|
Борис Осипович Норкин — рулевой
кемеровской промышленности (глава
небезызвестного “Кемеровокомбинатстроя”)
30–х годов. Личность, чем–то сродни
знаменитому Франкфурту — руководителю
Кузнецкстроя. Его маленький “культ” начал
создаваться уже в брежневскую пору. Нет,
памятников ему не ставили. Но в книге
кемеровсокго летописца Ивана Балибалова
Норкину отведено полстраницы. Особо
примечательным казался факт, что одно время
Норкин работал в ВЧК “под непосредственным
руководством Ф.Э. Дзержинского”. И, стало
быть, ответственность за содеянные
чекистами гнусности Норкин вполне разделял.
В 1990–е годы выпестовывался “светлый
образ” Норкина. Подчеркивалось, что был он
репрессированным и пострадал безвинно, —
точно так же, как его знаменитый соратник и
“патрон”, вождь западносибирских
большевиков Роберт Эйхе, на поломанном
позвоночнике коего, выбивая признание,
плясали чекисты незадолго до расстрела.
Однако — “едина участь убийц и убиенных”.
И Эйхе, и Норкин, прежде чем пострадали сами,
инициировали омерзительный “данс макабр”,
повергая поколение энтузиастов в трепетное
и волнительное ожидание новых приговоров и
расстрелов, встречаемых всеобщим народным
ликованием. Дети революции, напоминающие
монстров гениального провидца Босха, с
наслаждением отказывались от собственных
отцов и матерей, — их вели на убой, как
скотину, приучая страну к виду крови, и тем
самым готовя ее к новым испытаниям — но
теперь уже военным.
Монстры
В Борисе Норкине боролись два начала. С
одной стороны, был он “выходцем из
торговцев”. С другой — пламенным
большевиком и, как уже было сказано —
чекистом. Социальное происхождение делало
его для НКВД подозрительным, но чеикстское
прошлое до поры до времени спасало. В
Кемерове Норкин объявляется в 1932 г. И сразу
попадает в сферу пристального внимания
ОГПУ. Конъюнктурные обзоры по
возглавляемому Норкиным “Кемеровокомбинатстрою”
подписывал лично нач. горотдела ОГПУ
Сердюков. В 1933 г. картина была безрадостная.
Налицо хозяйственный развал:
промстроительство как таковое не ведется,
на стройках нет даже камня, гравия и песка,
средства не осваиваются, а Норкин “в свой
аппарат набирает людей непроверенных,
причем отстаивает свое мнение тем, что всех
этих лиц он хорошо знает, а впоследствии
оказывается, что они — то собственник, то
сын попа” (из чекистской сводки).
Все сказанное выше происходит на фоне
всеобщего недоедания. В городе фиксируются
случаи людоедства. В 1934 году весной рабочие
обеспечивались хлебом по карточкам только
на 50 процентов (интеллигенция и прочие слои
населения — и того меньше). Стремясь
упредить взрыв недовольства и повальный
голодный мор, Норкин решается на перерасход
неприкосновенных запасов муки. Новый
начальник горотдела ОГПУ Биринбаум пишет в
партийные инстанции, что Норкина следовало
бы отдать под суд. Однако у Норкина —
неплохие козыри: строящаяся кемеровская
электроцентраль рассчитывается на
мощность, равную половине Днепрогэса, а
кемеровский Коксохим превращается в самый
крупный во всем мире. Победителей не судят.
Не кормить рабочих тоже нельзя: вслед за
забастовочной “бузой” отставка Норкина
была бы неминуема .
Социальное происхождение Норкина, однако,
делает его крайне уязвимым. Поэтому уже
весной 1935 г. ему подыскивают замену.
Обсуждалась кандидатура директора
Кемеровской ГРЭС Соколовского,
представленного к ордену Ленина. В
подковерной возне участвовали первый
секретарь горкома Бузов, вождь западно–сибирских
большевиков Эйхе, а также чиновники
наркомата тяжелой промышленности. Именно
Орджоникидзе, возглавляющий это ведомство,
решал — отдавать Норкина на заклание, или
повременить. Просчеты Норкина обсуждаются
в приватных беседах Эйхе и Орджоникидзе,
причем некоторые детали общения этих
высокопоставленных особ доверительно
сообщаются и Бузову. Получив
соответствующие инструкции, Бузов
инициирует избиение Норкина на особых
хозяйственных собраниях, а тексты
прозвучавших критических замечаний тут же
отправляет в крайком на имя Эйхе.
