмо, полученное в ноябре 1983 года от Дмитрия Павловича Губкина, самого
старшего из детей Павла Губкина, члена КПСС с 1958 года, инвалида Великой
Отечественной войны, многажды награжденного за боевые свои дела, внештатного
инспектора комитета народного контроля города Славянска на Кубани.
Дмитрий Павлович – своеобразный
летописец семьи. Вот что он сообщает в своем письме об отце, об отчем доме, о
детских своих самых ранних воспоминаниях: «Я с родителями жил в этом доме,
который еще стоял в деревне Салтымаково, в нем родились младшие братья Иван,
Александр и сестра Валентина… В этом доме во время гражданской войны собирались
мои дядья – партизаны Федор, Василий, Иван и Игнат Исаевичи, а также их
соратники. Мне было мало лет, но помню, как они пели, а также как отец
спускался в подполье, доставал оружие – оно гремело, и это привлекало мое
внимание. По рассказам отца и дядьев, дом построен был в середине XIX века, а когда в 1919 году отец переплавил этот дом в
Щегловку, я бегал по его комнатам и «помогал» отцу в оборудовании. Было мне
пять лет и я все хорошо помню, так как это были сильные впечатления. В этом
доме в Щегловке мы жили всей нашей большой семьей десять лет. В конце 20-х
годов отец передал этот дом Щегловскому Госбанку.
Большой род Губкиных – у отца было шесть
братьев и две сестры. Особенно дружны были отец и старший брат его Федор,
который в 1924 году переехал жить к нам, в наш дом. Эта дружба передалась и
детям Павла и Федора Исаевичей. В 1983 году я специально приехал с Кубани на
похороны сродного брата моего Иллариона Федоровича, который в годах детства и
юношества жил в нашей семье – а было нас 20 человек у матери-героини.
Хочу немного рассказать об отце. Он был
военкомом в Салтымакове, как мне сам говорил и я потом узнавал. Он также был
членом Кольчугинского Совдепа. В 20-е годы отец работал прорабом лесхоза –
лоцманом по сплаву леса, и я в 1930 году тоже плавал лоцманом, а был мне шестнадцатый
год. Такая была наша семейная традиция.
По рассказам матери знаю, что в 1918
году она как жена партизана с сынами – со мною и Иваном – пряталась на острове.
А как в 1919 году с дедом прятались в стоге сена от беляков, я и сам помню.
Такое, как страх, ужас, выстрелы, ребенок, даже маленький, запоминает навсегда.
Потом я уже узнал от деда, что это было в деревне Симоновой».
Но интереснее всего было живое общение с
самим Дмитрием Павловичем. Приезжал он в Кемерово в 1983 и 1986 годах. И вот,
например, что мы узнали из рассказов Дмитрия Павловича об одном из братьев
Губкиных – Илларионе. Уехал из дому на Ленские прииски. Читал-писал с трудом.
Встретился с учительницей, которую полюбил. Она научила его грамоте, ввела в
подпольную организацию. Оба они были участниками Ленских событий. После
Ленского расстрела вернулись на родину в Салтымаково. К 1919 году – человек с
опытом революционной борьбы…
Удивительной оказалась и история самого
дома. Куда более удивительной, чем открылась нам десять лет назад. Оказалось,
дом был подарен юному Павлу Губкину дядей, состоятельным купцом Николаем
Ивановичем. Но какая удивительная история крылась за этим дарением!
А был у Николая Ивановича Губкина
любимый сын Дмитрий. По достаткам своим – а все старшее поколение Губкиных были
в достатках – Николай Губкин смог послать сына учиться в Новониколаевск. Ждал –
выучится на диво всему роду. Дождался же совсем иного. Дмитрий женился на
учительнице-революционерке гражданским браком. У родителей не спросившись.
Разъяренный родитель благословения на такой нечестивый брак не дал – напротив,
отлучил Дмитрия от дома, проклял навек. И чтоб уж вовсе родительский гнев
выказать, дом, родовой губкинский дом, что сперва совместно строился беглыми
братьями-крепостными, потом его личным домом стал, - подарил любимому
племяннику Павлу, что в шестнадцать лет уже лоцманом был, человеком уважаемым.
