|
Ныне исполняется 100 лет со дня рождения
Марии Петровны Дервинской — известной
разоблачительницы сталинских времен.
Работала она заведующей общим отделом
Кемеровского горсовета и во второй
половине 30–х написала десятки доносов на
так называемых “врагов народа”.
Усердие разоблачительницы было оценено
по достоинству: ее саму объявили врагом и
она просидела в тюрьме одиннадцать месяцев.
После освобождения ходатайствовала о
реабилитации и восстановлении партийности.
“Извращение в
области скотомясозаготовок...”
В Кемерове Мария Петровна Дервинская
стала фигурой приметной в июне 1935 года:
разразился скандал со снятием с должности
секретаря парткома “Сибторга” Тараданова,
обвинявшегося в “извращении политики
партии в области скотомясозаготовок”,
связи с кулачеством и пьянстве. “Извратитель”
партийной политики, оказывается, “использовал
свое служебное положение в личных целях”,
ибо выпивал с находящимся в бегах кулаком
Банниковым “за счет беспартийных
сотрудников “Сибторга”, поэтому
Тараданова “за бытовое и политическое
разложение” из партии исключили и на его
место рекомендовали известную своей
принципиальностью М.П.Дервинскую.
Ее выступления на партийных синклитах той
поры отнюдь не всегда выглядят
политизированно. Разоблачительница не была
занята разоблачениями “врагов” денно и
нощно. Иные речи даже сегодня прибавляют ей
долю симпатии. Например, в июне 1936 года на
пятой городской партконференции она
достаточно пространно и правдиво поведала
собравшимся о прорехах в культурно–бытовом
обслуживании города. Так, она порадовалась
открытию в городе сразу нескольких яслей на
85 человек. Но: “вы посмотрите внутреннее
содержание, они грибком зарастают, как
можно туда поместить маленький детский
организм, это говорит за то, что как мы
только их туда поместим, никакой гарантии
не будем иметь, что там не будет инфекции”.
Ужасается Дервинская и состоянием жилфонда.
Например, сообщает она, на 2–й Октябрьской
улице дома NN2 и 4 “стоят без крыш, без
городьбы, а ведь там живут рабочие, вот вам
условия: вода на столе, пожалуйста, кушайте
дождевую воду”. Впрочем, в недостаточной
сохранности жилфонда виноваты были, по
мысли Дервинской, и сами жильцы, которые
рубили дрова прямо в благоустроенных
квартирах.
Страсти по Дробнису
Возможно, до конца своих дней Дервинская
была бы обречена бороться с бескультурьем
рабочих, бесхозяйственностью и постоянно
протекающими крышами домов, и не помышляла
бы она ни о какой политике и “врагах народа”,
кабы один неприятный казус. На пленуме
горкома в критическом запале “подкусила”
она старого большевика Якова Наумовича
Дробниса, заместителя руководителя
Кемеровокомбинатстроя Бориса Норкина (очерк
о Дробнисе см. “Нашу газету” от 27 июня 2001 г.).
Дробнис — небезответен. На следующий же
день управделами горкома Тюлькина вызвала
Дервинскую и по заданию секретаря горкома
заставила писать объяснение. Дервинская
обиделась. Но бывает же такое везение:
Дробниса объявили врагом народа, и вот уже
на следующем заседании пленума в октябре 1936
г. Дервинская спешит отыграться: дескать,
пострадала за правду и подверглась из–за
Дробниса гонениям. Заодно Дервинская
припомнила, что председатель горсовета
Лобанов выдал зачем–то жене Дробниса
тысячу рублей, а 1 мая взял из фонда
горсовета еще тысячу рублей и устроил дома
вечеринку...
“Выражение
сочувствия контрреволюционной банде...”
Лобанов, как и Дробнис — “враг”.
Дервинская почувствовала вкус к игре. На
кону были жизни людей. Проходит месяц. 13–15
ноября 1936 г. — собрание левобережного
партактива города Кемерово. Дервинская
возмущается плохой работой судов: мало
сажают. Она полагает, что после ареста
Дробниса и Норкина в “Кемеровокомбинатстрое”
еще осталось немало врагов. Новый
руководитель, занявший место Норкина,
Каттель, Дервинской не по душе. Одно из
выступлений Каттеля, заявила Дервинская,
открыто “называют гаденьким”, потому что
является прямым “выражением сочувствия
контрреволюционной банде Дробниса–Норкина”.