Кемеровские хозяйственники — понятливые.
Все без исключения куражатся над
собственным начальником. Поводы для
критики, хотя и многочисленные, но пока еще
— не политические. О своем несогласии с
Норкиным по разным хозяйственным вопросам
заявил директор ГРЭС Соколовский,
заместитель Норкина Дробнис, городской
прокурор Фирсиков, начальник Азотстроя
Щипанов, директор углеперегонного завода
Фельбербаум, редактор газеты “Кузбасс”
Аверьянов и многие другие. Почти все они, в
конечном счете, будут расстреляны.
Хорош был и Норкин. В начале 1935–го, он тоже
внес, хоть и после некоторых колебаний, свою
лепту в травлю “троцкиста” Карапетова.
Однако “лупцевал” его на собраниях
недостаточно активно, что впоследствии
Норкину припомнят. Ждать осталось недолго.
1936–й год стал для Норкина фатальным...
“Ваш Норкин
большая сволочь...”
В 1936–м году Норкину пришлось всячески
выкручиваться, дабы не попасть в обвиняемые
по знаменитому “Кемеровскому делу”.
Многим казалось, что судьба троцкиста
Карапетова его минет. Кемеровский
коммунист Казанин в пьяном виде как–то
заявил: “Ваш Норкин большая сволочь, он
принимал большое участие в Кемеровском
деле и вылез. Жид жида всегда вывезет, а
виноват он больше всех...”, — о чем тут же
донесли в НКВД.
Так выглядел “интернационализм” образца
1936 года. Не знаем, как насчет “жидов” (ярлык
“враг народа” получили первый секретарь
горкома Рыневич, начальник горотдела НКВД
Монтримович, директор углеперегоночного
завода Фельбербаум, редактор газеты “Кузбасс”
Рувим Когаловский, — последний, впрочем,
вывернется и даже будет назначен на
должность городского прокурора), а вот по
поводу “сволочизма” разговоров
действительно было много. В заместителях у
Норкина служил Яков Наумович Дробнис. Ему
Норкин доверял, как самому себе. Дробнис
имел право подписи и был фактическим главою
Кемеровокомбинатстроя во время частых
отлучек Норкина в Москву или Новосибирск. В
августе 1936 г. Дробниса называют врагом.
Собирается пленум горкома, и Норкин предает
своего доверенного человека и кается в
своей политической близорукости: “Потеря
мною большевистской бдительности и моя
близорукость дала возможность орудовать
контрреволюционной банде во главе с
Дробнисом в Кемеровокомбинатстрое. Только
этим можно объяснить, что спецфондами ведал
этот контрреволюционер Дробнис, который
мог их использовать в интересах
контрреволюционных троцкистских банд.
Начальник Техснаба Молчанов состоял в этой
контрреволюционной шайке, Дробнис и
Молчанов — одно и то же, они совместно
разворовывали государственное имущество в
интересах своей контрреволюционной
деятельности. Почему это все могло
получиться? Это могло только потому, что
были проявлены с моей стороны либерализм,
потеря большевистской бдительности,
ротозейство и незнание людей, с кем
работаешь, только этим можно объяснить, что
могло создаться это контрреволюционное
гнездо”.
И далее — совсем уже немыслимое: Норкин
утверждает, что Дробнис якобы “вербовал в
свою шайку людей путем подкупа”, “испакостил
стахановское движение”, так что Норкин
предлагает начать “выявление лиц,
завербованных Дробнисом”. Еще следуют
уверения, что Дробнис никогда не
пользовался у Норкина “излишним доверием”,
и что Норкин даже страдал от Дробниса и его
попыток дискредитировать норкинское
руководство. На пленуме также сообщалось,
что Дробнис еще в 1929 году был организатором
троцкистской “демонстрации против
советского правительства”, так что Норкин
открещивается от связей с ним совсем не
случайно.
