|
Заголовок нашего предисловия к аннотированной биобиблиографии
кемеровской писательницы Мэри Кушниковой позаимствован из интервью,
взятого у нее еще в 1998 году журналисткой Тамарой Зильбер, ныне проживающей в
Великобритании. Его можно считать эпиграфом ко всей жизни писательницы. Как
нам представляется, ее кредо: служение Истине и Красоте.
Кушникова – человек полифоничный. Очень трудно выделить какую-либо
грань ее дарований. Историк, писатель, автор 18 книг общим объемом более 7000
книжных страниц, прозаик, публицист, краевед, искусствовед, эстет, держатель
крупнейшей за Уралом коллекции предметов искусства (которую она называет не
иначе, как «средой обитания»), переводчик с 12 европейских языков, в прошлом –
ведущий более десятка телевизионных и радиоциклов, литературовед,
подготовивший несколько исследований о Достоевском, постоянный функционер
Общества охраны памятников истории и культуры, участник многих газетных
баталий на темы истории и сохранения памяти и памятников, методично
уничтожаемых в Кузбассе на протяжении десятилетий. Все это – о Кушниковой.
Но не только о ней. Ибо ее творчество – это зеркальное отражение того
духовного климата, в который она пыталась вписаться последние полвека – увы,
не всегда успешно…
* * *
Мэри Моисеевна Кушникова родилась в Румынии. Отец – видный врач,
ученик знаменитого Левидорна, последователя и сподвижника Рентгена. С
четырех лет воспитывалась гувернантками, а также в католическом пансионате.
Обучали французскому, румынскому, немецкому, итальянскому, латыни, живописи
и музыке. «Базовые» языки, усвоенные в раннем детстве, помогли вскоре
изучить и ряд других, близкородственных, равно и славянских – польский,
украинский, а также чешский и испанский.
Мирное течение жизни в королевстве Румыния прерывается всеобщей
фашизацией страны. Жесткие антиеврейские меры, повсеместно проводимые
Гитлером, заставляют сорваться с насиженного места тысячи семей, вставших
перед перспективой концлагеря или депортации. Но куда податься?
Соседствующие с Румынией Венгрия, Югославия, Болгария и Италия – это зоны
все того же немецкого влияния. Отец, наслушавшись советской пропаганды по
радио, принимает решение эмигрировать в СССР.
* * *
В СССР – встреча с тоталитаризмом, читай – тем же фашизмом. К
этому выводу рано или поздно приходила интеллигенция, по какому-то
недоразумению эмигрировавшая из Европы. Даже в куда более либеральные
хрущевские годы жена потомка издателя Суворина (знакомца Чехова), с которой
была близка Кушникова после эмиграции Сувориных из Франции в Алма-Ату,
заявляла, что гестапо и СССР – «так на так!».
Уже на границе мать Кушниковой, элегантная «женщина-птичка» Софи,
была обворована: прямо с руки «пролетарии» стянули у нее часики. Вскоре отца
посадили в советский концлагерь. Мотивы ареста были политическими. Но режим
в лагере для него был щадящим: рентгенология считалась тогда новым методом,
и специалистов не хватало, так что опыт и знания его, использованные на благо
советской номенклатуры, помогали переносить невзгоды.
Оставшись без отца, приходилось чуть не в одиночку
приспосабливаться к непривычным будням. В тандеме мать-дочь «взрослой»
чувствовала себя, скорее, маленькая Мэри: ребенку легче приспособиться к
резким зигзагам судьбы, чем женщине в годах (Софи уже было далеко за сорок).
Трудовая деятельность Кушниковой началась в десять лет. Таскала уголь в
кочегарку, плела мешки, не брезговала никакими подработками – все это за
гроши. Документы были подделаны: десятилетняя девочка выдавала себя за
шестнадцатилетнюю.
О годах юности наиболее полно Кушникова рассказывает в
автобиографической повести «Встречи с фантомами» (том первый ее худпрозы).
Источником послужили воспоминания и дневниковые записи периода войны. «Военный»
дневник – первое ее литературное сочинение, в котором уже чувствуется
талант мастера. Так что началом творческой деятельности М. Кушниковой,
пожалуй, можно считать 1941 год.
* * *
В 14 - летнем возрасте ей доверяют превратить 100-тысячный книжный
фонд Черновицкой митрополии, реквизированный Советами и как попало
сваленный в кучи, в библиотеку краеведческого музея. Книги на 17 европейских
языках, включая древнегреческий и латынь, были ею закаталогизированы и
классифицированы за два года. Часть библиотеки власти решили уничтожить как
не имеющую «научно-практического значения». Бесценные фолианты 16-18 веков
собирались сдать в макулатуру. Библиотекарь-подросток обращается к видному
университетскому киевскому профессору-историку Ирине Пассэк. Казнь книг
была предотвращена, однако книжный фонд периодически подвергался
разграблениям. В более поздние годы из частных рук довелось получить
старопечатности Ивана Федорова, за бесценок – из подобных же, наверное,
книгохранилищ Западной Украины (впоследствии похищенные у Кушниковой при
не вовсе выясненных обстоятельствах).
В те же годы она занимается разбором знаменитой коллекции
польского мецената графа Ленцкоронского. Отобранное большевиками и
национализированное добро хранилось как попало, каталогизировать же
предметы искусства было непросто: нужны были знания, позволяющие определить
время и ценность музейного экспоната. На роль эксперта пригласили Кушникову.
От той поры, как память, у нее остался своеобразный «талисман» – медная
пластинка с изображением божьей матери, что украшала когда-то рукописный
фолиант XII века. Наряду с 20-30 старинными книгами ей было разрешено взять эту
пластину из коллекции Ленцкоронского как гонорар за консультантские услуги.
* * *
В 18 лет Кушникова закончила Дрогобычский педагогический институт
и получила диплом.
Через четыре года – окончила исторический факультет
Черновицкого госуниверситета, - одно из самых старых традиционных учебных
заведений восточной Европы. Круг ее общения был достаточно разнообразен.
Она вышла замуж за декана филологического факультета Александра Тилло –
весьма родовитого, с обширной дворянской родословной, но при этом водила
знакомство даже с последователями Степана Бандеры. Сестра ее супруга Ирина
Тилло была замужем за бывшим советским торгпредом в Великобритании
Кравченко, - об этой паре пишет в своих воспоминаниях Симона де Бовуар, как бы
нарочито проявляя интерес к жене Кравченко – блестящей «великосветской»
даме. Недавно эти воспоминания были опубликованы в журнале «Иностранная
литература». Ирина Тилло провела 8 лет в Гулаге.
В те поры Кушникова живо интересуется историей Западной Украины.
Сохранился ее объемный очерк, написанный в те годы и основанный на
малоизвестных библиографических источниках, который, будучи изданным в
конце 40-х, конечно, произвел бы сенсацию. Это произведение еще ждет своей
публикации с надлежащими комментариями. В нем находит место отпечаток
модных тогда идей «самостийности» Западной Украины, чрезвычайно популярных
среди бандеровцев, да и среди большинства тогдашнего населения Украины –
тоже.
* * *
Первые публикации М. Кушниковой, относящиеся еще к 1951-1952 гг., нам
разыскать не удалось. Выходили они в Дрогобычской городской газете (Западная
Украина). Однако нашлась наиболее, на наш взгляд, примечательная статья той
поры. 9 июля 1953 г. в украинской республиканской газете «Сталинское племя» (орган
ЦК ЛКСМ Украины, Киев) вышел объемный очерк «Дрогобычское восстание 1919 года»,
занимающий почти всю газетную полосу формата «Правды». Для рядового
музейного научного сотрудника опубликоваться в республиканском органе,
причем выступить со столь приметной темой, да еще так подробно развитой,
было большой удачей. А ведь автор - почти девочка…
Удивительно, но своими первыми публикациями Кушникова, видно, не
дорожила. Именно этим объясняется, что все последующие ее статьи вплоть до
середины 60-х годов она просто не сохранила, не придавая им, очевидно,
особенного значения. Между тем, судя по очерку 1953 г. об истории Дрогобыча,
автор демонстрирует весьма приличные не только журналистские, но и
исследовательские качества. Бойкий, жесткий стиль журналиста сочетается с
обилием исторических фактов и дат. Подкупает и некий краеведческий азарт:
где бы Кушникова ни жила, она первым делом интересовалась историческими
корнями своей новой «малой родины».
* * *
В 60-е годы Кушникова живет в Казахстане. Ее муж, Кушников Юрий
Алексеевич, известный физико-химик, заведует крупнейшей лабораторией в
Институте химии Казахской АН. Кушникова занимается техническими переводами
для небольшого академического «пятачка», получая ставку инженера в
исследовательском институте. Исполняет референтские обязанности при вице-президенте
Казахской Академии Наук (отголоски околонаучных страстей алма-атинского
периода жизни мы легко обнаруживаем в повести «Пристанище всех скорбящих»
из второго тома ее художественных сочинений).
В качестве переводчика ее приглашают на допросы по линии Комитета
госбезопасности (нередко расплачивались чеками, отовариваемыми в «Березке»).
Чета Кушниковых достаточно обеспечена – настолько, что могла себе
позволить покупку предметов старины. Именно в 60-е годы коллекция Кушниковой
превращается в одну из самых значительных в Союзе. Ее прекрасно знали в
московских и ленинградских коллекционных кругах. Собрание предметов
искусства становится настолько приметным, что о нем пишут в газетах.
В те же годы Кушникова активно сотрудничает с республиканскими
газетами в Казахстане. Особый интерес выказывает к казахскому фольклору.
Удивительно поэтические сказы о тюрках в Алма-Атинских газетах привечаются
и ожидаются. Автор разъезжает по казахским аулам и записывает предания
старожилов (так родился цикл повестей «Песни песков», где одно из
центральных мест принадлежит некоему деду Жумахану – кладезю притч и
преданий, частому гостю в ее алма-атинском доме).
Литературную жизнь Казахстана той поры вряд ли можно представить
без журнала «Простор». Именно там печатаются Олжас Сулейменов (с интересом
присматривающийся к ее изысканиям по казахскому фольклору), Павел Косенко (автор
известных книг о Достоевском, лично знакомый с М. Кушниковой и «заразивший»
ее достоевсковедением), Юрий Плашевский (особенно близкий к М. Кушниковой
литератор, без которого в ее доме не обходился ни один «капустник»).
Именно в «Просторе» Кушникова впервые публикует свои переводы.
Печатали ее довольно часто, не менее шести раз в год (журнал был ежемесячный).
Первые свои переводы она не подписывала. Иногда проходили неподписанными не
только переводы, но и авторские дайджесты с франкоязычных источников. К
сожалению, в кемеровских условиях сыскать «Простор» тех лет не удалось. Его
не оказалось даже в областной научной библиотеке, поэтому наш биобиблио-графический
указатель оказался лишенным справок на многие публикации Кушниковой, в
особенности же на ее переводы.
* * *
В Алма-Ате Кушникова проживала до 1973 г. Однако высокогорье было ей
противопоказано – вредило здоровью. Пришлось уехать в Кузбасс, но по сю пору
она считает, что Алма-Атинский период был для нее той самой «золотой порой»,
о которой ностальгируют всю жизнь. На знакомства ей везло. Репатриированные
в Алма-Ату былые эмигранты быстро находили дорогу в ее дом. Из особо
приближенных – внук издателя Суворина с супругой, а также известный
литератор Н. Н. Раевский, автор нашумевших исследований об А. С. Пушкине и его
орбите.
В алма-атинских журналистских кругах Кушникову не просто
привечают. Появляются публикации, в коих эту супружескую чету называют «людьми
редкого обаяния и сердечности, чудесными собеседниками с широким
кругозором и многогранностью интересов». Анонсируется выход в свет первой
книги Кушниковой (увы, она так и не была напечатана в Алма-Ате, в связи со
стремительным переездом автора в Кузбасс: казахстанское издательство «Жалын»
вспомнило о рукописи только пятнадцать лет спустя – так появилась книга «Колодец
чудес»).