И вот как надумал он жениться на Марье Пермяковой – так и подарил ему Николай
Губкин этот дом.
В автобиографии Павла Губкина фигурирует
несколько раз зловещая фигура заклятого врага партизан купца Елонова. Но был он
и личным врагом Павла Губкина. Что послужило корнем такой вражды? По рассказам
отца, Дмитрий Павлович узнал, что на следующий день после свадьбы Павел и Мария
«одели опушки на ноги и айда сено косить на луга». А по соседству луг купца
Елонова зеленеет. Что ему попусту зеленеть? – решил Павел. Перед молодой женой
покрасоваться силушкой хотелось к тому же – взял и скосил. И копешки поставил.
А на них – метку губкинскую. И не простил Елонов Павлу тех меток до самой до
гражданской, и счет с ним вел кровавый, и в его лице всех Губкиных был готов
карать. Крохотный штрих - копешки эти на чужом лугу – разве не та капля, в
которой отражается огненное море гражданской, со всеми бушующими в нем шквалами
личных и социальных обид и противоречий…
В 1980 году, по рассказам Валентины
Губкиной, я писала о предположительном родстве с академиком, ученым Иваном
Губкиным. Как и можно было ожидать, это оказалось лишь семейным преданием. Но
вот приезжает Дмитрий Павлович Губкин и оставляет еще одну страничку семейной
летописи, еще один эпизод в предание. Про купца Губкина, что при Петре Первом в
Англию ездил, и от которого, де, род Губкиных пошел. А брат этого купца – тоже
сплавщик (видно, реки российские в крови у всех Губкиных бушевали – манили в
путь!), и был якобы прародителем академика Губкина.
Вероятно, и это только предание. Ведь
история наших Губкиных идет от крепостных крестьян. Но мы не вправе отвергать
ни единой крупицы, что ложится в фундамент истории края. Время добавит к ней
новые крупицы или сметет ее и заменит другой – отчего вовсе не умаляется
значимость первого робкого шага на пути поиска.
Так или иначе, «дом Губкиных» - символ.
Символ чалдонского корня, сибирского рода, что два века обживал этот край.
История рода Губкиных в пластах своих отражает не только историю края, но и
историю страны. Недавно мне принесли семейный альбом Губкиных, что хранится в
роду Ивана Павловича Губкина. В нем фронтовые письма – свидетельства редкостной
дружбы, что связывала представителей этого рода во всех поколениях, неукротимой
губкинской удали, стремления к справедливости и защите достоинства человека,
дома, Родины.
И теперь, когда рядом легли записи со
слов В. П. Губкиной, автобиография Павла Губкина, официальный запрос газеты
«Кузбасс» и письмо Я. М. Дворкина, донесение №409, равно и как все найденные в
последние годы документы и свидетельства, из-за строк не просто глядят на нас
знакомые по старым фотографиям лица – они рассказывают. Юное лицо Ивана, сухощавое,
сосредоточенное – Василия, сожженного заживо; Игнат мчится обезглавленный на
боевом коне; с повисшими как плети, перебитыми руками ползет по тайге Павел.
Красный партизан Павел Губкин получил
персональную пенсию и дожил до глубокой старости. В семейных преданиях вечно молодыми
остались его погибшие братья – Иван, Игнат, Василий, сродный брат Александр. В
Салтымакове есть братская могила. Она заслуживает большей заботы – там похоронены
расстрелянные колчаковцами красные партизаны! И легко представить улицу
Губкиных в Крапивине, а, может быть, и в областном центре…
Не будь деревянного дома по улице
Трудовой – не откликнулась бы на газетную статью Валентина Губкина, и не лежали
бы сейчас рядом собранные из разных мест и в разное время документы, которые
много лет находились друг от друга совсем невдалеке и все же не составляли
единого рассказа.