Конечно, не все было столь прямолинейно и
однозначно. Норкин не мог не осознавать
беспочвенность обвинений, в том числе и
своих собственных, против Дробниса. Поэтому
вел себя противоречиво. На собраниях
призывал выявить окружение, завербованное
Дробнисом, и покарать его “последышей”, на
деле же —дал возможность “контрреволюционной
гадине” при первых признаках опасности
рассчитаться с работы и отчалить из города
“в самом лучшем вагоне”, чем вызвал шквал
злобы со стороны кемеровского
партфункционера Стурова.
Взбесившийся город
Мотивы поступков Норкина далеко
непрозрачны. Он отпускает окружение
Дробниса “с миром”, предоставляя
возможность его друзьям уехать из Кемерова?
Но — не для того ли, чтобы не иметь под боком
весьма опасных в классовом отношении
спецов — ведь недогляд за ними чреват
обвинениями в отсутствии “бдительности”.
Документально доказано к тому же, что
Норкин расправляется не только с
инженерами, уже объявленными “врагами”, но
и умело обвиняет в политических
преступлениях еще незапятнанных. И при этом
клянется, что будет разоблачать врагов, не
щадя живота: “Вся троцкистско–зиновьевская
банда, — говорит он с высокой трибуны в
сентябре 1936 г., — встала на прямой путь
передового отряда фашизма — это сейчас
достаточно установлено. Я только сейчас
понял, что хотел бы я или не хотел оказаться
либералом, допустив у себя под носом
беспардонного орудования этой сволочи,
допустившего притупление бдительности, в
этом я виноват перед партией и должен
отвечать. Кемеровская парторганизация в
ходе последних событий выкорчевала из
своей среды этих основных последышей
контрреволюционной банды и достаточно
окрепла. Задача каждого большевика
заключается до конца продумать и сделать
для себя соответствующие политические
выводы. Я найду достаточно сил, чтобы все
допущенные ошибки мной, — исправить
большевистской борьбой с врагами партии и
практической работой, доверенной партией
мне... Оправдаю его доверие...”
Как “оправдывал доверие” Норкин? В той же
речи он подставляет руководителя Азотстроя
Щипанова, призывая “дополнительно и
серьезно” разобраться с ним. Но в чем же
провинился Щипанов? Оказывается, Норкин
приказал ему рассчитать троцкистов “по
закону”, а их отправили — в тех “самых
лучших вагонах”, о коих сказано выше. И,
стало быть, Норкина критиковали в излишней
любви к троцкистам почем зря. Не любил он их.
Во всем — Щипанов виноват. С него и спрос.
Пленум горкома походит на омерзительную
кухонную свару и игру в поиски крайнего. И
крайнего расстреляют в первую очередь. Но
Норкин — пока не крайний. Он судорожно
выкарабкивается из расставленных сетей,
спасая свою жизнь. И честь, и совесть — все
забыто. Главное — выжить.
Главное - выжить
Норкин не выжил. Все его потуги очернить
близких ему людей, соратников, сослуживцев,
ни к чему не привели. Так стоило ли —
очернять и выкручиваться? Встретил бы
смерть достойно — и, глядишь, сравнили бы
его потомки с Атлантидой, и возвели бы в
кумиры, и поставили бы памятник. Увы, увы...
Судорожно выискиваем в архивных папках
хоть что–нибудь, прибавляющее ему симпатии.
Не нами сказано: человек познается в беде. А
если беда накрыла весь город, и она —повсюду?
Ведь по одному только упомянутому делу
Дробниса в Кемерове прошло более тысячи
человек. Горько сознавать, но одной из
главных инициирующих сил этой беды был
Норкин. Это он, Норкин, со товарищи, будучи
членом бюро горкома, голосовал за расстрелы,
показывая пример своим многочисленным
подчиненным по хозяйственной и партийной
линии.
В октябре 1936 г. его объявили соучастником
банды Дробниса. Отныне она станет
называться бандой Норкина–Дробниса.