Близкий к ее орбите репатриированный известный оперный баритон
Николай Гринкевич посвящает коллекции Кушниковых объемную статью «Остров
Мира» в «Вечерней Алма-Ате», снабженнуюя фотопортретом Кушниковой,
стилизованным под «казахские мотивы»: очевидно, «национальной» казахской
элите хотелось бы видеть героиню очерка и автора публикаций, основанных на
казахском эпосе, с типичными «казахскими» чертами лица.
Гринкевич – тонкий ценитель антиквариата, человек европейски
образованный. Он понимает толк не только в фарфоре Гарнднера, Попова,
Веджвуда, Сакса, но и в музыке – увлечение Кушниковых Стравинским и
Рахманиновым он вполне разделяет. «Каждая вещь, - пишет Гринкевич о
коллекции Кушниковой, - живет, дышит, горит, рассказывает одной ей ведомые
истории человеческих судеб. Это впечатление еще более усугубляет музыка.
Она звучит в доме с утра до позднего вечера. Могучую симфонию Ростовских
звонов сменяет хрустальная чистота хоралов, философские оратории
Пендерецкого. Любимые композиторы – Стравинский, Рахманинов. Уходя от
Кушниковых, мне всегда кажется, что я побывал в нескольких музеях, в
нескольких концертных залах, совершил чудесное, увлекательное путешествие
в далекую, забытую страну прошлого. Я мысленно, с благодарностью прощаюсь с
вещами и ухожу обновленным и обогащенным…»
* * *
Увы, главная тема, годами разрабатываемая Кушниковой в Алма-Ате, т.е.
национальный казахский эпос, с приездом в Кузбасс, по вполне естественным
мотивам, уже в новых условиях, в Сибири, окажется, что называется, не «к делу».
Узко понятый «школьно-краеведческий» патриотизм в Кузбассе не предполагал
интереса читательской аудитории ни к Омару Хайяму, ни к Олжасу Сулейменову.
Между тем, в Алма-Ате в газетах особо отмечалось, что Кушникова «много лет
посвятила сбору удивительных и любопытных легенд, притч и поверий древнего
Востока», и что «литератор, переводчик Мэри Кушникова долгое время
занимается исследованием обычаев, быта казахского народа, неутомимо
собирает и записывает прекрасные легенды, предания казахской степи».
Часть этих преданий была не только записана, но и опубликована в
литературном переложении Кушниковой – столь же «напевном» и «душистом» (как
выразился недавно один московский поэт), как и сами восточные «сказы». Так
появились публикации «О том, как кочуют легенды», «О тюльпане и гордой
девушке», «Осел и звезды», «Байгыз», «Кыз-куу», «О лебедях, любви и маленьком
озере». В той же романтической струе – опубликованные и основанные на
фольклоре, либо на других источниках давней поры, «Коломун, крылатая трава»,
«Легенда и быль о саламандре», «Таинственное чудо», «Песни песков», равно и
пестрые зоологические эссе, которые приятно разнообразили материалы
республиканских газет, по традиции забитых «добрыми вестями с полей», «проблемами
хлебных гигантов», «бригадами на хлебоперевозках» и прочими скулосводящими
«актуальностями».
* * *
С приездом в Кузбасс с романтикой было покончено навсегда.
Кузбасский период творчества Кушниковой – постоянные бои с той самой
нецивилизованностью, отсталостью и дикостью, о коих черпаем представления
даже сегодня, знакомясь с местными ветеранскими изданиями. Ныне, читая
статьи тех, кто когда-то в Кузбассе, лет десять-двадцать назад, был у кормила
власти, не можем отделаться от чувства, что писали их умственно
деградирующие особи. Вскрики, призывающие к возвращению советских времен, -
вполне в духе первомайских призывов ЦК КПСС – не так уж смешны: эти люди еще
очень недавно курировали органы культуры. Неудивительно, что именно
культура от них и страдала. За последние полвека в Кузбассе был уничтожен
значительный массив памятников истории и культуры, систематически
затаптывались ростки таких таланов, как самобытный художник Иван Егорович
Селиванов, имя которого было чуть ли не всемирно известно; «Кузбасский
Пиросмани», - называли его, но тогдашние власти «упекли» его в богадельню и
сетовали, что не успели отправить в дурдом… Но сегодня о бывших первых
обкомовских и горкомовских секретарях мы пишем хвалебные книжки, значит,
пора первых секретарей в Кузбассе пока еще не минула…
Явление Кушниковой в Кузбассе было довольно «пышно» анонсировано
газетой «Комсомолец Кузбасса». В преамбуле к статье Кушниковой «История
двух портретов» от имени редакции было написано: «Автор публикуемого
сегодня материала – Мэри Моисеевна Кушникова. Сказать, что она владеет
двенадцатью языками и превосходно знает русскую, французскую, английскую
литературу, что она автор… многочисленных статей по различным отраслям
знаний, - значит, сказать очень мало. Семья Кушниковых – …большие знатоки и
ценители прекрасного. Тонкому вкусу, обширной эрудиции соответствуют и
собранные коллекции различных предметов… Не будет преувеличением сказать,
что квартира Кушниковых – это очень хороший музей, в котором интересно
каждому. К тому же хозяева очень радушные. Двери их поистине уникальной в
городе квартиры открыты для всех…»
Впоследствии газета «Кузбасс» усердно опровергала практически
все, написанное выше. Утверждалось, что Кушникова - безнравственная личность,
никаких языков иностранных не знает, «оплевала историю города Кемерово» и
вообще – никаких профессиональных способностей у нее нет. Подобные
заявления встречаем в редакторствование Бурыма, Трутнева, Кладчихина. Что
касается «квартирного музея» Кушниковых, то в ныне опубликованных доносах,
отсылавшихся даже в КГБ в 80-е годы, приметные в городе лица требовали
присмотреться к его деятельности. Предполагалось, что Кушникова многие
экспонаты украла из Дрогобычского краеведческого музея. Утверждалось также,
что она выкрадывала иконы в свои поездках по старинным селам Кузбасса, а
также скупала по дешевке предметы антиквариата у евреев, уезжающих за
границу…
* * *
Первое, что делала Кушникова, оказавшись на новом месте
жительства (Украина, Узбекистан, Казахстан, Кузбасс), - интересовалась
истоками культуры и историей края. Ее первым «историческим» материалом
такого плана в Кузбассе стал очерк об окладном поселенце Иване Федорове,
написанный на основе документов, переданных ей для ознакомления доцентом
Кемеровского университета Ю.Г. Варнаковым. К Варнакову они попали из Тисуля,
где были найдены на чердаке полуразобранного дома. В документах более чем 120-летней
давности поминались видные в крае лица и рассказывалось о патриархальных
способах наказания, применяемых к окладным поселенцам, которые, судя по
всему, устраивали и наказуемых, и наказывающих: поселенцу гораздо удобнее
было претерпеть несколько минут экзекуции розгами, чем гнить в тюрьмах
месяцами.
«Историческая» тематика нашла отражение и в уже
упомянутой статье «История двух портретов». Интересно, однако, что
анонсируемая этой публикацией рубрика о коллекциях и старинных вещах не
нашла дальнейшего продолжения на страницах газеты. Искусствоведческий
поиск, основанный на загадке, заданной автору двумя парными портретами
начала XIX века, хранящимися в личной коллекции, ставил множество вопросов.
Октябрьская революция и последующие экспроприации «буржуйского» добра
нанесли непоправимый урон культуре. В результате подавляющее большинство
экспроприированных или просто неизвестно кем изъятых вещей потеряли свою
родословную. Можно было только предполагать, кто же был истинным автором
двух таинственных портретов, и вообще – кто был изображен на них.
Почему тема не имела продолжения - не было спроса на подобные
публикации?
Или спрос был, но на портретах – «князья да графья», чем не раз
возмущались наши идеологи в обкоме партии и облисполкоме, когда смотрели
цикл передач Кушниковой «Душа вещей» на местном телевидении (цикл был
прикрыт по вполне понятным обстоятельствам). Вот если бы на портретах были
рабочие да крестьяне – тогда иное дело…
* * *
Приметное место на журналистской стезе Кушниковой 1975-1978 гг.
занимают народные промыслы и художественные традиции Кузнецкого края. В
особой моде была стилизация под «народность» и профанация традиций как
таковых. «Народность» – это когда подобие кокошника в псевдорусском
костюме, или когда на доске для резания лука изображают аляповатых «Аленушек»
и «Иванушек». От истинных же традиций мало что осталось. На Гурьевском
металлургическом заводе чугунное художественное литье не уступало некогда
традициям Каслей и Кусы и процветало с конца XVIII века до октябрьского
переворота. Кушникова открыто об этом писала. Но возобновить эту ниточку
традиций уже нельзя было – большевики оборвали ее еще в сталинские поры.
Мастерами, конечно, Кузбасс был всегда славен – и этот тезис
рекомендовалось всячески отстаивать и популяризировать. Однако вот беда: с
талантами часто обходились весьма неласково. История самобытного художника
Селиванова – тому прямое подтверждение. Очутившаяся в Кузбассе палешанка
Алла Федоровна Фомченко вынуждена была подрабатывать росписями лент в
похоронном бюро. А восемь художников из Хохломы были замечены только после
публикаций Кушниковой, причем центральный московский журнал «Знание – сила»
устами С. Газаряна в сентябре 1976 г. опровергал подобные сообщения.
Приехавший в Кемерово корреспондент тем не менее с Кушниковой встретился и
вынужден был признать, что восемь семей из Хохломы действительно поселились
на территории Кузбасса и занимаются своим потомственным ремеслом.
Хохломские традиции, однако, дав небольшие ростки, на чужой земле быстро
увяли. Через несколько лет о хохломской росписи в Кузбассе уже никто и не
заикался: очередной росток настоящей традиции был затоптан…
Трудно сказать, откуда взялись еще в 1976 г. обвинения Кушниковой в «безыдейности».
Какие «идеи» имелись в виду – вполне понятно: идеи, изложенные на съездах
КПСС. Именно это следует из выступления корреспондентки газеты «Кузбасс» Т.
Шатской на партсобрании. Кушникову как беспартийную на партсобрания,
естественно, не приглашали. Кстати, поводом для политических ярлыков стала
вполне безобидная статья о художественной выставке. В ней говорилось об «интеллекте
и фантазии», упоминались «запретные» слова «монах», «алхимик» - трудно
представить, что можно было «на серьезе» раздражаться, скажем, таким местом
в статье Кушниковой 1976 г.: «…Красивая, но страшная фантасмагория. Горящие
свечи в логове алхимика. Монах около лежащего в оцепенении человека.
Колдовское дерево, у которого вместо листьев – человеческие глаза…
таинственное и древнее плетение людских лиц, трав, корней, отцветших
подсолнухов, отживших домов. Диковинные птицы и звери слой за слоем образуют
плетень времен, откуда пошел день сегодняшний. Хорошо найденный символ –
надежная, натруженная рука заботливо подпирает лежащий над ней следующий
слой…» (описание одной из картин, представленных на выставке).
Непонятно, как можно было не в шутку противопоставлять статью
Кушниковой словам из отчетного доклада Л. И. Брежнева на XXV съезде КПСС.
Неужели «идейным» должно было быть даже описание фантастических или
полуфантастических картин, представленных на выставке и как можно было «идейно»
описывать пейзажи? Как выглядело бы, скажем, «идейное» описание Луны -
нарисовать на ней серп и молот?