Секретарь парткома “Кемеровокомбинатстроя”
Хромов тоже ей не нравится: живет в
отдельном домике и имеет личный колодец, но
запер его и не дает воды соседям.
Выступления Дервинской, наверное, считали
образцом принципиальности. Какая вера в
свою правоту! Какая прямолинейность и
безапелляционность в суждениях! Именно
такое впечатление производит стенограмма
ее речи на седьмой городской партийной
конференции в мае 1937 г. На конференцию
делегировалась Эйховским райкомом ВКП(б). С
трибуны она принялась уличать в крупных
политических ошибках второго секретаря
горкома Блинкина: он–де знал о вражеских
устремлениях вредителя Пешехонова, но
намеренно выдал ему “мандат на проверку
стахановского движения” на шахте “Центральная”.
Далее Дервинская подвергла сомнению
высказывание первого секретаря горкома
Рыневича (очерк о коем “Наша газета”
опубликовала 14 декабря 2001 г.), “что мы
сейчас выкорчевываем троцкистов”. Дело в
том, что Дервинская оказалась бдительнее
Рыневича, она выявила сразу двух троцкистов,
чем и похваляется перед собравшимися.
Жертвы Дервинской — некто Зяблицев и Чвора,
у которого отец — “черносотенец и кулак”.
Далее разоблачительный азарт Дервинской
перебрасывается на торговые инстанции. В “Кузбассторге”
разоблачили как врага и посадили Кукса, но,
по мнению Дервинской, “там еще много всякой
сволочи”. Она обращает внимание на неких
Пилецкого и Давыдова и возмущается, почему
последним выплачиваются деньги и почему им
позволяют уйти в отпуск. По ее мнению,
потенциальным “врагам” ни зарплата, ни
отдых не положены. Дервинская также
напоминает, что торговлей в Кемерове раньше
руководил белогвардеец Тарасов, но еще “осталось
и всякой сволочи”. Дервинская называет
имена — поминает Беляева (получил награду
за службу в царской армии) и Триерса (“не
наш человек”, хотя и считается лучшим
стахановцем). Дервинская требует дать ответ,
когда же, наконец, избавятся от этих людей.
Избавляться же, по мысли Дервинской, нужно
поскорее, для чего напоминает, что враг
народа Кукс имел доступ к партийным
протоколам. И это ее замечание можно
истолковать так: вновь обвиненные ею “торговцы”
тоже имели доступ к секретарям партии и
протоколам и, стало быть, столь же опасны,
как Кукс.
“Много плохих
разговоров о ней...”
Разоблачительский азарт Дервинской
вызывает омерзение? Но кого винить — ее или
злосчастные условия времени, в котором все
мы, тогдашние, вынуждены были стоять перед
выбором?
Бумеранги судьбы, впрочем, неотвратимы.
Ведь еще только в июле 1937 г. на пленуме
горкома Дервинская возмущается врагами
народа, которые “развалили агитацию и
пропаганду”, и вот уже она сама — объект
доноса. Коммунистка Григорьева накатала “телегу”
в парторганизацию горсовета: “...Как член
партии считаю необходимым просить
парторганизацию горсовета проверить
Дервинскую, много плохих разговоров о ней.
Фамилию я не знаю, я слышала разговоры в
автобусе, якобы Дервинская в 1921 г. была
исключена из партии за оппозицию, будучи в
институте, на мой вопрос, верно ли это, мне
было отвечено, если б я не жил в Кемерове,
где живет Дервинская, я б поступил иначе, но
я, зная ее, что она любит ни за что
оклеветать человека, а если захотят узнать,
то нужно запросить институт, но взвешивая
отношения Дервинской, то она очень льнет к
врагам народа... Она нам с Лапченко говорила,
что лучший друг у ней в Москве Каминский,
она часто у него бывает, а, как известно,
Каминский разоблаченный враг народа”.