Утверждалось, что Норкина завербовало
фашистское гестапо при помощи Троцкого. Но
прежде чем последует арест, Норкин выдаст
компромат на бывших своих знакомых и даже
поделится грязными намеками прямо на бюро
горкома: “Мы должны беспощадно поступать с
врагами рабочего класса и трудящихся. И
всякое, подчас маленькое либеральное
отношение к ним, впоследствии очень дорого
обходится для партии. Надо учесть и
отдаленность нашей парторганизации, особое
значение нашей промышленности, куда
особенно стремится пробраться враг. Я
никакого доверия никогда не оказывал ни
Дробнису, ни Смирнову, и ни Зинюк (враги
народа, — авт.)... Конечно, все запутанные
денежные дела (троцкиста) Мазина
характеризуют его как человека, который в
любое время может продаться... Молчанов в
Москве хорошо был знаком с (троцкистом)
Карапетовым... Я имею право утверждать, что и
Меерович примыкает к троцкизму, так как он
тесно связан дружбой с Дробнисом и Путнисом.
Нужно прощупать всю присланную к нам группу
коммунистов из Москвы и Ленинграда и их
связи”.
Отступление на тему памяти
Дела на окружение “врагов народа”
Дробниса и Норкина с молчаливой санкции
Роберта Эйхе и Серго Орджоникидзе (которые
не могли быть не в курсе дел) расследовались
в кемеровском отделе НКВД в основном по
линии начальника секретно–политического
отдела Балыгина. Это имя читателям “Нашей
газеты” знакомо. На его совести, пожалуй,
наибольшее количество жертв 1937 года. Палач
по призванию. Горком ВКП(б), в котором
верховодили такие, как Норкин, был мозгом
репрессий, а Балыгины — руками. Вот почему,
увидев в одной ветеранской газете еще в 1997 г.
панегирики в адрес Балыгина, мы так
возмутились. И опубликовали статью, в
которой поведали о “подвигах” Балыгина в
1937 году. И что же? Наша публикация не пошла
впрок. 7 июля 2000 г. еще одна областная газета
переопубликовала названный панегирик. Мы
созвонились с автором хвалебной публикации
и с руководством упомянутой газеты. В ответ
услышали: Балыгин не был виноват, он
выполнял лишь приказы, и вообще — на Алтае
не то генерал, не то полковник безопасности
покончил счеты с жизнью после резких
разоблачений, так что седины следует
уважать.
Ни Норкин, ни Дробнис до седин не дожили.
Впрочем, Балыгин тоже погиб, но во время
войны, в 1943 году. Смыл своей собственной
кровью кровь невинно убиенных. Но — смыл ли?
И даже если смыл, — имеем ли мы сегодня
право слагать панегирики тем, кто посылал
на убой наших отцов и дедов? Да еще называть
палачей “светлыми душами”...
Светлые души
Первым историографом “норкинской” темы
по праву можно считать газету “Кузбасс”. В
1936–1937 гг. там тоже работали “светлые души”.
Они разглядывали грани творческого и
политического дарования Бориса Норкина,
что называется, “под лупу”. Вот, например,
как отзывается о Норкине редактор газеты
Рувим Когаловский: “...Я хотел сказать о
работе газеты. Надо прямо сказать, что в
редакцию “Кузбасса” поступило много
сигналов, которые давали возможность
разоблачить банду Дробниса и Норкина. Нам
теперь понятно, почему эти возможности не
были использованы. В редакции сидел враг
народа Аверьянов. Он принимал все меры к
тому, чтобы утаить от общественности
всякого рода сигналы для того, чтобы
информировать банду Дробниса–Норкина...
Приведу пример, насколько еще притуплена
бдительность у наших работников редакции:
недвно мы обнаружили, что в отделе писем
лежали в течение нескольких месяцев две
серьезные заметки, которые разоблачали...
людей, которые помогали банде Дробниса–Норкина”.
И получается странная вещь: в 30–е годы
журналисты боролись с Норкиным как с врагом,
а в 90–е — восхваляют тех палачей, которые
как раз Норкина и угробили. Так что же, — “песни
все те же”?