* * *
Таким образом, для того чтобы вписаться в кузбасский «духовный»
климат (весьма неблагоприятный к таким персонам, как Селиванов, и к таким
темам, как охрана памятников истории и культуры), нужно было везде и всюду
демонстрировать пресловутую «идейность». Кушникова активно разрабатывает
такие темы, как «окружение Обнорского», «Валериан Куйбышев», «Маяковский и
Кузбасс», «Илья Эренбург и Кузнецкстрой», исследует связи жены Ленина,
Крупской, с Кузбассом. Темы, которые могли быть поданы в те поры в газетах и
книгах только в строго заданном ключе, приносят обилие попутных деталей, с
неким оттенком двусмысленностей. Так, Эренбург несколько потешался над
молодыми кузнецкстроевцами и над их воробьиным интеллектом: если судить по
его роману «День второй», в Кузнецке мало кто знал, что в этом городе в 1857 г.
Достоевский венчался с Исаевой. И Кушникова об этом пишет, нарочито
подчеркивая «неловкий» момент.
Куйбышев - супер-революционная тема. Но ведь и она оказалась «подмоченной»:
в Кузнецке советские власти истребили «дом Куйбышева». И тогда – кого надо
было винить в «безыдейности»; разве же Кушникову, столь огорчительно часто
возвращающуюся в своих публикациях к теме истребления памятников, или
суперидейные власти, которые глумились над собственными же ультра-революционными
истоками, а в прессе так часто двулично называли их чуть ли не заповедными…
А сколько «правильных» слов было сказано про В. П. Обнорского (проживал
в Кузнецке до 1919 г.). Один из идейных отчимов русской революции, в верности
которой все мы, тогдашние, так клялись, был настолько забыт, что долгое время
невозможно было с точностью установить дату его смерти. А уж про
истребленный в Кузнецке дом Обнорского и говорить нечего. О необходимости
восстановить этот памятник Кушникова писала в газетах не раз и не два. Не
потому что дело касалось «революции». А потому что – памятник. Четверть века
шла война за его возрождение, принимались резолюции и решения – но дом так и
не восстановили. И получалось так: стоило Кушниковой коснуться «священной»
темы, как она превращалась в аргумент против двуличной ортодоксии: на словах
клялись своим богам и идеалам, на деле же идеи игнорировали и ограничивались
показухой. Во всяком случае, пантеоны таким «рыцарям революции», как
Обнорский или Куйбышев, в Кузбассе в 70-80-е годы ставить не торопились, а
сегодня они и вовсе забыты…
* * *
Наверное, не ошибемся, если скажем, что наиболее приметной темой,
которой в Кузбассе «болела» М. Кушникова, было кузнецкое окружение
Достоевского и первый брак великого писателя. Интерес к Достоевскому,
впрочем, возник еще в Алма-Ате и был известным образом стимулирован
знакомством с Павлом Косенко – автором романа «Иртыш и Нева», посвященного
Достоевскому. Первое издание этого романа увидело свет именно в Алма-Ате.
«Краеведческое» достоевсковедение на первых
порах в Кузбассе было чрезвычайно публицистично. На повестке дня стояло
сохранение Дома Достоевского и открытие в нем мемориального музея. В
публикациях Кушниковой (и не только ее) отражены вехи противостояния с теми,
кто открытию музея Достоевского рьяно противился. В статье «Быть или не быть
музею Достоевского в Кузнецке?» Кушникова открыто иронизировала над теми,
кто отличался неким «нервозным недоумением по поводу моды на новокузнецкие
памятники». В первую голову имелся в виду видный облисполкомовский
руководитель. И не только он.
1978 год был переломным. Год открытых столкновений и
скрытых «подводных течений». О многом читатель может догадаться, только
пытаясь прочесть меж строк кушниковские статьи. В поддержку движения за
создание мемориального музея Достоевского выступили также М. Лычагин (будущий
руководитель музейного мемориала), Ю. Барабанов, доцент университета Е. А.
Кривошеева (подробнее см. раздел рецензий наст. изд.). Но наиболее
действенную поддержку выдвинутым инициативам Кушникова нашла в столицах:
директор московского музея-квартиры Ф.М. Достоевского Г.В. Коган (впоследствии
– автор предисловий и послесловий к книгам М. Кушниковой) обеспечивала в
Москве пробивание идеи открытия мемориального музея в Новокузнецке, в чем
ей посодействовали зав. сектором литературных музеев НИИ музееведения Е.Г.
Ванслова, архитектор А.С. Алтухов и директор Ленинградского музея имени
Достоевского В.Н. Рыбалко. Кушникова заручилась также и поддержкой местной
писательской организации (членом которой стала только в 1997 году!): «Недавно, -
писала она в 1978 г., - после предварительных переговоров с Московским
литературным музеем и Московским музеем-квартирой Ф.М. Достоевского, в
Министерство культуры РСФСР и в упомянутые музеи было направлено письмо,
подписанное писателями, художниками, преподавателями местных вузов с одной
просьбой – содействовать сохранению ценного памятника и открытию в нем
литературного музея имени Ф. М. Достоевского… И вот то, что многим казалось
хлопотной, а главное, необоснованной идеей, - Достоевский пробыл в Кузнецке
так недолго! – нашло поддержку многих центральных инстанций…
Предварительный вывод специалистов: в Кузбассе нет ни одного литературного
музея, и особенно важно открыть в Кузнецком районе мемориальный музей
Достоевского – филиал Новокузнецкого краеведческого музея…».
В 1979 году битвы за памятники истории и культуры в Кузбассе
достигли, судя по публикациям, своеобразного апогея. Чиновники явно
проигрывали, получая бумеранги за свои неуклюжие попытки препятствовать
созданию в Новокузнецке мемориала Достоевского. Им было неприятно читать в
местных газетах об удручающем состоянии таких памятников истории и
архитектуры, как кузнецкий Народный дом. А уж об истребленных домах
Обнорского, Куйбышева, Курако вспоминать было и вовсе неловко: ведь у
кормила – те же лица, что руководили культурой в пору разрушения памятников.
Противостояние разумным и честным аргументам было крайне
циничным. В мае 1979 г. Кушникова опубликовала некое «письмо с комментарием»
под названием «На макете и в жизни». В нем выражалась озабоченность
известного новокузнецкого краеведа А. И. Полосухина и его товарищей за
судьбу новокузнецкого Народного дома: «В нем выбиты все стекла, разрушены
внутренние стены. Пьяницы устроили там распивочную точку и общественный
туалет. Полы, выстланные десятисантиметровыми кедровыми досками, которые
прослужили людям 75 лет, выворачиваются и растаскиваются…», – писали
старожилы города. М. Кушникова откомментировала это письмо так: «Судьба
этого памятника давно волнует новокузнечан… Раздавались голоса скептиков,
сомневающихся в архитектурной ценности этого старинного здания». Кушникова
предостерегала, что Народный дом – «истории свидетель, прекратит свое
реальное существование», если решение о его реставрации, принятое в
Новокузнецке, не будет выполнено. Так оно и случилось: прогнозы сбылись.
Народный дом через некоторое время после публикации подожгли…
Предупреждая о возможной гибели Народного дома, М. Кушникова (со
слов А. И. Полосухина) имела в виду прежде всего умышленный поджог: здание
было деревянным. Она полагала, что поджог могли инициировать местные власти.
И не только потому, что реставрация памятника – дорогостоящее и
долговременное занятие. Просто тема памятников истории, доведенных до
беспредельного состояния, стала притчей во языцах и затрагивала амбиции
вполне определенных чиновных лиц. Именно поэтому Народный дом после поджога
так и не восстановили, хотя новодел по действующему тогда законодательству
считался таким же равноправным памятником, как и его прототип, а по
воздвижению такового была принята обойма постановлений, озвученных в
газетах…
Поджог Народного дома удивительным образом совпал с еще одним
варварским событием: в Новокузнецке спилили лиственницу – современницу
Достоевского. Кушникова выступила со статьей «Реквием по лиственнице». Она
писала: «…Как уже сообщалось в печати, Народный дом усилиями общественности
сохранен (он будет подожжен через несколько дней! – сост.)… Но до сих пор
Народный дом пребывает в таком жалком состоянии, что его сохранность
вызывает подлинную тревогу не только новокузнечан. Дом Курако также обречен.
А лиственница Достоевского спилена 1 октября сего года. В преддверии юбилея
писателя (Ф. М. Достоевского, который, конечно же, видел ее во время своих
побывок в Кузнецке! – сост.). В присутствии ответственного секретаря
Новокузнецкого городского отделения Всероссийского общества охраны
памятников истории и культуры В.Ф. Луганской, заведующего отделом культуры
горисполкома В.Т. Ягодицына и представителя Новокузнецкого краеведческого
музея М. М. Лычагина. Никто из них не смог остановить «казни» лиственницы –
рабочие ссылались на «указание свыше»… В. Ф. Луганская ссылается на
авторитет председателя райисполкома Г. И. Никонова и его заместителя по
строительству В. С. Шалыгина. Главный архитектор города А. И. Выпов стоит на
неизменных многолетних позициях: если памятник истории оказался на линии
сложившихся транспортных магистралей – тем хуже для него… И разве о
подготовке «акции» против лиственницы заинтересованные организации
Новокузнецка не должны были заранее поставить в известность областной
совет Общества охраны памятников истории и культуры? Тем более, как
оказалось, о судьбе, уготованной памятному дереву, известно было еще в
августе. Разве заместитель председателя горисполкома П. Н. Свистула, являясь
одновременно председателем городского отделения ВООПИК, пользуясь
возложенными на него полномочиями, не мог обсудить вопрос о сохранении
памятного дерева с остальными заинтересованными лицами?..»
Итак, Кушникова назвала приметные в городе Новокузнецке фамилии.
Возмутилась актом вандализма, порадовалась сохранению Народного дома, хоть
и пожаловалась на его удручающее состояние. Статья вызвала в коридорах
новокузнецкой власти переполох. И – как возможный ответ (не трогай наших!) –
поджог Народного дома. Всего через несколько дней после расправы над
лиственницей. Об этом была специальная статья в газете «Комсомолец Кузбасса»
13 ноября 1979 г.
Так кто же поджог Народный дом?
Похоже, что в коридорах власти прекрасно знали – кто именно и по
чьему указанию. И главное – зачем подожгли.
В фатальность совпадений не очень-то и верится. Во всяком случае, в
Кузбассе…
* * *
Не менее «гремучая» смесь ханжества и умолчания сопутствовала
другой мемориальной тематике, которой Кушникова отдала и отдает по сю пору
немало сил и времени – биография художника Владимира Дмитриевича
Вучичевича-Сибирского, убитого большевиками в 1919 году (похоронен в Кемерове).
В советские поры назвать действительный социальный статус убийцы
в печати было невозможно. Но Кушниковой он был прекрасно известен. Она
встречалась с родственниками убийцы, и те показали ей специальную брошюру о
сибирских большевиках с фотографией убийцы, который восхвалялся в ней как
красный партизан.
Но озвучить социальный статус убийцы означало вообще не увидеть
статьи опубликованными. Между тем, тема Вучичевича и без того подвергалась
множественным фальсификациям. Судьба же этого художника была настолько
трагична, что даже ценою недомолвок важно было попытаться хотя бы
полунамеками сказать правду.
Кушникова, впрочем, намеками не ограничивалась. Да, тема была
опасной и, что называется, скользкой. Имя Вучичевича – на слуху:
последователь Шишкина и Репина, автор довольно известной до революции
картины «Домик Достоевского в Кузнецке» (о ней широко писала пресса). После
серии публикаций уже послевоенных лет, в которых напрямую было сказано, что
Вучичевич – жертва бандитствующих элементов, не имевших к партизанам и
большевикам никакого отношения, - иную версию озвучить было нереально. И
хотя Кушникова знала о политических пристрастиях убийцы – вынуждена была в
этом вопросе следовать установленной историографической канве.