Кроме того, доносительница сообщала, что
Дервинская ездила в Москву “восстанавливать
в партии бывшего директора швейной фабрики
белогвардейца Ускова”, что выглядит явным
перебором: вряд ли она была настолько в силе,
чтобы оказывать давление на партийные “контрольные”
органы, ведавшие вопросами апелляций. Хотя
была не без связей. Приписывали ей, например,
дружеские отношения с ...Дробнисом. Притом
известно, что она его на чем свет ругала
прямо с партийных трибун. Но то было после
его ареста. А до? Читаем все тот же донос: “В
бытность Дробниса в Кемерове уж очень
дружила (с ним), бывало, как только приедет в
горсовет, только торчит на телефоне в
разговоре с Дробнисом, то машину просит, то
о вечерах переговориваются с Дробнисом или
его женой, о проведенных вечерах вместе.
Актив женщин был у Дервинской, жена
Дробниса, которую она послала в Москву от
жен ИТР, в активе была жена Норкина, кулачка
Гребенщикова, это ее был почетный актив, да
зачем? Дервинская ездит ежегодно в Москву,
трудно сказать, что ее тянет: или сам город,
или какие дела. Вам следует лучше проверить
Дервинскую и выявить настоящее ее лицо, а то
вообще люди о ней плохо отзываются,
недовольны, что она обратно сидит в
горсовете. Говорят так: что одних выгоняют,
а других на их место садят, а сами говорят о
бдительности...”.
“Была жена
Дробниса со своим патефоном...”
Дробнис и его жена — в друзьях у
Дервинской? Но ведь мы уже знакомились с
речью Дервинской, в которой критиковался
председатель горсовета Лобанов за то, что
выделил жене Дробниса тысячу рублей? И,
значит, Дервинская жертвует былой дружбой
во имя партийной принципиальности? Или
принципиальность — это для партийных
трибун и пленумов, в жизни же все — по–иному?
Как разобраться в этой двойной морали той
поры? Или, может, доносчица Григорьева
ошиблась? Но вот мы держим в руках другой
донос. Он отправлен неким Смирновым в
горком ВКП(б). Смирнов утверждает, что с
женой Дробниса Дервинская была очень
близка. Донос Смирнова столь же неопрятен,
как упомянутые выше речи Дервинской. Но это
— на наш сегодняшний взгляд. Читаем: “Работая
секретарем общего отдела горсовета,
товарищ Гвоздикова, как жена командира
штаба дивизии, была уволена из горсовета т.
Дервинской с целью того, что Гвоздикова
знала всю связь Дервинской с (врагом народа)
Троль, что она ходила все время к Троль и
устраивала вечера и пьянствовали совместно
все время и были слухи, что к ним на вечера
приезжала жена Дробниса два раза, когда
была жена Дробниса на вечере у Дервинской
со своим патефоном и после вечера оставила
патефон в подарок Дервинской и плюс к этому
ездили на швейфабрику заказывать себе
подушки, которые отнесли за счет “Кемеровокомбинатстроя”.
Из того же доноса узнаем, что Дервинская “имела
плотную связь с чуть было не записанным во
“враги народа” Усковым, директором
швейфабрики, “который способствовал ей и
помогал приобретать вещи за счет “Кемеровокомбинатстроя”
при помощи жены Дробниса, которая была
авторитетным лицом в городе” и, кроме того,
общалась с бывшим председателем горсовета
Токаревым, врагом народа, была его “первой
пособницей”, она по работе имела с ним
тесную связь, просиживала у него в кабинете
целыми часами, не разрешая никому заходить
по служебному делу”. А от шофера Рычкова,
которого перетащил из Барнаула в Кемерово
бывший первый секретарь горкома Рыневич,
Смирнов узнал, что летом 1937 г. будущие враги
народа Рыневич, Токарев и Голубев заезжали
к Дервинской в гости, устроили гулянье,
причем не доезжая до ее квартиры, машину
отправили обратно, чтобы шоферу “не было
заметно, что приехали в гости”.
Отголоски дела Дробниса
Итак, Дервинская обвиняется в связи и даже
дружбе с врагами народа. И как может от
былых своих знакомств открещивается, на чем
свет ругая окружение Дробниса и его жены.
Подаренный женой Дробниса патефон
превратился в опаснейший компромат. Кольцо
вокруг Дервинской сужается, ее бывших
знакомых допрашивают, при каких именно
обстоятельствах она общалась с Дробнисом. 13
сентября 1937 г. допросили Константина
Антоновича Бородина. Бдительных
следователей интересовало, присутствовала
ли Дервинская на вечере, который устраивал
Дробнис в квартире жены Бородина,
Барышниковой.