Однако, в чем конкретно заключается вина
Норкина? Ведь быть агентом гестапо — это
еще не значит взрывать электростанции. Как
сами названные выше “светлые души”, вроде
Балыгина или Когаловского, объясняли
опасность Норкина для общества?
Агент гестапо
Наиболее внятно “преступления” Норкина
и его подельников перед народом красочно
расписал на шестой городской
партконференции первый секретарь горкома (позднее
тоже репрессированнй) К.В. Рыневич. Из его
речи становится ясным, что роль первой
скрипки в тандеме Норкин–Дробнис все–таки
играл последний: “этот прожженный негодяй,
— сообщил Рыневич, — клялся в своей
преданности партии и рабочему классу, в то
же время давая директиву на физическое
устранение рабочих”. Рыневич приводит
пространную цитату из выступления Дробниса
на предыдущей партконференции, из которой
явствовало, что тот — против врагов народа,
похваляется своими успехами в борьбе с ними
и гордится горкомом ВКП(б) как главным
орудием для расправы с контрреволюцией.
Рыневич делает вывод: раз враг народа
Дробнис хвалит, — значит, вполне доволен
теми простофилями и ротозеями, которые
засели в горкоме: “Сделала ли — продолжает
Рыневич, — кемеровская партийная
организация соответствующие политические
выводы из всех этих событий, происшедших в
Кемерове? Я думаю, что нет. Мы не были
достаточно бдительны и насторожены, чтобы
вовремя сорвать маску с притаившегося
врага. Многие из нас искали врага со злым
видом, в офицерских погонах и т.д. Враг
теперь не таков, враг замаскировался, стал
добрым, угодливым, может помочь деньгами,
квартирой, патефоном, при случае он страшно
ругает троцкистов, правых
контрреволюционеров, кается, бьет в грудь.
Так враги действовали у нас, многих они
покупали деньгами, квартирами”.
Покушение на Сталина
Но главная вина Норкина и Дробниса в
другом. Они, оказывается, не только давали
инструкции по уничтожению рабочих, но и
готовили покушение на Сталина: “готовили
покушение на жизнь того, кто привел нашу
страну и народ к счастливой, радостной
жизни”. И маловажно, что Сталин — в Москве,
а Норкин — в Кемерове. Ведь Норкин часто
бывал в командировках, и нередко — именно в
Москве. А там до Кремля — рукой подать.
Метнет гранату через кремлевскую стену — и
вождя народа как не бывало.
Но Сталина Норкину убить все–таки не
удалось.
И тогда, совсем уже озверев, Норкин об руку
с Дробнисом принялся убивать кемеровских
шахтеров. План они выдумали хитроумный: “Они,
— объясняет Рыневич, — готовили взрыв
электростанции, чтобы парализовать жизнь
всего Кузбасса. Они разрушали шахты,
травили рабочих и, наконец, 23 сентября
произвели взрыв, сожгли насмерть 10 рабочих
Центральной шахты, тяжело ранив 14. Они
выработали целую цепь методов своей
вредительской деятельности. Так, например,
когда стало невозможным далее затягивать
строительство корпусов специальной химии,
они стали затягивать и затянули
строительство правобережной ГРЭС, без
которой даже готовые предприятия работать
не смогли бы. Они сорвали жилищное
строительство под предлогом необходимости
строительства в первую очередь школ. По
шахтам они загазовали места работы,
создавали газовые мешки, обрушивали ходки,
уничтожали вентиляцию. Такой краткий
перечень злодейской работы этой банды”.
Рыневич задается вопросом: легко ли было
разоблачить врагов народа Норкина и
Дробниса? Оказывается, особых трудностей
это не вызывало. Рыневичу было достаточно
присмотреться к обрушению стен, задержкам в
проектировании, переделкам, авариям,
прислушаться к письменным сигналам рабочих,
чтобы все понять. И, конечно же, нужна
тотальная слежка за подозреваемыми.
Например, за Норкиным. Нужно прислушиваться
к каждому слову предполагаемого подлого
бандита — и он обязательно будет вскрыт.