Попутно, однако, поведала о весьма двусмысленных обстоятельствах.
Уже в 1980 году (!) в очерке «Драма на заимке Вучичевича» она потребовала «прикрепить
мемориальные доски на всех объектах, связанных с именем Вучичевича» и
поставить «обобщенный памятник торжеству творчества над мракобесием»
прямо в областном центре, сообщая при этом, что место захоронения художника
утрачено. Что могло означать одно: большевики расправились с могилой
Вучичевича, чему удивляться уже не приходилось – ведь, как уже сказано,
Кушниковой было известно, что именно они его убили.
Итак – советская власть «утратила» могилу. А как же наследие?
Кушникова (в 1980 году!) сообщает, что не только могила снесена, но и истреблены
картины. «Так сколько же картин Вучичевича-Сибирского, ученика и друга
Репина и Шишкина, - задается вопросом Кушникова, - было в Кемеровском музее,
где сейчас уцелело их всего 9 (если их еще можно считать уцелевшими), коли
актом 1967 г. приняты и такие картины, которые находились в музее с 30-х годов?».
В статье – осуждение повсеместной практики истребления музейных
экспонатов, как нельзя лучше демонстрируемое на примере Вучичевича. Нам не
известно ни одной статьи послевоенного периода в Кузбассе, в которой бы
поднимался вопрос сохранности архивных и музейных экспонатов и столь
красноречиво высказывалось сожаление и легко читаемый ропот по поводу
истребления нашего культурного наследия. Открыто возмущаться стали только
в начале 90-х, и то под яростные протесты музейных и архивных работников. В 80-х
же статьи Кушниковой и вовсе выглядели крамолой.
К сожалению, о большевистском статусе убийцы Вучичевича удалось в
полный голос заявить только в 90-е годы. В 80-е об этом и думать было нечего.
Помогли и новые архивные находки. Писатель В. Мазаев в областном архиве
обнаружил документы: записку врача, который лечил Вучичевича, адресованную
местному священнику. Врач просит отпеть Вучичевича, который «скончался от
ран, нанесенных большевиками». Второй документ – запись в метрической книге:
в графе «отчего умер» сказано: «от ран, нанесенных большевиками».
Когда уже в 2001 г. газета «Кузбасс» принялась оспаривать документы,
подтверждающие большевистский статус убийцы, Кушникова встала на защиту
отстаиваемой В. Мазаевым концепции убийства Вучичевича, которую напористо,
но практически неаргументированно пытались «обезвредить» местные
ортодоксы, и направила в газету «Кузнецкий край» и «Нашу газету»
соответствующие материалы, которые продублированы в послесловии к
готовящейся в печать книге «Красная горка: очерки истории американской
коммуны в Щегловске, провинциального быта, нравов и психологии 1920-1930-х гг.».
Темы, которые затрагивала и затрагивает на протяжении четверти
века Кушникова, будут «тлеть» еще долго. По сю пору они – предмет баталий с
бывшей номенклатурой, которая, покинув уютные райкомовские и прочие
кабинеты, внезапно ринулась оставлять свой след в историографии края – с
тем же самым, разумеется, пылом, с каким участвовала в поджоге Народного дома,
либо препятствовала открытию музея Достоевского и энергично стремилась
упрятать несчастного старика Селиванова в дурдом – но об этом, впрочем, уже
столько написано…
* * *
Истории с Народным домом, творчеством Селиванова или с невесть
почему, когда и при каких обстоятельствах исчезнувшими картинами
Вучичевича вскрывали некоторые этические нюансы, показывая нравы тогдашней
чиновной и культурной элиты Кузбасса. На опубликованные Кушниковой
материалы об исчезновении картин Вучичевича никаких ответов не поступало.
Тогда со страниц альманаха «Огни Кузбасса» в 1981 году она открыто заявила со
слов старожилов, что картины растащили. И опять – никаких ответов. Протестов
не было. Судьба наследия Вучичевича культурные кадры не волновала точно так
же, как и печальная участь местных памятников. «А картины? – задается
вопросом М. Кушникова. – Вернемся к «детективным» картинам из музейных
фондов. Оттого детективных, что поступление их в музей по сей день окутано
тревожной двусмысленностью. По акту № 181 они переданы музею 28 мая 1967 года
Геннадием Даниловичем Мехоношным с такой легендой: их хранил отец сдатчика
Мехоношин Даниил Петрович, который до 1924 года учительствовал в селе
Борисово… Но тогда – как же утверждение такого свидетеля, как С. В. Никитин,
о том, что уже в 1940 году в отделе природы Кемеровского музея числились
картины Вучичевича, изображающие «характерные для нашего края пейзажи»? И
как быть с авторитетным свидетельством Павла Фокиевича Шахматова, …что… «картин
Вучичевича было много, но их растащили»…
Несомненно, в Кузбассе еще жили свидетели и очевидцы загадочного
исчезновения картин Вучичевича. Но они молчали. Почему? Не потому ли, что
художник Шахматов оказался прав?
Очерк Кушниковой был проигнорирован. А жаль. Потому что вопрос был
– не в лицах, причастных к «исчезновениям», а в судьбе культурного наследия
как такового и в отношении к памяти как этической категории. Увы,
общественностью той поры он оказался непонятым…
* * *
Впрочем, а можно ли было в те поры вообще понять Кушникову?
Подумать только: на дворе 1982-й год, а она проталкивает в печать материал в
защиту так называемых «культовых сооружений», т.е. останков кузбасских
храмов, и – ни много, ни мало! – требует их реставрации, настаивая на их
архитектурной и исторической значимости. Мы не знаем ни одной публикации в
Кузбассе той поры, в которой бы так явно читалась «крамола». Потому что атака
на «культовые памятники» названа ею варварством не в относительно «свободолюбивые»
перестроечные годы с модной «гласностью», а – в глухие брежневские.
Из статьи Кушниковой от 23 марта 1982 г.: «…Сколько же… варварских
нападок пережила Ишимская церковь! Старики рассказывали, что когда-то в
Ишиме были колокола с «золотыми звонами». И когда они звонили, «слышно было в
Иркутске». И эти колокола разбивали кувалдами… А в 1964 году для каких-то нужд
потребовался кирпич. С четырех сторон подгоняли трактора, стали стены
разбивать, а они не разбиваются. Лишь некоторые кирпичи выпадывали, только в
дело не пошли. Кирпич-то старинный – мягкий, его тесать можно… А деревянная
церковь в Красноселке! Сделанная без единого гвоздя руками местных
плотников, иконостас расписан местными художниками. Минувшим летом там
спилили два креста – думали, что золотые. На самом деле эти кресты –
бронзовое ажурное литье с позолотой – бесценное творение рук человеческих.
Иконостас растащен. В самой церкви – зерносклад. В зерне мы обнаружили две
иконы. Какой-то варвар буравом выколол глаза! А один крест унесли на чью-то
могилу. Многие знают, на чью, но считают «неудобным» вставать на защиту
культовых сооружений. Пытаюсь представить внутренний мир человека, который
поднял камень, топор, кувалду и нанес первый удар архитектурному памятнику,
когда тот еще стоял в первозданной красе…».
И опять Кушникова выступает отнюдь не как эстет, любующийся
куполами «золотых звонниц», - она гражданственно напоминает о нарушении
этики. Сиречь, - о воровстве. Которое в Кузбассе покрывается – точно так же,
как и в случае с картинами Вучичевича, если верить обнародованным
свидетельствам художника Шахматова. Растащен иконостас – и никого это не
задевает. Потому что в игре – всего лишь «атрибуты культа». То есть – что-то
типа «антикварных безделушек». Так что этикой можно поступиться…
* * *
Практически все приметные историко-краеведческие темы,
поднимаемые Кушниковой в газетах в 70-80-е годы, дублировались в ее циклах
телепередач. Они были, что называется, не без крамолы – и часто выходили из
дозволенных рамок. «Крамола» была не столь в словах, сколь жестах, паузах,
интонациях, «зрительном ряде». Раздражение телепередачами «в верхах» было
достаточно ощутимо. Так, один из ответруководителей общества охраны
памятников писал в КГБ в 1983 г., что бригада телевизионщиков по инициативе
Кушниковой «пыталась взять незаконными методами интервью по поводу
затянувшейся реставрации Дома Губкиных» – самого старого здания в Кемерове,
и что «оно не прошло в эфир только благодаря вмешательству заместителя
председателя облисполкома».
Конечно, были и положительные рецензии, - о них читатель найдет
достаточно подробные сведения в соответствующем разделе нашего указателя.
Они помогали «съамортизировать» гнев местных «верхов» (фамилии приводятся
в аннотациях, опубликованных ниже). Трудно поверить, чтобы, скажем, такая
сверх-«заряженная» публикация пасквиля Виля Рудина в газете «Кузбасс» от 2
ноября 1983 г. могла бы появиться без санкции властей. Потому что Рудин порочил
не только Кушникову, но и передачу Сенкевича «Клуб кинопутешествий»,
которая и была, в целом, построена на материалах Кушниковой. Чтобы ругать
столь приметную в стране персону, как Сенкевич – нужно было отважиться. Так
кто же дал Рудину санкцию хулить популярного телеведущего?
Заметим, - на дворе тот самый 1983 год, когда материалы Кушниковой
снимаются с показа благодаря вмешательству видного облисполкомовца.
Тот бой с мракобесием, как известно, выиграла Кушникова. Программу
Сенкевича с ее участием показывали в Кузбассе многажды. Сатисфакция была
получена. Но все это – на телеэкране. В печати же – дело иное. Рудин объявил
ее чуть ли не авантюристкой, не имевшей никакого образования и не знающей
иностранных языков. И пришлось выкладывать Кушниковой дипломы и справки из
АН КазССР о своей работе на стезе переводчика с 12 европейских языков. И было
очевидно, что газета оконфузилась. Что не помешает Кушниковой, впрочем,
какое-то время в ней еще публиковаться – до тех самых времен, когда в газете
много лет подряд за правило хорошего тона посчитают активно ее «пощипывать».
Этот период продолжается по сю пору. Между тем, «Кузбасс» – это официальный
орган власти. И, находясь в стойкой оппозиции к этому органу, Кушникова
пытается разглядеть лицо власти, представляемой газетой…
* * *
Итак, газета «Кузбасс» опубликовала статью Рудина с критикой
передачи Сенкевича. Но в области есть другая газета – «Комсомолец Кузбасса».
Молодежка с удовольствием предоставляет место Кушниковой всего через две
недели после статьи Рудина. И вновь поминается злосчастная передача, но
только уже в другом, прямо противоположном, смысле. Передачу хвалят. Хотя бы
за то, что в ней рассказано о малоизвестных страницах истории Кузбасса и о
редких библиографических находках. Работник областной библиотеки О. Д.
Крылева вспоминает: возмущенный Рудин прибегает в библиотеку и шельмует
молодежную газету, которая посмела «противопоставиться центральному
областному партийному органу».
Противостояние налицо. Положение, как это бывало нередко, в самый
острый момент спасает журналистка М. Лобанова. 8 декабря 1983 г., через месяц
после погромной статьи Рудина, публикует в «Кузбассе» положительнейшую
рецензию на цикл телепередач Кушниковой «Совесть»: «…Автор и ведущая М.
Кушникова поднимает глубину проблемы. Именно это придает убедительность ее
диалогу с собеседниками…». Поминаются, конечно, и некоторые «огрехи» («расплывчатость»,
затянутость передачи, «выяснение туманных подробностей») – это, надо думать,
на случай, если Кушникову опять будут «давить». Ответ готов: мы не только
хвалили – ругали тоже. Но главное – не это. Сатисфакция – получена. Даже в
газете «Кузбасс».