В новых, изменившихся условиях Дервинская
пытается выжить. После ареста первого
секретаря горкома Рыневича, которого она
знала лично, пытается “подладиться” под
нового партийного вожака — Жестакова.
Последний получает анонимные письма с
предупреждениями: Дервинская–де связана с
врагами народа и надо быть начеку. “Когда
проходило окружное совещание, — писал
некий сверхбдительный аноним Жестакову, —
то подхалимка Дервинская крутилась около
вас, даже было смотреть противно. Эта самая
Дервинская все время была связана с врагами
народа. Когда был (председатель горсовета)
Лобанов, она была друг–приятель шайки
Лобанова, устраивали вместе вечера за
казенный счет, а когда приехал Токарев (сменивший
Лобанова на посту председателя горсовета),
Дервинская подмазывалась к Токареву.
Дервинская ездила в Москву вместе с
исключенным Усковым, сыном жандарма,
который работал директором швейфабрики и
сшил Дервинской пальто бесплатно. Это было
в газете “Кузбасс”. За это Дервинская
хлопотала в Москве за Ускова, которого
восстановили, в настоящее время он опять
исключен из партии. А также Дервинская
имеет у себя друзей, бывших кулаков, которых
ставила на ответственные участки работы,
вот Гребенщикова, бывшая кулачка, которая у
Дервинской была на почетном месте, работала
в базаркоме, в настоящее время Гребенщикова
с работы снята как враг народа”.
“Похожа на
бездарную бабу...”
Право, читать доносы противно. Но не
читать — нельзя. Потому что в 30–е порою
именно от доноса зависела жизнь и смерть
человека. Ведь не случайно же
процитированное выше анонимное письмо
Жестаков не уничтожил, а аккуратно подшил в
личное партийное дело Дервинской. Далее ее
тайный недоброжелатель пишет: “Вот еще
многих интересует ее (Дервинской) муж
Петров, по виду он имеет за собой большой
груз, хорошо бы его тщательно проверить, но
он, кажется, человек подозрительный и
замкнутый. Дервинская критики не любит,
если кто ее вздумает критиковать,
Дервинская на каждом шагу будет мстить, а
если она выступает, то у ней не
большевистская критика, а спекулянтская
сплетня. Дервинская не похожа на
большевичку, а похожа на бездарную бабу.
Спросите у любого коммуниста, который здесь
давно работает, и вам каждый скажет, что это
не работник, а трепач. Поработаете —
узнаете. Но спросите заранее и вы убедитесь,
что Дервинская добивается в аппарат
горсовета или горкома. Это подхалим–карьерист.
А Петрова не забудьте проверить. Многие за
углом говорят, что он не коммунист...”.
“Не является
советской подданной...”
Дервинская тоже не дремлет. На нее пишут
доносы? Ну и что же? Все пишут. 9 ноября 1937 г.
она отправляет в горотдел НКВД (а в копии —
в горком) донос. Фигурируют в нем уже
знакомые нам лица — арестованные Рыневич и
Блинкин (второй секретарь горкома), а также
та самая Троль, которая в свое время собрала
опасный компромат на Дервинскую. “Еще 23 мая
1937 г., — пишет Дервинская в НКВД, — в горком
ВКП(б) Блинкину лично мною был подан
материал на Троль Евдокию Андреевну,
которая в прошлом была дочь кулака по
фамилии Гневшева, она все это скрывала,
числилась не Гневшева, а Лебедева — под
какой–то чужой фамилией, сам ее отец,
Гневшев, сейчас пристроился работать в
спасательной станции на руднике, но все
время стонет и открыто проявляет
недовольство к советской власти. Сейчас
Троль Е.А. всюду говорит своим знакомым, что
ее Блинкин и Рыневич восстановили в рядах
ВКП(б)... Муж ее, Троль Александр, коммунист,
знает о всех ее проделках, знает, что она
дочь кулака, упорно молчит, скрывая все это,
продолжает иметь связь с кулацкой семьей
своей жены. Сам Троль является по
национальности эстонец, мать его эстонка,
живет с ним, которая не является советской
подданной, также они имеют связь с эстонцем
Сомм... На квартире у Сомма имеются марки
различных иностранных государств — это
видела комсомолка, которая работает
заведующей архивом при горсовете... Все это
наводит меня на сомнения, потому я считаю
умалчивание самого Троля о своей жене,
связь ее с отцом, бывшим кулаком, мать его не
советская подданная, уже показывает о его
политической неблагонадежности...”.