И не появилась бы, может быть,
обстоятельная газетная публикация «Так воевали Губкины», подтверждая еще раз воспоминания
и рассказ Валентины Павловны. Не возник бы и общественный интерес к
удивительной социально-активной династии Губкиных…
Десять лет назад, когда речь зашла о
сохранении дома по улице Трудовой, необходимо было определить его историческую
ценность и архитектурно-эстетическое достоинство, - но после рассказа Валентины
Павловны какими мертвыми стали казаться эти слова! Историческая ценность? Разве
не доказана причастность дома к боевой и трудовой жизни многолюдной династии
«чалдонов» Губкиных? Его архитектурная ценность – в своеобразии поволжской
«барской» архитектуры, переосмысленной на новой, сибирской почве. Кстати,
бревна дома так крепки, что по рассказу жильцов, которые провели в нем полвека,
при благоустройстве квартир «ни один инструмент с такими каменными балками не
мог сладить – только искры летели!» Эстетическая ценность? Она в том, что дом
сохранил для нас народное понимание красоты 150-летней давности! А народное
понимание красоты безошибочно. И сейчас, по прошествии стольких лет, дом радует
глаз лаконичным П-образным силуэтом и гармонией пропорций его двух флигелей. А
если бы еще «галерейки, где столько чаев попито!..», резные кружева наличников,
отпечаток которых сохранился над окнами, если бы прежние карнизы-«подзоры»,
литые флюгеры, что украшали деревянные шпили мини-башенок, железные кружева
дымников! Так мечтали мы с губкинскими потомками десять лет назад.
Теперь, когда по прошествии десяти лет
старый дом постепенно приобретает свой былой облик и вновь «обрастает» резными
деревянными кружевами, он вместил под своим уютным кровом некое учреждение
культуры. И теперь кажется странным, что так дотошно нужно было выискивать
малейшие «зацепочки», которые на чаше весов жизни и смерти этого дома могли
составить спасительную крупицу… Как много значения придавалось «именитому
родству» - хотя бы предположительному, скорее мифическому – с академиком
Губкиным, как недоверчиво взвешивалось каждое слово не только рассказа Валентины
Павловны, но и автобиографии Павла Губкина - потому де, что «память
человеческая слаба, что-нибудь можно и напутать…» Сохранение этого большого дома
сулило нешуточные хлопоты, так что куда проще было прибегнуть к «сомнениям»:
слишком уж дом велик, а не был ли Павел Губкин кулаком? Обманчивые штампы
восприятия затмевали живую, огненную, в семи кровях омытую биографию четырех
поколений Губкиных – беглых крепостных, красных партизан, героев Великой
Отечественной войны, коммунистов, великих тружеников.
Старый губкинский дом красив и крепок.
Он готов служить людям еще не одно столетие. В память о крепостных Губкиных,
отменных мастерах, в память о братьях-партизанах Губкиных старый дом обращается
к нам со справедливым назиданием: чтите корни свои!
Спасибо старому дому. Такова сила
памятников и памятных мест и, неприметных на вид, еще «молчащих» старинных
домов, которые темнее менее достойны сохранения и почитания. Именно они
неожиданно развязывают цепную реакцию и как бы притягивают забытые
свидетельства былых событий и судеб, вовлекают в свою орбиту все больше
заинтересованных людей из славного племени энтузиастов. А значит – возжигают
память!
Дорогой
поиска. – Немного о поиске. Нет ничего увлекательнее дороги
поисков. Поисков нелегких, находок противоречивых, которые проверяются
временем, пересеиваются и отсеиваются, после чего остается бесспорный факт,
который фиксируется историей.
Но сперва – поиск. Пытливый и
беспокойный, порой вызывающий чрезмерные похвалы, а чаще – настороженное недоверие
у тех, кому не дан счастливый дар пытливости и страстного желания связать нити
времен, по той или иной причине оборванные.
Двадцать пять лет назад мне
посчастливилось привлечь внимание Ираклия Луарсабовича Андроникова к весьма
скромным попыткам собирательства казахского фольклора. Я пришла к нему после
его выступления в Ленинской библиотеке и поделилась сомнениями: один и тот же
факт три человека передают по-разному. Он рассмеялся и сказал мне: «Важен не
факт, а явление, которое он отражает. Не ищите дату некролога – установите, жив
или нет человек».
Путь этот оказался нелегким. Твердо стоя
на нем, всегда хочется поделиться – радостью поиска и надеждой на новые
находки.
<<Назад
Далее>>>
Содержание
|
Ждем
Ваших отзывов.
|
По оформлению
и функционированию
сайта
|
|