Бой выигран – но противники не дремлют. Неприятие сторон стойкое
и последовательное. Кушникову уже мало что удивляет, и она в постоянном
ожидании новых атак. Предчувствия ее не обманывают…
* * *
Листая публикации той поры, проникаешься отчетливым впечатлением,
что в «Кузбассе» Кушникову считали человеком не вполне благонадежным, и
редакторы не знали, какую линию взаимоотношений с ней избрать. За полгода до
публикации Рудина была еще одна приметная статья, сопровождаемая
недовольными шепотками в адрес Кушниковой. 13 мая 1983 г. тот же «Кузбасс»
опубликовал материал В. Шишватова «Реставрированный… мираж» о
затянувшейся реставрации Дома Губкиных. Точнее – реставрации как таковой
вообще не наблюдалось, хотя в московские «верхи» посылались сведения о том,
что этот памятник истории уже отреставрирован, а победные реляции призваны
были завуалировать неизвестно куда сгинувшие немалые суммы, направленные
на реставрацию Центральным Советом ВООПИК.
Функционеры областного отделения общества охраны памятников
утверждали, что статья Шишватова построена «на сфабрикованных материалах
Кушниковой». Сообщалось также, что они направили редактору газеты «Кузбасс»
Бурыму протест, «так как данная статья написана на искаженном материале, на
перетасовке фактов, что подрывает авторитет общественной организации, тем
более идеологической». Попутно письмо аналогичного содержания было
направлено в КГБ, причем подчеркивалось, что руководители облисполкома
деятельностью Кушниковой недовольны.
Получив письмо с протестами в адрес Шишватова, редактор поступил
вполне адекватно. Факты, изложенные Шишватовым, опровергнуть было непросто:
потому что искажениями занимался не Шишватов, а те, кто отсылал фальшивые
сведения о состоянии памятника в Москву. Сиречь, - руководство той самой
организации, которая в упомянутом письме названа «идеологической».
Редакция взяла сторону Шишватова, читай – Кушниковой. И опубликовала через
месяц, 25 июня, благожелательные отклики читателей – в частности, известного
кузбасского писателя В. Куропатова. «Читатели» поддержали Шишватова и
возмутились постановкой дела охраны памятников истории и культуры в
области. Но что же должно было произойти в газете всего за полгода, чтобы
пасквилю Рудина дали «зеленую улицу»?
Казалось бы, участие в такой солидной передаче, как «Клуб
кинопутешествий» – Кушниковой только плюс. И какая реклама историческим
корням и традициям Кузбасса, о которых Кушникова говорила в кадре! Так на что
же обиделись в Кузбассе, и – кто именно?
Интересно также другое. Дав возможность Кушниковой получить «сатисфакцию»
(что, наверное, было не очень приятно для тех, кто незримо стоял за пасквилем,
обеспечивая его «прохождаемость»), газета избирает новую тактику: она
временами Кушникову хвалит, но при этом играет в объективность, напоминая о
мнимых или действительных недостатках. В результате получилось, что ни один
«культуртрегер» Кузбасса, подвизавшийся на ниве истории, литературы и
вообще культуры, не получал в наших краях такой «рекламы», как Кушникова.
* * *
1984 год в жизни Кушниковой – особый. Скончался ее
супруг, видный физико-химик. Об обстоятельствах его кончины и духовном
климате той «академической» среды, в которой ему приходилось вращаться,
Кушникова писала в своих автобиографических повестях (см. «Кемеровский цикл»
первого тома ее художественной прозы).
Первую книгу Кушниковой, которая также вышла в 1984 году, и
получившую доброжелательную оценку рецензентов в прессе, ее супруг держал в
руках незадолго до смерти. Книга посвящена весьма приметным представителям
российской культуры, когда-либо связанным с Кузбассом. Очерки о Ф. М.
Достоевском, А. Н. Радищеве, А. П. Чехове, Н. Г. Гарине-Михайловском, Н. И.
Наумове, В. В. Берви-Флеровском, окружении В. В. Маяковского и Льва Толстого, и
о том, что связывало эти блистательные имена с Кузнецким краем, нашли дорогу
к читателю не сразу. Например, когда Кушникова рассказала в телевизионном
эфире о побывавшем в Кузбассе Радищеве, находились такие «интеллектуалы»,
которые принялись оспаривать сам факт побывки Радищева в наших краях и
требовали предоставить «подлинные архивные документы», хотя на момент
телепередачи они уже давно были опубликованы в академических изданиях.
Удивительная, достойная особой отметки, чисто «кузбасская»
подозрительность – плод невежества – не раз вставала на пути
публицистических проектов Кушниковой, так что ей то и дело приходилось
доказывать уже давно известное и зафиксированное в солидных изданиях.
Не забудется, например, как писатель Рудин, автор
упомянутого пасквиля, не раз наведывался в библиотеку проверять –
действительно ли существует, как таковая, книга, принадлежащая перу
кузнецкстроевца Хренова (впоследствии репрессированного, отчего книга была
изъята, но чудом в библиотеке уцелела), и не выдумала ли Кушникова и Хренова,
и его книгу, и удивляет лишь то, что не возникли сомнения по поводу
существования самого Кузнецкстроя – ведь о нем Кушникова тоже писала…
Многих «сбивал с панталыку» коронный прием, часто используемый
Кушниковой в публикациях и давно, кстати, освоенный в западной научной
литературе. Вполне отдавая себе отчет, что история – это далеко не всегда
абсолют точности, но и некая зыбкость, основанная на закономерном наличии «белых
пятен», Кушникова иногда позволяла себе выдвигать в публикациях
предположения и версии. Адепты точности называли их «фантазиями». Однако
требуются уточнения. Предположения – это гипотезы, сиречь – компонент
любого исследовательского поиска. И если гипотеза не выдается за данность, а
обозначается соответствующими заявлениями о «сугубой предположительности»
вывода – то перед нами не «фантазии», а именно научные гипотезы.
Забавно, что, воюя против «гипотез» («фантазий»), кузбасские
историки то и дело попадались в расставленную самим себе ловушку. Начисто
отрицая предположительный характер иных выводов, они часто подавали их в
утвердительной форме. Там, где нужна была особая осторожность с обобщениями
и ставка на версии и гипотезы, они, убоявшись самих этих терминов, свои
выводы подавали в категоричной форме, чтобы выглядело наиболее «утвердительно»
и «точно». В итоге сегодня эти выводы легко оспариваются.
Приведем пример. В 1996 г. в предисловии к первому тому «Исторической
Энциклопедии Кузбасса», подготовленной к печати кемеровскими профессорами
и доцентами, сказано, что история определяется классовой борьбой. Иным
словом, в утвердительной форме подается весьма неочевидный тезис. Что тут же
вызвало наши (и не только!) протесты.
Но, казалось бы, что стоило автору этого неосторожного тезиса
сказать дипломатично: «по одной из версий, история
определяется классовой борьбой». И никаких бы нареканий такая фраза не
вызвала бы. Но наша профессура боится самого слова «версия», не понимая, что
она – лишь стадия научного поиска. И это – в 1996 году!
Именно ограниченность представлений о «правильном»
исследовательском поиске вызвало к жизни многочисленные протесты против
выдвигаемых Кушниковой выводов, которые она подавала весьма интеллигентно,
честно оговаривая их предположительность. И надо сказать, что, используя
названный метод, она имела перед глазами некий эталон – как переводчику с
европейских языков ей не раз приходилось знакомиться с зарубежными
монографиями по истории, и она могла, в отличие от своих «ученых коллег», еще
в 60-70-е годы представить, как именно пишутся исторические сочинения в Европе.
Ни гипотетичность выводов, ни ясный журналист-ский язык в Европе никого не
смущал. Протесты наблюдались (и по сю пору наблюдаются) только в России, а в
усугубленном варианте – в Кузбассе, с его психологией, рожденной в
гулаговские поры и особой зацикленностью историков на восхвалении именно
гулаговских строек. Сам способ мышления историков был не только весьма
ограниченным, но и органично вписывался в Систему: все шагали одной шеренгой,
в ногу, и историки не были исключением.
* * *
1984-й год – некая веха. Как уже сказано, скончался Ю.
А. Кушников, вышла первая книга, весною по телевизору опять показывают «Клуб
кинопутешествий» с Кушниковой в кадре. Повторы нашумевшей телепередачи,
однако, уже не радуют. Беспокойных в Кузбассе не любят. Кушникова уходит с
телевидения. По возрасту. Предложений остаться в штате не последовало.
Правда, режиссер, с которой она работала на студии, говорила, что Кушникова и
не хотела остаться…
Десять лет потребовалось на то, чтобы вписаться в кузбасские
виражи, и освоить такую ступеньку, как издание книги. Но книга была
публицистической. Кушникова же – прозаик, и публицистикой занималась как бы
вынужденно, ибо в писательское сообщество войти на равных в Кузбассе было
непросто. Повести, предлагаемые Кушниковой для альманаха, уродовались до
неузнаваемости, сокращались. В «первозданном» виде они увидели свет только
в 1999 году. До этого четверть века лежали невостребованными и дорогу в
писательский альманах находили со скрипом. Да и то, что издано – лишь
отдаленно напоминает написанное Кушниковой.
В альманахе опубликована лишь двадцатая часть ее повестей. Но
даже то, что выходило, вызывало бурные протесты. Об этом мы писали в
предисловии к первому тому ее худпрозы в 1999 г. Жалобы в Обком партии и в Союз
писателей еще памятны в нашей писательской среде. Как памятно и некое
надгробное слово, опубликованное газетой «Кузбасс» в 1984 г. по поводу
обстоятельств гибели Ю. А. Кушникова (химика по специальности), расписанных в
повести «Место в памяти», которую Кушникова предложила для публикации в «Огни
Кузбасса».
Повесть «Место в памяти» – с ярко-выраженным акцентом
публицистики, основанным на типичных для научной среды той поры коллизиях.
Автор имел возможность наблюдать таковые во время долголетней работы в Алма-Ате,
и в соприкосновении с научным климатом в Кемерове. Климат был таков, что
истинные ученые были обречены на прозябание, тогда как в наибольшем почете
были апологеты «балльной системы» оценки научного таланта: столько-то
походов в кино приравнивались, допустим, к участию в международной
конференции. Автор пользуется приемом фантастического реализма, которому,
впрочем, следует во всем своем творчестве. Смешение времен и врастание
сегодняшних персонажей в «прототипы» двухсотлетней давности, а также
вовлечение эпизодов многолетне минувших событий в канву жизненных
перипетий сегодняшнего дня, пожалуй, одна из наиболее характерных черт
автора. Персонажи повести оказались настолько типичными, что некоторые
представители кемеровских научно-исследовательских институтов лично
явились в Союз писателей и предъявили претензии, после чего, как уже было
сказано, последовала жалоба в обком партии и отдел химии П. Е. Трихину, о чем
он лично с большим сочувствием и высокой оценкой повести сообщил автору. Тем
более что повесть увидела свет незадолго до трагической кончины Ю. А.
Кушникова, одного из ее прототипов, который, находясь в больнице (болезнь
сердца), даже не успел прочесть ее до конца, но тем не менее на полях оставил
свои замечания и «нота бене»…
И конечно, в первых рядах борьбы с «подозрительной» повестью, так
возмутившей тогдашнюю общественность, - газета «Кузбасс». Рецензент В. Б.