“Пьянствовал со
шпионом...”
В тот же самый день Дервинская пишет еще
один донос — в окружную избирательную
комиссию. Она сообщила имевшийся в ее
распоряжении политической компромат сразу
на семь человек, ходатайствуя об отстрании
их от организации выборов по линии
горсовета. Александр Петрович Васильев
провинился, по мнению Дервинской, тем, что
занимался когда–то спекуляцией; Иван
Иванович Харитонов, “работая вместе с
врагом Черных, имел большую дружбу и вместе
пьянствовал со шпионом Роговым, ныне
находящимся под арестом, я ему не доверяю...
так как он не имеет политического доверия”;
Коновалова Нина Павловна оказалась сестрой
секретаря Эйховского райкома ВКП (б),
снятого с работы за преступление классовой
бдительности; Евсеенко Наталья Васильевна
имела мужа, “не согласного с генеральной
линией партии... и в выступлениях всегда
выказывавшего недовольство”; Артамонов
Яков Федорович, зав. горкомхозом, был
ставленником “ныне разоблаченного
Товарева, дневал и ночевал у Токарева”;
Корниенко Клавдия допускала к секретным
документам врагов народа”, а Маргун
Харитон Александрович “пьянствовал со
шпионом Мальцевым”.
“Обладает
способностью на лету подхватывать слухи...”
Итак, идет война компроматов. Кемеровский
бомонд поделился на враждующие группировки.
Дервинская оболгала сразу семь человек и
потребовала обстоятельных политических
разборок? И нам жаль оболганных? Но ведь и
Дервинскую — тоже жаль. Потому что ее тоже
топят. В те же самые дни. Секретарю
Кемеровского горкома ВКП(б) Жестакову 28
ноября 1937 г. ложится на стол донос
коммунистки Кучеровой. Кучерова обвиняет
Дервинскую в связях с той самой Троль,
которую сама Дервинская в своих доносах
аттестует не иначе как пособником врагов
народа. “...Арестованный шпион Троль, —
пишет Кучерова, — является мужем Троль —
дочери кулака (а теперь жена шпиона). С этими
Тролями очень дружила Дервинская, и,
очевидно, ее муж Петров, потому что с кем
дружна жена, с тем дружен и муж, и наоборот.
Петров, работая в горкоме, при мне
неоднократно звонил Троль (ей) с просьбой
навестить Дервинскую (когда ей
нездоровилось). С такими просьбами, с какими
обращался к Троль Петров, обращаются только
к близким людям. О дружбе Дервинской с Троль
знают многие, в том числе Голубева... Родню
жены Троль, очевидно, Дервинская также
знает. Учти, что Дервинская хорошая проныра,
умеет из воды выйти сухой. И Петров такой же.
В горкоме был материал о связи Дервинской с
женой Дробниса, этот вопрос поднимался на
первичной парторганизации горсовета, но
его, очевидно, затер Блинкин, т.к. после
разговора Дервинской с Блинкиным об этом
деле говорить перестали. Я не знаю, была ли
связана Дервинская с женой Дробниса, но что
Дробнис являлась активом, на который
опиралась Дервинская, это верно. Дервинская
обладает способностью на лету подхватывать
слухи и потом выступить с услышанными
фактами в выгодном для себя свете, поэтому
создается впечатление о ней, как об остром
человеке. Однако в ней надо разобраться
поглубже... Если взять все это в
совокупности, то не мешает очень глубоко
проверить и Петрова, и Дервинскую. Вот что я
считала необходимым сообщить...”.
“Я была и
останусь большевиком...”
Доносчица Кучерова — из стана обиженных.
Ее исключили из партии, но она по–прежнему
считает себя большевичкой и, стало быть,
пишет доносы на Дервинскую как бы по
партийной обязанности. К доносу на
Дервинскую она приложила маленькую записку
личного характера, направленную первому
секретарю Жестакову: “Товарищ Жестаков! Не
пойми меня так, что нас исключили, так я
начинаю писать о других. В том, что я тебе
раньше не сообщала то, о чем пишу (то есть о
Дервинской!), повинен ты сам, так как ты не
собрал аппарат или отдельных работников,
которые могли бы тебе кое о чем, вернее, о
ком информировать. Еще раз прошу — не пойми
меня превратно. Я была и останусь
большевиком, преданным партии Ленина–Сталина,
независимо от моей партийности...”.