А Троцкий? Ведь все знали, что Дробнис еще
в 1920 г. общался с “подлой взбесившейся
собакой”. А раз Дробнис — в подчинении у
Норкина, значит, и Норкин нечист. И, значит,
тоже “собака”...
Сознательный орденоносец
Гильмутдинов
Процесс Норкина и Дробниса был
показательный. Шутка ли — устраивали
газовые мешки в шахтах, чтобы отравить
рабочих, да еще электростанцию взорвать
собрались! Негодование рабочих было
беспредельным. На процесс из Кемерова
делегировали орденоносца Гильмутдинова. Он
был шахтером и, наверное, присутствовал на
судилище в свободное от работы время. И вот
— сразу после суда спешит поделиться
своими впечатлениями: “Я присутствовал на
процессе, где судили троцкистов–вредителей
Норкина, Дробниса и др. Там я встретился и
беседовал с корреспондентами
коммунистической газеты Франции. Они
просили меня передать кемеровским
коммунистам пламенный привет. Банда
диверсантов–шпионов Норкина–Дробниса,
подлых изменников социалистической родины,
долгое время орудовала в Кемерове. Партией
и правительством эти враги народа были
разоблачены и уничтожены. Надо до конца
разоблачить и выловить остатки классовых
врагов, особенно сейчас нужно поднять
высоко классовую революционную
бдительность... Чтобы успешнее разоблачать
классовых врагов, мы должны изучать технику,
учиться...”
Учиться, оказывается, нужно для того,
чтобы разоблачать врагов! Удивляет, однако,
что профессиональный шахтер Гильмутдинов
верил в детский лепет о том, что Норкин мог
специально создавать в шахтах какие–то “газовые
мешки”. Озвученная с трибун ахинея была
настолько явной, что остается удивляться:
как ей можно было верить?
Показания Норкина на процессе тщательно
изучались кемеровскими инженерами. И все
они — верили в его виновность? Или делали
вид, что верили? Вот, например, начальник
Химстроя Гамов с полной серьезностью
утверждает, что Норкин собирался
возводимые им объекты поджигать и взрывать:
“...Из показаний Норкина на процессе вы
знаете о цели, которую ставили перед собой
эти бандиты — взрыв Кемеровского
энергохимического комбината... Но
совершенно очевидно, что поджог комбината
собирался сделать не сам Норкин... У них были
на этот случай приготовлены свои
фашистские агенты, которые бы выполнили это
злодейское преступление. Они только на
время конвульсивно сжались в кулак и
уползли в нору. Мы вправе полагать, что эти
подлые руки троцкистских агентов при
случае могут быть пущены в действие.
Поэтому все троцкистское охвостье надо
разоблачить и беспощадно уничтожить”.
Воспреемник Норкина
Расправляется с Норкиным и заменивший его
на должности начальника
Кемеровокомбинатстроя Каттель. Такая была
традиция: топить своих предшественников (эту
тенденцию мы подробно раскрыли в первом
томе “Страниц истории города Кемерова” на
примере редакторов газеты “Кузбасс”).
Однако такая тактика не всегда оправдывала
себя. Так, Каттеля тоже, по примеру Норкина,
объявят врагом народа. Единственное, в чем
Каттель оказался прав — в том, что качество
строительства при Норкине было ужасающим.
Оно и не могло быть иным: страна спешила
выполнять сталинские планы и
предназначения, строили по–стахановски,
так что производственные и жилые помещения
в Кемерове разваливались на глазах.
В этом смысле Норкина действительно можно
было бы назвать “врагом народа”:
индустриализация проводилась на костях
крестьян и зэков, но выжатые крайними
мерами средства уходили в брак. Воспреемник
Норкина оценивает результаты его труда так:
“Мы все знаем о тех вредительских целях,
которые ставила перед собой разоблаченная
троцкистская контрреволюционная банда
диверсантов. Во всей своей вредительской
деятельности бандиты всячески стремились
задержать строительство решающих объектов,
умертвляя капиталы. Мы поставили своей
первоочередной задачей изучить планы и
проекты, проверить их привлекательность,
чтобы устранить вредительские замыслы. Над
этим работает целая группа
высококвалифицированных специалистов. К
нашему общему счастью, банда боялась
слишком открыто действовать. Враги боялись
честных рабочих и специалистов... Вредители
свою деятельность направляли главным
образом по линии задержки строительства. С
этой целью они по несколько раз (особенно по
объектам правобережного строительства)
переделывали чертежи, для чего был создан
Кемпроект...”