Попок, специализирующийся тогда на сельском хозяйстве и, наверное, уже
поэтому считающий себя докой в затронутой Кушниковой теме (ведь химия как
наука и сельскохозяйственные химикалии и удобрения, о которых мог быть
наслышан Попок, курируя в газете удои молока, - при желании можно считать чем-то
близкородственным), принялся рассуждать о «бедности сюжета», «банальности
противопоставлений», «завуалированной бедности событий», «схематичности
деления персонажей на плохих и хороших», принижении конфликта до «кухонной
свары». Разумеется, в расчет не принималось, что прототип «хорошего» героя
был в 1984 г. доведен до инфаркта и скончался, а фактически был убит
обстоятельствами кемеровского «псевдонаучного» климата, как раз в
результате тех «свар», которые Попок аттестовал не иначе, как «кухонными»…
Напомним, что образцом литературы той поры был роман Волошина «Земля
Кузнецкая». «Хорошей» повестью с «небедным» сюжетом могла быть история
шахтера, побивающего стахановские рекорды или, скажем, коровницы,
прославленной рекордными надоями молока. В статьях Попка той поры очень
чувствуется этот «удойно-молочный» пафос, верность коему он пронес и до
сегодняшнего дня (чему свидетельства – его нынешние откровения на
исторические темы, ибо он по-прежнему стоит на позициях советской
историографии и не стесняется в этом признаться).
Удивительно, что проза Кушниковой, так же как и ее публицистика
или краеведческие материалы, - общественность будоражат и вызывают
неподдельное возмущение. Вряд ли в ней чувствовали когда-нибудь серьезного
противника. Протесты вызывала, скорее всего, незаштампованность мышления,
ибо мысль задавить труднее всего. Явно уступая Кушниковой по интеллекту,
кругозору и работоспособности, вчерашние спецы по удоям и удобрениям
восхищаться ее прозой не спешили. Потому что восхищаться можно было только
Волошиными. Или как минимум – членами Союза писателей. А проситься в Союз
Кушникова, как на грех, не торопилась…
* * *
1985 год – «уход в себя». Кушникова почти не
печатается, работает исключительно над книгами. Свободного времени после
ухода с телестудии – с избытком. Выходит в свет в Алма-Ате ее вторая книга –
«Колодец чудес», основанная на старинных казахских преданиях. После смерти
супруга на жительство в Кемерово перебирается 90-летняя Софи, мать
Кушниковой, «женщина-птичка», «дитя серебряного века». Ее воспоминания о
поре эвакуации и досоветском обитании в Румынии, о побывках в Париже
сообщают Кушниковой тот незримый философский настрой, который легко
угадывается в повестях той поры. В «Огнях Кузбасса» выходит ее повесть «Обелиск
для наших мальчиков», основанный на личном дневнике Кушниковой периода
войны, - Софи добавляет к уже известным фактам нечто, что не могло еще быть
напечатанным, так что повесть расширяется «впрок»: она увидит свет в полном
виде только в 1999 г.
События горбачевской «гласности» еще и не угадываются. Кушникова
погружена в чтение французских романов 20-30-х годов – франкоязычные книги,
подаренные Марсель Сувориной в Алма-Ате, когда та спешно покидала Союз,
возвращаясь в Европу, наконец-то пригодились…
* * *
1986-й год. Оживляется интерес к самобытному
кузбасскому художнику Ивану Селиванову. Идет поток статей о его творчестве
в центральной и местной прессе. Первый очерк Кушниковой о Селиванове,
впрочем, датирован еще 1977 годом. Отношение ее к художнику было разноречивым.
Она признавала его дарование, вела с ним переписку, помогала в чисто
житейских ситуациях – вместе с супругом попросту подкармливала его,
отправляла ему посылки.
Притом что у себя дома картины Селиванова Кушникова бы не
повесила: конкуренции с мастерами XVII-XIX вв. работы «примитивиста» явно не
выдерживали.
Иные представители культуры называли Селиванова «чокнутым».
Искусствоведы Кемерова именовали его «мазилой». Кушникова видела в нем,
прежде всего, незаслуженно обиженного человека, поставленного на грань
выживания. Наверное, Селиванов интуитивно это чувствовал, и к чете
Кушниковых, что называется, прикипел душой, тому порукой – его письма.
Во многих, очень многих публикациях той поры мелькают выдержки из
его дневников. После его смерти они оказались у Кушниковой – он передал их
ей, когда перед смертью оказался в больнице в Белове. Трудно сказать, что
связывало этих таких разных людей. Быть может, некая установка на «фатальный
финал», о котором оба не могли не думать. Селиванову до смерти – два года.
Кушникова же в 1986 году ставит парное надгробие – умершему супругу и самой
себе. Даты смерти на чугунных плитах одинаковые…
* * *
1987-й год. Умирает Софи. Кушникова осталась одна,
заботливо опекаемая племянником («седьмая вода на киселе») Дюсеном. В
Казахстане назревают известные события, связанные с национальным «самоопределением»,
- племянника влечет на историческую родину, так что перспектива остаться в
полном одиночестве отнюдь не скрашивается даже выходом в свет ее третьей
книги («Искры живой памяти»).
Тема жизни и смерти как никогда для нее актуальна. Впрочем, для
воспитанных на французских романах иначе быть не могло: экзистенциализм в
Европе был моден не только в послевоенное время. Кузбасс же – это не Франция.
Так что вряд ли кто обратил внимание на небольшой очерк Кушниковой «О
скорбных днях души», посвященный ужасающему состоянию местных кладбищ. В
20-30-е годы они повсеместно сносились, так что по стародавней традиции
отношение к захоронениям и памяти как этической категории было здесь
довольно вульгарным. Трудно поверить, но так называемые «скотские кладбища»
в Европе выглядят гораздо опрятнее и пристойнее, чем кузбасские захоронения…
* * *
1988-й год. Умирает Селиванов. Он не дожил всего три
месяца до момента, когда вышел в свет сборник «Иван Селиванов, живописец»,
составленный Кушниковой. Это была первая книга о Селиванове.
Смерть Селиванова вполне созвучна с основным лейтмотивом
кушниковской прозы этих лет. Увидела свет в сокращенном варианте ее повесть
«Синдром Горячева» – история таланта и убиения видного ученого, которому «дорогой
ценой приходится платить за свои научные идеи». Ю. А. Кушникова нет – но
живут и здравствуют апологеты «балльной системы», о которой мы писали выше.
И М. Кушникова не собирается облегчать им жизнь, когда делает их узнаваемыми
в прототипах основных героев очередной повести. Они себя, конечно, узнают. И
возмутятся. Так что цель – достигнута. Жаль только, что в полном виде
написанные тогда повести будут опубликованы лишь через десять лет. Хотя
тиражи уже не те – так что «глухого отзвука придется ждать долго», как
сказано в одной рецензии 2000 г. А жаль…
* * *
1989-й год. Выходит четвертая книга Кушниковой – «На
протяжении века». Кушникова получает приглашение поучаствовать в так
называемой «научной» конференции, - тезисы выступлений ее участников нельзя
читать без улыбки. Одно название чего стоит: «Исторический опыт
социалистического преобразования и дальнейшего развития Кузбасса». Какое
веское – сиречь научное! – наименование…
Вообще, на конференции историков, на которых затрагивались
вопросы краеведения, Кушникову приглашали чрезвычайно редко. Живой язык ее
сообщений слишком контрастировал с показным наукообразием местных
историков, способных умертвить любую тему, к которой прикасались. Можно ли,
скажем, считать «научным» такое ее сообщение на конференции: «…Значительная
часть памятников уже уничтожена. Так, архитектурный ансамбль 80-х гг. XVIII в. –
конца XIX в. в Старокузнецком районе был бездумно разрушен в пользу
пресловутой объездной дороги… Последние 3-4 строения ансамбля удалось
буквально отстоять с боем в 1982 г., взять под охрану и начать реставрацию… В
удручающем состоянии находятся культовые сооружения… Так, по сей день не
решен вопрос с деревянной церковью в Красноселке.., которая, хотя и взята под
охрану, однако рушится на глазах. Ишимская церковь.., взятая под охрану…
рушится. В не лучшем состоянии находится и Салаирская церковь начала XIX в…».
Налет публицистичности обесценивал выступления Кушниковой в
глазах историков. Смешение приемов, методов и жанров, - например,
публицистики и точнейших ссылок на архивные источники (это будет видно в
книгах Кушниковой в более поздние годы) воспринималось как принижение
исследовательского поиска едва ли не до полной профанации истории. Ну и,
конечно, - гипотезы. Гипотеза, по мнению наших университетских корифеев,
атрибутом научности быть не может. Кушникова их не разубеждала. Профессорам
– им, конечно, виднее…
* * *
1990-й год. Пятая книга Кушниковой – «Кузнецкие дни
Федора Достоевского». Она стала как бы предвестником превращения музея
Достоевского из филиала новокузнецкого город-ского краеведческого музея в
самостоятельный мемориал-музей.
В Москве в издательстве «Молодая Гвардия» выходит роскошный
альбом об Иване Селиванове. В нем цитируются его дневники, которые
находились и находятся на хранении у Кушниковой, приводятся также его
письма к ней.
Газеты публикуют ее воспоминания о битвах за сохранение останков
памятников истории и культуры в Кузбассе, в частности, полуразрушенных
храмов. То, за что в свое время получила ярлык «неблагонадежного» человека,
обратилось наконец ей на пользу. «Комсомолец Кузбасса» анонсирует ее
воспоминания так: «Многие сейчас поднимают голоса в защиту храмов божьих.
Как же – теперь можно! Но так и хочется спросить: где же вы раньше были,
товарищи-господа? О чем думали? И тем важнее сегодня узнать о мыслях и
чувствах тех, кто, несмотря ни на какие запреты, многие годы старался изо
всех сил спасти историю и культуру Отечества. Среди них – кузбасский
литератор Мэри Кушникова…».
Увы, сторонником церковной ортодоксии, несмотря на моду,
Кушникова так и не стала. И, может быть, поэтому ее книга «Плач золотых
звонниц», предложенная несколько лет спустя областной администрации для
публикации, тогдашними властями напечатана не была. Потому что в
священниках Кушникова видела только людей, с их достоинствами и пороками, а
в храмах – не вместительные здания для ритуалов, а – памятники архитектуры
с вековой историей. Именно поэтому в богомольном хоре первой половины 90-х ее
голос в Кузбассе никогда не звучал…
* * *
1991-й год. Шестая книга с фамилией Кушниковой на
обложке. Публикуются две ее повести – «Чевенгольский праздник» и «Три
проклятия Рабиги». Непонятно, почему Рабига в издательстве была превращена
в Нагиму. Кушникова, дабы увидеть повесть опубликованной, согласилась. И без
того повесть ждала так долго: она была написана еще в 1977 году у озера Балхаш,
на берегу Лепсы в окрестностях Аягуза, на основе фольклорных источников
казахского происхождения, на «сказах деда Жумахана».
На могиле Селиванова разрушили поставленное Кушниковой
надгробие. Притом что оно было сооружено по личной просьбе Селиванова,
направленной Кушниковой, Ф. Монахову и известному режиссеру М. Литвякову.
Селиванов и Кушникова равно весьма досаждали местной «культуре», и вот –
некий акт мести. Кушникова пишет: «В марте 1988 года Селиванова не стало… В
январе 1990 года я заказала плиту для надгробия… Текст на плите гласил: «Иван
Селиванов, сын Егоров, живописец». А также: «…Чтобы правда была истиной» –
фрагмент из дневниковых записей художника и едва ли не главное кредо его
жизни… В июне 1990 года по моему эскизу надгробие было установлено и, думается,
получилось вполне пристойное. Наших гонораров, добавленных к
селивановскому… едва хватило… В декабре 1990 г. в газете «Кузбасс» (опять
газета «Кузбасс»! – сост.) прочла заметку о том, что могила художника
Селиванова – в запустении и что наши лидеры культуры решили заказать
скульптуру… Поразило утверждение о забытости могилы – ведь с полгода там
стояло надгробие – равно и беспомощность изображенной на фото работы. В
начале 1991 года на очередном президиуме СФК вынуждена была напомнить, что
надгробие существует… и что разрушать его – грех. Меня заверили, что
кощунства не воспоследует. В июне сего 1991 года искусствовед Иванова Галина
Степановна из Новокузнецка побывала в Инском. Надгробия не существует,
ограда и плита исчезли, могилу сровняли с землей, и пресловутая скульптура
там все-таки водружена. По оценке искусствоведа, «нечто вроде доброго Деда
Мороза, только без мешка с игрушками…». Самым же «детективным» было то, что
прозвучало «из уст да в уши»: чего-де тревожиться, никакого надгробия вообще
не существовало, могила в запустении… Такая повелась традиция в нашем крае.