Судя по материалам личного партийного
дела Дервинской, упомянутая выше “преданность
партии Ленина–Сталина” в 1937 году
измерялась количеством отправленных в НКВД
и прочие инстанции доносов. Все писали на
всех. Вот, например, у Дервинской в
домработницах ходила некая Симахина,
которая тоже имела специфические
представления о своем “гражданском долге”.
Домработница настучала на Дервинскую в
редакцию газеты “Кузбасс”, а редакция
переправила донос Симахиной в горком
партии. И домработница, и Дервинская, и
сотрудники газеты “Кузбасс”, — все
выглядели одинаково одиозно, потому что
жили в опрокинутом мире с перевернутыми
представлениями о морали и совести. “Восьмого
февраля я, — пишет в редакцию Симахина, —
поступила в домработницы к Дервинской,
зарплата 30 рублей в месяц... Далее я все–таки
26 июля ушла, но Дервинская меня не покидала,
везде искала и переманивала к себе, снова
жить я не согласилась, зная ее характер,
затем она все–таки меня сманила и 31–го я
хотела снова к ней перейти, но, пользуясь
случаем ее отсутствия в этот день, я пошла
жить в другое место, но Дервинская до сих
пор намерения не покидает, как только я с
ней встречаюсь, она начинает меня к себе
звать жить, то начинает материть и
запугивать, что она меня за это посадит в
тюрьму, выселит из города, у нас, мол,
выселили уже 17 тысяч и я, мол, скажу, выселят
и тебя, а если будешь жить у меня, то я этого
делать не буду... Это было 4 августа. Я в семь
часов утра пришла к ней... Она меня затащила
в квартиру и начала снова материть и
угрожать: если ты пойдешь жаловаться на
меня, то я сейчас позвоню, чтобы тебя
арестовали, а если перейдешь жить, то я
этого не буду делать. И до этого у нее (жила)
бабка в течение двух лет, которой она ничего
не платила... которую тоже ежедневно
материла...”.
Тюрьма
В январе 1938 года Дервинскую исключили из
партии как врага народа. Она была взята под
стражу и просидела 11 месяцев. 17 декабря 1938 г.
ее наконец освободили. Но как вернуться к
привычной жизни? Как добиться сатисфакции?
Дервинская избирает привычный путь — пишет
доносы. В ее бедах, конечно, виноваты враги:
ни за что ни про что засадили в тюрьму те
самые вредители, с которыми она боролась до
ареста не щадя живота. 29 января 1939 г. она
пишет в горком письмо: “В чем меня обвиняли?
Меня трепали с февраля 1937 года, когда только
новое руководство горкома ВКП(б) и
горсовета приступило к работе (враги народа
Рыневич и Токарев), с этого момента началось
на меня гонение. В январе месяце 1937 года я
заболела, во время моей болезни горком ВКП(б)
выносит решение отозвать меня из горсовета
в распоряжение горкома партии. Я
выздоровела, а работы мне не давали больше
полугода, созвали партийную группу
горсовета, меня об этом не извещают и
отводят меня из состава кандидатов
президиума горсовета. Я сижу дома без
работы, а в это время заместитель
председателя горсовета (хвост Рыневича
Герасимов) состряпал с редактором стенной
газеты Тимофеевым, членом ВКП(б), работает в
данное время в школе бригадиров, на меня
клеветнический материал, ни на чем не
основанный, и пустили в стенгазету, якобы я
имела связь с женой Дробниса, везде ее
популяризировала как примерного работника,
восхваляла ее, говоря: надо учиться нам у
нее работать. Я об этом материале не знала, т.к.
в это время в горсовете не работала. Я
решила пойти и прочитать. Прочитав, я прямо
же написала заявление в горком ВКП(б), но
Рыневич (ныне враг народа) мне заявил:
нечего обсуждать, ты не бузи, я стала
настаивать категорически. Тогда он передал
мое заявление в первичную парторганизацию
горсовета, где был секретарем парткома его
хвост Герасимов. Обсуждали на партийном
собрании около 7 часов и не пришли ни к чему...