Норкин “вредительски задерживал
строительство”? Но, может, все обстояло с
точностью до наоборот? Слишком спешил, а
отсюда — брак, катастрофы, взрывы? Каттель
же предлагает еще более увеличить темпы.
Большевики, как всегда, слишком спешили в
светлое будущее. Между тем, при Каттеле со
специалистами в Кемеровокомбинатстрое
дело обстояло еще хуже, чем при Норкине.
Мало того, что инженеров — кого расстреляли,
а кого посадили, так разгоняют оставшихся.
Любопытный эпизод связан с инженером И.И.Лоханским:
Явление копикузовского акционера
Лоханского
Лоханский — имя в истории Кемерова
известное. Один их копикузовских
акционеров химзавода. Он же — управляющий
химзавода в доАИКовскую пору. При АИКе
воспылал ненавистью к иностранцам и
Рутгерсу, захватил с собой химзаводские
чертежи и был таков. Рутгерсу — насолил, так
что ему пришлось тратиться, дабы
возобновить утраченные эскизы. Советская
власть Лоханского не любила. Реквизировала
его вместительный дом в Щегловске и
организовала в нем приют, а позже
переоборудовала под некую
производственную контору.
Простить “не то” прошлое Лоханскому
советская власть так и не смогла. В партии
он не состоял. Слыл человеком не только
грамотным, но и культурным. Особенно
увлекался театром. В стране инженеров–коксовиков
такого уровня, как Лоханский — счесть по
пальцам. Но где бы он ни жил — везде ему был
неуют.
Парадокс в том, что Норкин приглашает
опального Лоханского... для ликвидации
последствий мифического “вредительства”.
Очевидно, понимая, что “вредительство” —
это некомпетентность кадров и их
непрофессионализм. Кому–то ведь работать
надо: хорошего инженера никакими бодрыми
стахановцами не заменить. Поэтому все лавры
— энтузиастам, рабочим, орденоносцам. А
Лоханскому — тяжелая неблагодарная работа.
Зато — творческая.
Значение и роль Лоханского в кемеровской
углехимии Норкин, очевидно, осознавал.
Однако камуфлировал столь необходимые
консультантские услуги Лоханского какими–то
надуманными политическими мотивами. Но вот
приходит на смену Норкину Каттель. Он чутко
прислушивается к сигналам рабочих. А по
заводу пошли разговоры: прислали нам
бывшего акционера: “вот так помощь — на
ликвидацию последствий вредительства
присылают вредителя”. Каттель на сигналы
бдительных товарищей отреагировал. И
поспешил Лоханского с завода убрать. Потому
что не ровен час — обвинят в связи с “вредителями”.
Тем более, что Лоханский был в свое время
причастен к нашумевшему процессу “Промпартии”.
Каттеля поддерживает секретарь парткома
коксохимзавода Соловьев. Он считал, что
можно было бы не только Лоханского “ликвидировать”,
но и других подозрительных инженеров.
Например, Воронцова, — бывшего “шахтинца”.
Пример Лоханского показателен. Норкин,
при всех его минусах, техническую
интеллигенцию если не пестует, то во всяком
случае — считается с ней. Его преемники не
способны и на это. Так, серые особи, которые
собственное ничтожество скрывают за
вскриками об энтузиазме и героике
сталинских пятилеток. “Шагай, товарищ
пятилетка!” — именно так называется одна
из глав в известной книге И.Балибалова. Она
действительно “шагала”. По трупам...
Мэри КУШНИКОВА,
Вячеслав ТОГУЛЕВ.
|
Ждем
Ваших отзывов.
|
По оформлению
и функционированию
сайта
|
|