Издавна. Еще с тех пор, как на старом Кузнецком кладбище устроили Сад
Алюминщиков с танцплощадкой…».
В тот же год Кушникова опять возвращается к теме памятников
истории и культуры, планомерно уничтожаемых в Кузбассе многие годы. На этот
раз – чтобы «подтолкнуть» затянувшуюся реконструкцию музея Достоевского.
Руководитель областного отделения общества охраны памятников С. Плетнев,
поддерживая возмущение автора, публично назвал затянувшуюся реставрацию
Дома Достоевского неприличной. И конечно – никакого реагирования со
стороны властей, которые так поспешили назвать себя «демократичными» и
отмежеваться от деяний бывшей обкомовской номенклатуры, воевавшей с
памятниками. Потому что Дом Достоевского будут ремонтировать еще пять лет,
начисто игнорируя и публикации, и позицию Общества охраны памятников.
Впрочем, - точно так же, как и в случае с истребленным надгробием старика
Селиванова…
* * *
1992-й год. «Черный человек сочинителя Достоевского»
– седьмая книга Кушниковой. Те, кто раньше почитал за честь выносить ей
публичное порицание, принялись весьма пылко ее хвалить. Корреспондент Попок
в очередной раз перестраивается. Он публикует весьма положительную
рецензию на рукопись Вениамина Булгакова «В том давнем Кузнецке», которую
Кушникова пробила в печать еще в 1991 году. «Должен отметить, - писал Попок, -
что издание книжки – дело случая. Если бы не старания кемеровской
писательницы Мэри Кушниковой, откопавшей рукопись В. Ф. Булгакова в одном из
музейных хранилищ, быть ей в чреде подобных – забытых и похеренных. Поклон
Вам, Мэри Моисеевна!..»
В той же рецензии находим четко читаемое недовольство, что «десятилетиями
история нашего края начиналась для нас с установления советской власти в
Кузнецке, продолжалась строительством первых домн… и временно
заканчивалась самым свежим на тот день съездом КПСС, намечавшим очередные
перспективы коммунистического строительства или тоже съездом так
называемых народных депутатов…». Но вскоре наступят новые времена, Попок
уйдет в другую газету и свои смелые взгляды на съезды КПСС и «так называемых
народных депутатов», похоже, начисто поменяет. Так чего же удивляться, что
его отношение к Кушниковой тоже изменится? И похвала, и хула – все преходяще.
Не сказать, что Кушникова совсем уж была равнодушна к отзывам о ее
творчестве. К тому, что пишут газеты, - прислушиваются. И, соответственно, от
рецензии иногда зависело - профинансировать книгу из бюджета или поставить
ее в длинную очередь. Однако любимое словечко Кушниковой – «и это пройдет».
А еще – «суета сует и всяческая суета». А потому, если позволяют
обстоятельства, в газетные баталии она не ввязывается, все более погружаясь
в документы и воспоминания. В 1992-м через журналистку Л. Ольховскую выходят
две ее полосы по воспоминаниям детства. «Тайна кишиневской фотографии»
честна и автобиографична – она будет воспроизведена и в первом томе ее
худпрозы. Откровения детства, впрочем, невдолге будут истолкованы превратно:
хвалится, мол, своими «аристократическими корнями». Что делать – вокруг «знакомые
все лица», несмотря на ветры перемен…
* * *
1993-й год. Ее восьмая книга – «Место в памяти». В
июле состоялось наше знакомство с Кушниковой, которое, так же, как и ее книга,
первоначально «вращалось» вокруг историко-краеведческих тем, связанных со
старым Кузнецком. Наша первая общая публикация – «Из жизни уездного учителя
Вергунова» – касалась соперника Достоевского по любви к М. Д. Исаевой.
Вслед за всеобщим богомольческим экстазом Кузбасс охватила некая
эйфория вокруг чудностей в изобразительном искусстве. Художники принялись
писать ангелов верхом на кошках, летающих по небу волков и архангелов с
вывернутыми стопами. Все протесты против чудностей списывались,
естественно, на дилетантизм и ретроградство.
Волне модного помешательства на так называемом «авангарде»
Кушникова противопоставляет активно проталкиваемую ею через инстанции
культуры и при помощи известного кузбасского «культуртерегера» А. И.
Шундулиди выставку полотен художника В. Д. Вучичевича-Сибирского, убитого
большевиками в 1919 году и похороненного в Кемерове. В те же поры она
поддерживает начинающего художника С. Данилова (ныне, как слышно,
проживающего за границей), который пишет «под старину». Что касается ее
публикаций с открытым высмеиванием «ангелов на кошках» и «окосевших
Пушкиных», на чем специализируются кузбасские художники, то последние –
активно защищаются или находят защитников среди журналистов, так что
взгляды Кушниковой аттестуются не иначе, как «старыми предрассудками».
Забавно, конечно, но «предрассудки» у Кушниковой оказываются не
просто «старыми», а – древними. Ибо она не восприняла ни чудностей
кузбасского авангарда, ни «социалистического реализма» местных картин
брежневской эпохи (выделяла лишь некоторые из них, и то выдавала комплименты
художникам как бы «навырост», - увы, большинство из них ее надежд так и не
оправдало). Разумеется, картины Селиванова или Прейсса составляли
исключение. Но и они вряд ли могли конкурировать со старой школой мастеров,
чье творчество было довольно широко представлено в коллекции Кушниковой…
Но главное, что удалось ей сделать в 1993 году, - пробить в печать
роман Л. П. Блюммера «На Алтае», опубликованный еще в 1885 г. и с тех пор не
переиздававшийся. Он касался истории Кузнецка и Барнаула середины XIX века и
вышел в новом издании с ее предисловием. Ксерокопию этого романа удалось
достать по системе МБА через сотрудницу областной научной библиотеки О. Д.
Крылеву.
* * *
1994-й год. Год ожесточенной полемики на темы
культуры. Высветилось несколько фактов плагиата в среде местных историков.
Дабы не травмировать психику уже пожилых доцентов, их фамилии Кушникова не
озвучивает, однако пишет довольно «прозрачно», чтобы можно было понять, о
чем и о ком идет речь. В ответ – утверждения весьма приметных лиц местного
университета, что ни о каких фактах плагиата никому в Кемерове не известно.
Что могло означать только одно из двух: либо налицо покрывание весьма явных
непристойностей в академической среде, либо – неспособность разобраться в
ситуации в силу недостаточности познаний в области исторического
краеведения (именно в этой сфере и обнаружены были столь нелицеприятные
явления). Либо – непрофессионализм, либо – отсутствие этики.
Профессор истории Халлиулин настолько забеспокоился, что назвал
Кушникову в газете «Кузбасс» неэрудированной и безнравственной личностью.
Ответить ни на личные выпады, ни по существу в газете не дали. Пришлось
терпеливо, из года в год, возвращаться к этой неприятной теме, развивать ее и
приводить факты и фамилии, но уже в других печатных изданиях. Потрясает,
однако, что в среде историков не нашлось ни одного человека, который был бы
настолько «в теме», что смог бы подтвердить уже давно известные и доказанные
факты плагиата. Полемика вскрыла непозволительно низкий уровень познаний в
историческом краеведении и краеведческой историографии у тех, кто уже по
должности обязан был ориентироваться в вопросах, связанных с исторической
памятью.
Одновременно затрагивалась и честь мундира местных музейщиков и
архивистов. Приводились факты массовых истреблений документов в архивах,
нанесших непоправимый урон культуре. Не менее удручающей была сохранность
экспонатов в музеях: чего стоило одно только исчезновение картин художника
Вучичевича-Сибирского из областного краеведческого музея…
Разумеется, и архивные, и музейные работники возмутились.
Неприятно было отвечать на щекотливые вопросы. Вместо того, чтобы осудить
практику уничтожения документов и экспонатов и приняться за расследование
причин многостранных истреблений, они предпочли более легкий путь и осудили
не систему казни историко-культурного наследия как таковую, а… Кушникову.
Всячески подчеркивался ее «непрофессионализм». И вырисовывалась забавная
картина: историки десятилетиями «профессионально» извращали историю;
музейщики «профессионально» истребляли экспонаты; архивисты «профессионально»
уничтожали архивы; а «непрофессиональная» Кушникова почитала за долг
возмущаться подобным «профессионализмом» тех, кто на вполне законных
основаниях, мня себя высоконравственными членами культурной среды,
наносили культуре такие удары, от которых она не может опомниться по сю пору…
* * *
1995-й год. Кушникова проталкивает в печать
знаменитую «Кузнецкую летопись» Ивана Конюхова (писалась в 1867-1881 гг.).
Летопись прокомментирована, имеет подробный справочный аппарат и вышла в
литературной обработке Кушниковой, ибо грешила массой орфографических и
пунктуационных ошибок. Предисловие, принадлежащее перу Кушниковой, было
сокращено наполовину по не совсем проясненным обстоятельствам.
Издательство поставило автора перед фактом – т.е. уже перед «новым»,
правленным предисловием. Многие акценты оказались смещены – с мотивами
такой кастрации текста автора не ознакомили. Но в целом выход в свет первого
крупного литературного и исторического памятника земли Кузнецкой, ждавшего
своего часа более века, нужно считать большой удачей.
В этом же году наблюдается довольно резкое столкновение клана
местных управленцев с небольшой группой кузбасской и московской
интеллигенции по вопросу реставрации Дома Достоевского, которая тянулась
уже много лет, а выделенные деньги систематически оприходовались в момент,
когда ремонтные работы не велись. Обострению конфликта способствовали
рекомендации чиновников переименовать Дом Достоевского и подчинить музей
Достоевского новокузнецкому краеведческому музею, тем самым лишить
мемориал Достоевского самостоятельного статуса. Заявлялось также, что Дом
Достоевского вообще потерял мемориальность.
Кушникова по мере необходимости, как автор книг о Достоевском,
вмешивается в конфликт, подписывает письма, созванивается с
семипалатинским Домом Достоевского, с Минкультом России и с Международным
Обществом Достоевсковедов. В конце концов предложения по переименованию и
изменению статуса мемориала были сняты, а реставрацию Дома Достоевского
закончили наконец-то в 1996 г. к юбилею великого писателя (о подробностях см. в
разделе рецензий).
* * *
1996-й год. К юбилею Достоевского выходит девятая
книга М. Кушниковой – «Загадки провинции: «кузнецкая орбита» Федора
Достоевского в документах сибирских архивов». Это был первый объемный «кирпич»
Кушниковой листажом около 500 страниц. Последующие ее книги будут выходить в
еще большем объеме.
Именно с 1996 года Кушникова делает ставку не только на объемные,
500-600-страничные фолианты, но и на статьи размером в газетный лист формата «Правды».
В 1996 году в «Нашей Газете» опубликовано 14 таких полос.
Год этот примечателен для нее и стойким неприятием лозунга «согласия
и примирения». Она считала, что «примиряться» можно только, что называется, в
современности, но что касается истории – этот опасный лозунг мог в любой
момент трансформироваться в оправдывание темных сторон прошлого. Понимание
опасности названного лозунга привело ее к мысли нарочито подчеркивать в
исследованиях, касающихся сталинщины, фамилии участников геноцида, вплоть
до авторов погромных выступлений на партсобраниях или в газетах. В общей
сложности ею упомянуто около 4 тысяч имен тех, кто наиболее воинственно
поддерживал репрессии в Сталинске и Кемерове.