Я тогда пошла опять в горком партии к
Рыневичу (ныне враг народа) и стала
настаивать, чтобы обсудили на бюро горкома,
так как Герасимов на партийном собрании
занял неправильную политическую линию,
зажимал членам партии рот. Мне тогда
последовал ответ: опять ты бузишь...”.
“Вот такое
нечеловеческое отношение было ко мне...”
Письмо Дервинской напоминает крик
раненого зверя. Она действительно не
понимает, за что ее арестовали и почему ее
объявили членом “правотроцкистской
шпионско–террористической организации”.
И видит причины не в бесчеловечности
нововыстроенного в СССР социального
механизма, а в кознях недоброжелателей.
Притом, что в число таковых записывает тех,
с кем еще так недавно дружила и чьего
расположения всеми силами добивалась. “Я
также обвинялась, — пишет она, — что я имела
связь с Дробнисом (врагом народа,
расстрелян), якобы я у него бывала на
квартире. Этого никогда не было, я даже и не
знала, где их квартира.
Да я и не могла быть их другом только
потому, что Дробнис на меня писал заявление
в горком ВКП(б) и горсовет о привлечении
меня к партийной и советской
ответственности... После моего выступления
Дробнис (расстрелянный враг народа) стал
мне мстить, предложил в течение 24 часов
выселиться из квартиры... Меня также
обвиняли, что я сохраняла партийные кадры: я
сохраняла в партии сына жандарма Ускова —
это явная клевета. Усков в настоящее время
является членом партии... Рыневич и Блинкин (ныне
враги народа) на квартире у меня никогда не
были, это ложь. Были только затем, когда я
была больна и было вынесено решение
отозвать меня из горсовета, они приехали
выселять меня из квартиры, это было в январе
или в феврале месяце 1938 г., так как моя
квартира была предназначена для Блинкина (ныне
врага народа). После их отъезда Тюлькина
звонила мне по несколько раз в день, чтобы я
освободила квартиру, я не освободила, тогда
сделали так: Герасимов дает распоряжение
отобрать у меня всю обстановку в квартире,
но, к сожалению, у меня была только одна
кушетка. Вот такое нечеловеческое
отношение было ко мне...”.
Вместо эпилога
Таким образом, даже отсидев в тюрьме 11
месяцев, Дервинская никоим образом не
разуверилась в мифе о врагах народа.
Подозреваем даже, что такая уверенность
после отсидки в ней лишь укрепилась.
Но можно ли винить Дервинскую в ее
самоослеплении? Ведь некоторые слепы по сю
пору.
Несколько недель назад мы с сожалением
узнали о кончине ветерана
коммунистического движения Кузбасса,
бывшего заведующего отделом пропаганды и
агитации Кемеровского обкома ВКП(б)
Анастасии Илларионовны Чусовитиной, 1908
года рождения. В 1937 г. Анастасия
Илларионовна натерпелась: мужа ее сестры
арестовали, сама же она, подобно Марии
Петровне Дервинской, продолжительное время
находилась без работы, обвиненная в связях
с врагами народа. По признаниям самой
Чусовитиной той поры, отраженным
документально, 1937 год ее, 29–летнюю,
превратил в полуинвалида.
Но вот 1937 год минул. Из собственных речей
Чусовитиной следующего, 1938–го года,
явствует, что она хоть и пострадала, но в
правоте репрессионного курса партии
нисколечко не сомневается. Точно так же, как
и Дервинская.
Сегодня, провожая в последний путь
Анастасию Илларионовну, мы отдаем дань
памяти не только ей, тогдашней,
натерпевшейся в пору “энтузиастов”, к коим
все мы в те времена себя причисляли, но и “врагам”,
которым ни до хрущевской оттепели, ни до
пышных некрологов в ветеранской газете
дожить так и не удалось. Впрочем, не
дождалась их и Мария Петровна Дервинская.
Но, может быть, оно и к лучшему: порою
кажется, иные черные “провалы истории”,
связанные с антигероями своего времени,
должны сами зарасти травой умолчания. Право,
стоит ли ворошить прошлое, напоминая о нем
лишь некрологами...
Мэри КУШНИКОВА,
Вячеслав ТОГУЛЕВ.
|
Ждем
Ваших отзывов.
|
По оформлению
и функционированию
сайта
|
|