* * *
1997-й год. Он проходит в попытках «прельстить»
администрацию М. Б. Кислюка объемным «кирпичом» об истории церквей Кузбасса
в 1940-1960-е годы. Переговоры идут долго. В конце концов М. Кислюк подписывает
предисловие к книге М. Кушниковой (сочиненное ею), и оно публикуется в газете.
После этого проходит много месяцев – но вопрос с финансированием не
решается. В конце концов книга выходит на гонорары Кушниковой, полученные ею
за другие книги, а предисловие Кислюка входит в ее книжный текст по праву
авторства без всяких упоминаний о бывшем губернаторе.
Одновременно выходит в свет первый том «Страниц истории города
Кемерово». Инициирующей и главной «пробивной силой» этого книжного проекта
был ныне почивший, светлой памяти, генеральный директор треста «Кемеровогражданстрой»
Семен Алексеевич Сафра. История издания, как водится, - не без шероховатостей.
Полемическая направленность иных мест первого тома многих в городской
администрации не устраивала. Но главное было в другом: руководство
кемеровского управления культуры и издательства «Кузнецкая крепость» не
смогли найти общего языка. Представленная издательством смета не
удовлетворяла горадминистрацию главным образом тем, что обозначенные в ней
строки с издательской прибылью и издательскими расходами показались
завышенными. Начались поиски другого издательства, которое могло бы
выпустить второй том на более выгодных для администрации условиях…
* * *
1998-й год – наиболее «урожайный» на книги. В начале
года к юбилею области удалось выпустить труд В. И. Шемелева «История
Кузбасса с древнейших времен до отмены крепостного права», написанный еще в
30-е годы и с тех пор ожидавший издания. Кушникова – один из авторов
предисловия. Рукопись Шемелева публиковалась по списку, хранящемуся в ее
личном архиве и подаренном ей новокузнецким краеведом К. А. Ворониным. В
предисловии рассказывается о трагической судьбе Шемелева и его работ и о
попытках навязать ему соавторство, предпринятых видным новосибирским
ученым в момент, когда рукопись «зарубили», используя отрицательную
рецензию именного этого мародера от науки. В предисловии Кушникова с
соавторами продолжает разговор о плагиате как о явлении, начатый ею в
областной прессе еще в 1994-1995 гг.
С великими трудами удалось опубликовать первые триста
экземпляров второго тома «Страниц истории города Кемерово». От услуг
издательства «Кузнецкая крепость», выпустившего первый том, отказались:
новое издательство, «Сибирский родник», представило смету с окончательной
суммой на 18.000.000 рублей меньше. Однако, оплатив издание первых трехсот
экземпляров, администрация никакого дополнительного финансирования больше
не предпринимала. На то было много причин: и замена заместителя Главы города,
курирующего книгоиздание, и развернувшаяся полемика с самыми резкими
отзывами о первом томе «Страниц истории». Директор издательства «Сибирский
Родник» В. Коньков скончался, так и не успев достигнуть компромисса с
городскими властями по оплате тиража 2-го тома…
За 1998-й год о книгах Кушниковой в прессе было опубликовано 18
рецензий и анонсов. Подавляющее большинство из них – самого положительного
свойства. Но приведенные в названных книгах документы были настолько
красноречивы и скрывали такую омерзительную поднаготную «эпохи великих
строек», что ортодоксы возмутились не на шутку. Газета «Кузбасс» принялась «защищать
историю Кемерова».
Собака лает – караван идет. Не успели ортодоксы очнуться от «ревизии»
истории Кемерова, как такой же массированной «одокументизации» подверглась
история Новокузнецка-Сталинска. Кушникова в соавторстве с В. И. Бединым
публикует два 500-страничных «кирпича»: «Кузнецкстрой в архивных документах»
и биографический словарь «От Кузнецкого острога до Кузнецкстроя». В словаре
поминается не менее 1000 лиц, участвующих и поддерживающих репрессии в городе
в 30-е годы, с приведением их конкретных высказываний на партийных форумах –
от партсобраний до конференций.
В целом, несмотря на ощутимую встряску, полученную в результате
заколаживания трехтомника «Страниц истории» и развернувшуюся полемику,
Кушникова выходит из создавшихся не вовсе благоприятных обстоятельств с
достоинством. Для того чтобы контраргументировать концепцию таких
значительных по объему книг, в коих в 1998 году приведено ею около 3000
документов, нужны недюжинные познания. Ее же оппоненты противопоставляли ей
не документы, а набор стародавних советских идеологем и постулатов…
* * *
1999-й год. Он принес Кушниковой сразу три книги. Во-первых,
нужно было как-то выходить из положения, в котором очутилось издание
трехтомника «Страниц истории города Кемерово». Согласно графику,
утвержденному Главой города, третий том должен был выйти на бюджетные
деньги еще в августе 1998 года. Но администрация не спешила выполнять то, что
было оговорено и подписано еще в 1997 году. Второй том так и остался
недоизданным (при обозначенном в договоре тираже в 3000 экземпляров вышла
только десятая часть). Пришлось искать другие источники. Но третий том «Страниц
истории города Кемерово» все-таки вышел, потому что речь шла уже не о честном
слове чиновников, а о слове Кушниковой. И если она анонсировала выход
трехтомника – стало быть, третий том должен быть издан. Любой ценой. И он
вышел. В послесловии к нему подробно рассказано, почему именно на пути этого
нашумевшего издания к читателю обнаружилось так много препон.
Удалось издать также объемный фолиант «Кемерово и Сталинск:
панорама провинциального быта в архивных хрониках 1920-1930-х гг.». Он вышел в
энциклопедическом формате и набран почти петитом. В нем уместилось 4000
машинописных страниц текста. Книга на 100% документальна.
И, конечно, - первый том прозы. Слишком долго он лежал
невостребованным. Почти четверть века. На просьбы помочь финансированием,
хотя бы частичным, еще в 1994 году ведавший этими вопросами А.И. Криницын
отвечал даже с некоторой долей куража: «Мы не пенсионный фонд, чтобы
помогать издавать книги пенсионерам». Но «пенсионная» книга вышла. Нашлось
там место и для таких прототипов, как Криницын…
Год завершился еще одним «боем». Кушникова выступает с
публицистикой (газетная страница формата «Известий»), направленной против
истребления в Новокузнецке церковного Надвратного комплекса 120-летней
давности при сверхстремительной реставрации Кузнецкой Крепости в 1998 г.
Абрис памятника архитектуры и истории оказался исковеркан, купола и кресты
не восстановлены. К сожалению, материал был опубликован слишком поздно.
Памятник был обезображен и ни о каких переделках, на коих Кушникова упорно
настаивает по сю пору, речи уже нет…
* * *
2000 год. Увидела свет восемнадцатая книга
Кушниковой – второй том ее художественной прозы. В предисловии
рассказывается о некоторых обстоятельствах ее нынешнего бытования в
Кузбассе, парируются также весьма дерзкие заявления, что Кушникова «оплевала
подвиг народа в Великой Отечественной войне», что она лишена начисто
патриотизма и ей все равно, где жить, - в Малайзии, Бразилии или Румынии, что
она занимается «ложью, клеветой, фарисейством, лицедейством и
предательством» – все это было озвучено в печати все в том же 2000 году и
поражало прежде всего формой подачи претензий к ее творчеству и жизненным
устоям. Маски сброшены – приличиями можно пренебречь. Требования
прекратить публикации документов настолько явны, что старая номенклатурная
гвардия лично является к самым видным руководителям области и города с
требованием повоздействовать на неуемную Кушникову.
События нынешнего, 2001 года, описывать не будем. В игре – очередной
фолиант объемом 4000 машинописных страниц. Называется он так: «Красная Горка:
очерки истории «американской» коммуны в Щегловске, провинциальных нравов и
психологии 1920-1930-х гг. (документальная версия)» с более чем 3000 ссылками на
архивные источники. Подготовлено также очередное исследование о
Достоевском, подходит к концу работа над третьим томом художес-твенной
прозы. Не сомневаемся, что самый «плодовитый» автор Кузбасса (и, пожалуй,
самый читаемый, судя по количеству рецензий и откликов на ее публикации) все
начатые «горючие» проекты успешно доведет до конца…
* * *
Наш библиографический указатель имеет не очень замысловатую
структуру. Основная его часть – это названия публикаций и их более или менее
подробная аннотация. Публикации разделены на два раздела. Первый – это
собственно работы Кушниковой (статьи, книги, предисловия, послесловия,
комментарии и т.д.). К сожалению, множество ее публикаций не сохранилось, и мы
смогли представить только то, что сумели найти. Во второй раздел основной
части вошли все прочие публикации, которые не принадлежат собственно перу
Кушниковой. Это рецензии и анонсы на ее книги и статьи, очерки о ее жизни и
творчестве, упоминания о ее составительской, редакторской деятельности, а
также о ее переводах. Этот весьма «разношерстный» раздел мы намеревались,
было, разделить на несколько подразделов (подраздел переводов, подраздел
анонсов и т.д.), однако побоялись, что излишняя дробность повредит восприятию
того потенциального читателя, который будет изучать творчество Кушниковой
по нашему справочнику.
Все аннотируемые публикации мы помечаем отдельным номером. По
возможности указываем не только фамилию автора публикации, ее заглавие и
точное место, где она появилась, но и название рубрик. Публикации выстроены в
хронологическом порядке по годам, а в каждом годовом разделе – по алфавиту.
В целом, отступления от принятых библиографических методик если и
существуют, то не очень разительные. В частности, по принятым правилам чаще
всего публикации внутри годовых разделов выстраиваются в определенном
порядке: сначала идут книги, после чего следуют статьи и прочие публикации.
Однако известным образом эта практика не согласуется с алфавитным
принципом и иногда затрудняет поиск. Мы решили пойти другим путем: внутри «годовых»
разделов публикации (и книги, и статьи) выстроены в алфавитном порядке, но
книги выделяются жирными буквами. Таким образом, пользование справочником
значительно облегчается.
В целом, нами аннотируется около 600 публикаций. Обилие имен и
названий делает необходимым составление специальных вспомогательных
указателей. После разделов с аннотациями читатель найдет именной указатель
и указатель заглавий книг, статей, рубрик и периодических изданий. О
некоторых особенностях пользования этими указателями исследователь
предупреждается особыми примечаниями (помещены в конце каждого отдельно
взятого вспомогательного указателя). В примечаниях указывается, что именно
в указателе выделяется жирным шрифтом, и какие именно номера публикаций
берутся в скобки.
И, наконец, самый большой по объему указатель. В нем расписаны все
имена, встречающиеся в историко-краеведческих книгах М. Кушниковой. Таковых
оказалось около 20 тысяч. Этот указатель позволяет сравнительно быстро
ориентироваться, где, в какой книге и на какой странице упомянуто то или иное
лицо.
В составлении настоящего справочника о творчестве и жизни М.
Кушниковой нам оказали деятельную помощь сотрудники библиографическо-информационного
центра научной библиотеки Томского государственного университета Эмилия
Васильевна Сосновская и Шабурова Ольга Григорьевна, заведующая
информационно-библиографическим отделом Новокузнецкой центральной
городской библиотеки имени Гоголя Нина Дмитриевна Сычева и в особенности –
библиографы кемеровской областной научной библиотеки имени В. Федорова (консультировала
нас зав. сектором Ольга Дмитриевна Крылева). Отдельная благодарность Марии
Александровне Каретиной, которая помогает нам в издании вот уже шестой
объемной книги.
В. ТОГУЛЕВ,
май 2001 г.
|
Ждем
Ваших отзывов.
|
По оформлению
и функционированию
сайта
|
|
